Тени Шаттенбурга - Луженский Денис. Страница 54

Юноша потянулся, зевнул и покосился на постель. Нет, спать нельзя: хоть и вечер скоро, но может случиться, что позовет святой отец или еще какая-то надобность возникнет. Может, тогда хотя бы поесть? За весь день ни крошки во рту не побывало.

Жена хозяина «Кабанчика», Магда Хорн, сообщила, что может подать ячменную кашу, яичницу на сале, вареную репу с горохом и капустный суп с мясной обрезью. Еще есть сушеная рыба и козий сыр. Ну и хлеб, конечно.

Кристиан даже растерялся от широты выбора.

– А что делать-то, – посетовала хозяйка и тяжело вздохнула, – на улицу выходить боязно, вот и не вылезаю из кухни. Наготовила, да. Может, народ хоть пожрать заглянет, а то совсем тоска. Ваши-то, гляди-ка, тоже попрятались.

И в самом деле бойцы, приехавшие с фон Ройцем, сидели в комнатах наверху. Большая часть отдыхала после налета на монастырь. У юноши сперва в голове не укладывалось, как это можно – ворваться с мечами в святую обитель. Но Микаэль, перекинувшись словом с наемниками, посмурнел и коротко объяснил Кристиану: похоже, если и была прежде святость в Ротшлоссе, нынче ее там с фонарем не сыскать. От этого на душе стало еще поганее. Вот и наемники боятся. Еще и пьют, поди, со страху-то.

– Ага, – подтвердила Магда, – уже шесть кувшинов пива усосали. А уж кувшины-то у меня в полведра и пиво – самое крепкое в городе.

Боятся, значит, наемники. Творится в городе не пойми что, вот и напуганы все… кроме него. Он с удивлением поймал себя на этой мысли. И впрямь ведь – не боится! То есть страх-то, конечно, никуда не делся, только теперь доходит до Кристиана точно крик через пуховую подушку – вроде и кричат, а поди-ка услышь да пойми, откуда. И это – с внезапной ясностью понял юноша – уже давно так: еще с того часа, как он побывал в землянке у «птенцов» отца Теодора. Они словно разделили общий страх на всех, и стал тот маленьким, неопасным. Интересно, а Перегрин боится?

Странный этот Перегрин. На беспризорника не похож, да и лет ему уже не так мало, чтобы по улицам зазря болтаться: кто-то из родни должен непременно к делу пристроить – пусть на кусок хлеба зарабатывает. А еще у паренька изменилось лицо, когда Кристиан произнес слово, сорвавшееся с губ умирающего священника. Будто «Ворг» для него имел какой-то смысл.

– Ну так что есть-то будешь? – прервала его размышления Магда Хорн.

Юноша, перебрав на ладони медяки, вздохнул:

– Кашу. Сыр. И молоко.

Хозяйка поставила на стойку глиняную миску с кашей, положила рядом ломоть хлеба с толстым куском сыра, налила в кружку молока из крынки. Потом поглядела на послушника, на его запавшие щеки, покачала головой и добавила в кашу с полдесятка жирных шкварок, полила растопленным салом со сковороды.

– У меня денег всего…

Магда только рукой махнула:

– Иди лопай. А то, глядишь, ветром унесет.

Устроившись за столом в самом углу зала, Кристиан принялся за еду. Сперва он намеревался поесть в комнате, но оставаться в одиночестве не хотелось. Впрочем, и здесь народу было немного: топталась у очага хозяйка, в противоположном углу сидели над кувшином пива двое горожан, да мела веником пол одна из служанок.

«Все-таки лучше, чем одному», – подумал юноша… и сыр едва не встал ему поперек горла, когда с громким топотом по лестнице спустился Оливье Девенпорт.

Наверное, все же стоило пойти к себе. Наемник был ему неприятен с самой первой их встречи. В его жестах, в манере говорить, даже в том, как он смотрел на других людей, чувствовалось, что чужая жизнь для него – дешевле медяка. Наверное, иначе и быть не может, если человек два десятка лет кормится с меча. Но Микаэль-то совсем не такой.

Тем временем Девенпорт прошел к стойке и потребовал пива. Магда Хорн сняла крышку с изрядного бочонка, зачерпнула оттуда глиняной кружкой, поставила перед капитаном. Тем же манером наполнила вторую посудину, накрыла ее ломтем хлеба с сыром. Бросив на стойку несколько медяков, француз подхватил кружки… и в несколько шагов оказался рядом со столом Кристиана. Будто другого места нет, в самом деле!

Не спросив приглашения, Оливье опустился на скамью, брякнул кружками о столешницу и, словно не замечая юношу, вгрызся крепкими зубами в краюху.

Старательно пережевывая кашу, Кристиан изучал покрывавшие стол неуклюжие, процарапанные ножом рисунки довольно скабрезного свойства и немногочисленные надписи, единственной пристойной из которых было «Hic bibatur» [73]. Он склонился ниже над тарелкой, словно стараясь сделаться совсем незаметным. Может статься, наемник так и не заговорит с ним? Отвечать на вопросы Девенпорта ему не хоте…

– Ну как, допросили? – Француз впился ему в лицо острым взглядом.

От неожиданности юноша поперхнулся кашей, и капитан тут же дважды приложил ему промеж лопаток твердой, как доска, ладонью. Послушник с трудом перевел дыхание, глотнул молока. И ответил не без некоторой мстительности:

– Отец Иоахим не велел… болтать.

– Смотрю, ваш инквизитор не особо разговорчив. Да и тебе небось спуску не дает? Вижу я, как ты у него бегаешь.

Топорная работа. С чего бы это писарь стал обсуждать дела святого отца, тем более со сторонним человеком? Но выдерживать взгляд француза было непросто – тот давил, прижимал к скамье, словно юноше взвалили на плечи тяжеленный мешок с мукой.

– Тот-то, что за детьми приглядывал, кажись, помягче был, а?

Кристиан вздрогнул. Для чего он отца Теодора приплел? Ох, не к добру все это.

– Да, жалко старика, – продолжил Девенпорт, как ни в чем не бывало.

Жалко? Тебе?! Там, в доме у старого священника, не было похоже, что наемнику вообще есть до кого-то дело.

– Видать, хороший был человек, – продолжил меж тем Оливье.

– Да. Хороший.

– Ну вот, другое дело! – словно обнадеженный ответом Кристиана, оживился француз. – А то молчишь как сыч! Я уж подумал, не подрезал ли святой отец тебе язык, чтобы лишнего не наболтал?

Наемник сам засмеялся над собственной шуткой. Смех вышел дребезжащим, наигранным – видать, совсем не до смеха было Оливье Девенпорту. Придвинувшись ближе к послушнику, капитан подтолкнул кружку, и густое пиво плеснуло на стол, расплывшись липкой лужицей.

– Давай пей. Хорошее.

Кристиан чуть заметно поморщился. Отец Теодор хороший, пиво хорошее… Как будто никакой разницы нет. Ему по-прежнему не хотелось говорить с французом. И тем более – пить его пиво.

– Не хочу, – он сунул в рот ложку каши и через силу добавил с набитым ртом: – Спасибо.

– Как знаешь, – Девенпорт сделал несколько глотков из кружки, юноша наблюдал, как двигается вверх-вниз кадык на его горле.

Он понимал: этот человек хочет о чем-то поговорить, но не знает, как подступиться к беседе. Пытается подтолкнуть разговор в нужном направлении, но выходит плохо. Понятно, вояке сподручнее мечом орудовать, а не языком. Однако же интересно, что ему все-таки нужно?

– Ты мне вот что скажи, – наемник почти доверительно наклонился к Кристиану, и тот заерзал на скамье, стараясь незаметно отодвинуться, – если человек такую смерть принимает, как тот священник, душа его куда попадает? В рай? Или прямиком в ад – коли уж за ним пришла тварь из преисподней? А? Что думаешь?

Губы француза скривились в улыбке, но глаза были полны холодной ярости. Кристиан моргнул, будто под веко попала соринка. Ему вдруг показалось, что он видит вокруг Девенпорта… стенки тончайшего пузыря – тонкого, несравнимо тоньше того, что отделяет от белка яичный желток. И так же, как пузырь внутри яйца, этот был полон желтизны, – но не солнечной яркости желтка, а мутной жижи гнойного нарыва. Казалось, стоит капитану неловко повернуться, как его острый локоть прорвет невидимую пленку, и из пузыря хлынет это зловонное липкое…

Только что съеденная каша кислым комком подкатила к горлу, юноша едва сдержал рвоту. Ухватив кружку с молоком, он сделал несколько судорожных глотков.

– Подумай об этом, парень, – выдохнул Оливье. Потом оттолкнул опустевшую кружку, поднялся из-за стола и тяжелыми шагами покинул кабак.