Тени Шаттенбурга - Луженский Денис. Страница 67

А ведь все могло сложиться иначе, и маленький бегинаж сгорел бы семь лет назад, если бы не Ойген фон Ройц. По сей день министериал терялся в догадках, что двигало рыцарем короны, героем битвы при Ауссиге и приближенным самого императора, когда тот направил своего коня на распаленную, жаждущую крови толпу, остановил готовую начаться резню, а потом заставил три сотни чертовски обозленных людей бросить факелы и взяться за ведра.

Горячую и, надо признать, довольно сумбурную клятву юнца барон принял без улыбки, словно только так и должно было поступить избитому, перепачканному сажей саксонскому щенку с французским именем.

Ответную клятву Ворон не нарушил ни разу – по сей день добрые берлинцы не трогали ни «гнездо порока», ни его обитетельниц. За эти годы щенок превратился в молодого бойцового пса, готового броситься на любую глотку, что укажет ему ловчий. Заматерев, Николас стал тяготиться ролью гончей на коротком поводке, но ни минуты не жалел о сделанном когда-то выборе.

Душа… К черту в пекло душу! Он сделает все, чтобы защитить Анну! Даже вопреки ее собственному желанию.

– Этой женщине следовало бы поучиться благодарности, – произнес барон, заставив своего министериала усомниться, не высказал ли тот ненароком все, о чем только что думал.

– Анна, несомненно, понимает, чем обязана вам, экселенц. Пусть она и не говорит…

– Обязана мне? – Фон Ройц поднял бровь. – Мы оба знаем, почему ты носишь на пальце кольцо с моим гербом. Твоя служба всегда была платой за ее спокойную жизнь. И чтобы этого не видеть, нужно быть либо неблагодарной дурой, либо просто дурой.

– Когда-то Анна заменила мне мать, – тихо сказал Николас. – А еще она спасла мою жизнь. Я… обязан не только вам, экселенц.

Ойген только головой покачал, разглядывая вассала словно чудную зверушку. А потом вдруг приказал:

– Возьмешь Оливье и кого-нибудь из его парней.

– Но…

– Этот Микаэль, по всему видать, боец не из последних, и все же два меча – слишком мало для такого дела. Со мной останутся Дитрих, Гейнц и остальные – хватит, чтобы пару дней просто посидеть в городе.

Пожалуй, это было нелучшее время, чтобы высказывать сомнения, но с другой стороны – потом может оказаться слишком поздно.

– Девенпорт меня беспокоит. Та его выходка с западней на Ворга…

– Хочешь сказать, я плохо держу вожжи?

– Нет, экселенц. Но, может, взнуздали вы вовсе не коня? В монастыре он был хорош, спору нет, однако хочу быть уверенным, что, пока я отдаю приказы, меч Девенпорта окажется там, где нужно мне.

– Понимаю, – в сухом смешке барона не прозвучало даже намека на веселье. – Что ж, это звучит… справедливо. Обещаю с ним поговорить.

6

В домах затеплились огоньки ламп, жарко заполыхали дрова в каминах: на город опускалась ночь. Временами низкие тучи закрывали луну, с севера тянуло стылым ветром. Похоже, будет дождь: зашуршит по желтой листве, застучит по окнам, а утром лужицы возьмутся хрупким ледком – в последние дни ощутимо похолодало.

За высоким забором прозвучали торопливые шаги припозднившегося путника, и опять наступила тишина. Страшно и тоскливо: весь день Кристиан старался занять себя делами и многое успел, но стоило ненадолго остановиться, как вновь накатило отчаяние. Даже когда он столкнулся на улице с целой толпой, ему не было так страшно.

Юноша уже испытал себя святой водой, распятием и серебром. Достаточно ли этого? Может быть, что-то сумеют сделать городские священники? Смогут провести экзорцизм… или передадут городским властям и сожгут на площади – прямо около помоста, построенного для недавней проповеди. Он скрипнул зубами. Что же делать?! Как быть?!

– Вот ты где, – послышался голос, и Кристиан встрепенулся.

Хелена?! Это и в самом деле была она.

– Я тебя весь день не могу поймать, – негромко сказала девушка. – Будто… ты меня избегаешь.

Повисло молчание – тяжелое, почти осязаемое.

– Тебе лучше держаться от меня подальше, – прошептал, наконец, Кристиан. – Понимаешь?

Святые угодники, как же трудно говорить ей такие слова! Глаза девушки потемнели, она села рядом на скамью.

– Нет… Почему?

Он смотрел на нее – в прозрачные, как лесной ручей, глаза; на прядь волос, выбившуюся из-за маленького уха; на тронутые румянцем щеки. Только сейчас юноша увидел, что по ее носу и скулам рассыпались едва заметные веснушки, и это было так… трогательно.

– Потому что… потому что я…

«Одержим», – должен был сказать он. И эти слова поставили бы крест на его судьбе, вычеркнули бы Кристиана из списка живых. Быть может, в нем и впрямь свили гнездо порождения бездны, и скоро его бессмертную душу поглотит Князь Тьмы… Хотелось оплакивать себя – того, кем он мог бы стать. Но слез почему-то не было.

Хелена не спускала с юноши глаз и будто без всяких слов понимала, что творится у него в душе. Она не стала ничего говорить, лишь придвинулась ближе, и руки ее легли ему на плечи. Кристиан вздрогнул, попробовал было отодвинуться, но не смог вырвать себя из этого нежного плена… Он ощущал ее дыхание на своей щеке и видел – да, видел! – как становится гуще и сочнее изумрудное свечение вокруг девушки.

– Не бойся, – прошептала она, и все остальное перестало иметь какое-либо значение.

При «Кабанчике» имелся конюх, но, даже если бы у Микаэля водились лишние монеты, он не доверил бы своего гнедого чужим рукам. Конечно, стоило бы почистить коня завтра, но утром времени не будет: нужно добраться в три места и отыскать там «то, не знаю что». Выезжать раненько придется.

Конюшня в «Кабанчике» была внушительной, десятка на два лошадей, и большую часть стойл сейчас занимали животные барона и наемников. Конь Микаэля тихо заржал, приветствуя хозяина, потянулся губами к предложенному яблоку и мгновенно схрупал.

Нюрнбержец повесил на крючок закрытый колпаком фонарь и приступил к делу. Споро закончив с чисткой, он раскрючковал [81] животному копыта и собрался уже уходить, когда из-за загородки, отделяющей стойла от сеновала, до него донесся странный звук.

Кто в такой час мог там быть? Жалея, что не прихватил с собой что-то посерьезнее ножа, Микаэль осторожно подошел к сеновалу и глянул поверх дощатой стенки.

Кристиан прижимал к себе девушку, словно оберегая ее от чего-то даже во сне. А та доверчиво прижималась к послушнику, обвив его руками. В серебристом луче лунного света, пробившемся через прорубленные под крышей узкие отверстия, Микаэль разглядел, что это давешняя синеглазая прачка. Юноша чуть слышно похрапывал, Хелена же дышала совершенно беззвучно: было лишь видно, как колышется от дыхания прядка волос.

Воин улыбнулся, снял шерстяной плащ и осторожно, чтобы не разбудить, накрыл спящих, а после вышел из конюшни, притворив за собой двери. При входе он немного постоял, опершись о стену, и тихо сказал, будто бы в пустоту:

– Слезай. Ну слезай же, я тебя слышу.

С крыши посыпался мелкий мусор, потом на землю спрыгнул мальчишка.

– Здоров ты слухать! – без тени смущения заявил он, глядя на нюрнбержца.

– Ты знаешь, что подглядывать нехорошо?

– А я и не подглядывал. Больно надо! Чего там интересного? Пыхтят чего-то, шепчутся… Тоже мне, большое дело! За пауками, чтоб ты знал, смотреть гораздо интереснее. Особенно когда они мух жрут – прямо страсть как…

– Яблоко хочешь? – прервал его Микаэль.

– А то! – оживился мальчишка. – А у тебя есть? Я их знаешь как люблю!

– Больше, чем пауков? – Мужчина с трудом сдерживал улыбку.

– Не, ну это же разные вещи, – сказал мальчик после недолгого раздумья. – Яблоки вкусные, а пауки – интересные. Тут под крышей живет один, с крестом во всю спину.

– Ладно, философ. Вот тебе яблоко. Пошли, расскажешь мне про этих пауков.

– Пошли! А кто такой философ?

– Ну-у… Философы – это самые умные люди.