Отравленная маска - Вербинина Валерия. Страница 11
– Ба, Зимородков, и ты здесь! – вполголоса, чтобы не нарушать приличий, воскликнул щеголь. – И кто это с тобой? Прелестная барышня. Ты ее уже допросил? Если это сестра Жюли, я с удовольствием ее унаследую, – и он послал «сестре» красноречивый томный взор.
Зимородков покрылся пятнами. Он раскрыл было рот, чтобы ответить, но Амалия опередила его.
– К сожалению, – сказала она с самой очаровательной непринужденностью, – я не сестра Жюли, а ее бабушка. Так хорошо я выгляжу, потому что каждый день купаюсь в крови записных ловеласов. Пожалуй, для сегодняшней ванны вы мне подойдете.
Щеголь опешил. Зимородков фыркнул и поглядел на Амалию благодарными глазами.
– Ванны крови! – простонал щеголь. – Готические романы! Обожаю Анну Радклиф. Мадемуазель, вы меня покорили. К вашим услугам, – тут он лихо свел вместе каблуки и носки и склонился в низком поклоне, – Емельян Верещагин. Журналист. Пока неизвестный широкой публике, но в будущем, как знать… Однако как это может быть, что я вас до сих пор не видел?
– Дело в том, – ответила девушка совершенно серьезно, – что я стала брать ванны совсем недавно. Да-с.
– А-а, понимаю! Вижу. Вы меня презираете, прекрасная незнакомка. Берегитесь, я все равно узнаю, как вас зовут, и тогда месть моя будет ужасной. Статья в тысячу слов. Четыре колонки, и все они – о вашем совершенстве!
Амалия повела носиком.
– Всего тысяча? – задумчиво протянула она. – Как низко вы меня цените, господин журналист!
Верещагин опешил вторично. Для журналиста, изрядно понаторевшего в общении с людьми, это была настоящая катастрофа.
– Восхитительно! – пробормотал он. – Меня поставили на место. Молчу. Все, больше ни слова! – И молодой человек тотчас же вцепился в Зимородкова: – Но ты-то что тут делаешь, друг сердечный? Ведь, кажется, это вовсе не по твоей части.
– Я знал покойную, – ответил Зимородков, бросая на Амалию отчаянные взгляды.
– Знал? Вздор! Кого ты хочешь этим обмануть?
Сквозь толпу к ним уже спешила скандализованная купеческая вдова.
– Амели! – строго сказала она.
– Лариса Сергеевна! – кинулся к ней Верещагин. – Помните меня? – и присосался к ручке, как осьминог, и почтительно облобызал ее, а за ней и вторую.
– Емеля-пустомеля! – сказала Лариса Сергеевна, смягчаясь и грозя ему пальчиком. – Куда ты запропастилась, chère nièce? [20] – обратилась она к Амалии.
– Благодетельница! – простонал Верещагин, молитвенно складывая ладони. – Умоляю, представьте меня вашей племяннице! Иначе я наложу на себя руки посредством утопления в бочке с чернилами, а не то пронжу себе грудь заостренным гусиным пером!
– Болтунишка! – сурово осудила молодого журналиста купеческая вдова, однако Амалию все же представила: – Амалия Тамарина, моя племянница. А это Емеля Верещагин, пустейший из смертных.
– Ну что ж вы так! – закручинился журналист. – За что казните, незабвеннейшая?
– А вас как зовут? – спросила Амалия у юноши с папкой, которого знала только по фамилии.
– Меня? – вот тут он побагровел по-настоящему и едва выговорил собственное имя: – Александр Зимородков.
Амалия хотела сказать: «Очень приятно», но тут, как нарочно, встрял несносный Верещагин.
– Из московского департамента полиции, – ввернул он медовым голосом.
– А что такое? – всполошилась Лариса Сергеевна. – Что-то случилось?
– Как вы впечатлительны, ma tante [21], – укоризненно заметила Амалия. – Человек просто пришел выразить свои соболезнования.
Емеля-пустомеля недоверчиво фыркнул. Еще одна корзина с цветами поплыла вверх по лестнице. Амалия невольно обратила на нее внимание – в корзине были только орхидеи. Их головки печально покачивались.
– Жених! – ахнул Верещагин. – Граф Полонский!
– Comte Eugène? [22] – удивилась Амалия. – Разве он уже приехал из Франции?
Однако граф все же был здесь: хотя Амалия видела его со спины, трудно было спутать с чьим-то другим стройный силуэт человека, легко поднимающегося по ступеням. На лице Ларисы Сергеевны отразилась сложная смесь удивления и уважения.
– Как, моя дорогая, вы знаете графа Полонского?
Амалия лишь пожала плечами, не снисходя до объяснений. На самом деле она видела графа только раз в Париже, на приеме у русского посланника, и они даже не были друг другу представлены. Впрочем, chère tante вольна думать себе, что хочет, – это ее право, и Амалия не собиралась ее разочаровывать.
– А вот и мать графа, – заметил Верещагин. – Вы знакомы с ней?
Он обращался к Амалии, но Лариса Сергеевна поспешила принять его слова на свой счет.
– Я бы желала, – сказала она, – но… Вы не могли бы представить меня?
Верещагин с явной досадой увел купеческую вдову. На лестнице граф Полонский на миг повернул к кому-то голову, отвечая на приветствие, и взгляд его при этом упал на Амалию. Она опустила глаза, а когда вновь подняла их, отец Жюли с протянутыми руками уже спешил навстречу молодому человеку. Они обнялись, как самые близкие люди. В глазах старика стояли слезы, Полонский что-то успокаивающе твердил ему, немного позади его мать – дама с надменным, когда-то фантастически красивым лицом – обмахивалась пышным веером из черных страусовых перьев. Граф Евгений… Какая досада – ведь он наверняка скажет тетке, что они незнакомы. Амалия встряхнула локонами (левый так и норовил угодить в глаз) и обернулась к Зимородкову. Странное дело, он еще не ушел.
– Значит, вы работаете в полиции? – спросила она. – Раскрываете убийства?
Зимородков потупился. У него были темные лохматые волосы и угольно-черные глаза. Высок ростом, шея короткая, мощная, плечи широкие, над верхней губой тонкий поперечный шрам. Одним словом: мужлан. Всякая другая барышня нашла бы его необыкновенно уродливым, но Амалии он почему-то нравился. Он был диковатый, жутко застенчивый, но при этом невероятно милый.
– Нет, – сказал он, словно нехотя. – Я, собственно, по мелким кражам больше… Вот.
И, сердясь на себя за то, что не сумел солгать половчее, представить свою фигуру в более выгодном свете, взглянул Амалии в глаза. Она улыбалась, и ее лицо по-прежнему излучало тот мягкий свет, который не давал ему отойти от нее.
– А собираете про убийства, – заметила она, мизинчиком, обтянутым кружевом перчатки, указывая на папку. – Зачем?
Пока он раздумывал, что бы такое ей ответить, она запросто взяла его под руку и повела за собой, подальше от скорбных гримас и траурной, церемонной толпы.
– Я собираю про нераскрытые убийства, – сказал он, про себя думал: боже, как глупо… Такая красивая барышня, сразу же видно, аристократка, а ты ей про такое, медведь несчастный! Осел ты, вот кто… – И, знаете, разные там случаи, не поддающиеся объяснению. Ведь не всегда нам удается найти виновного, бывает и так, что он уходит от нас.
– Значит, здесь вы не просто так, – подытожила она.
Он вздохнул, колеблясь между искушением сказать правду и желанием успокоить девушку, которая наверняка знала Жюли. Зачем причинять ей боль? И он ответил:
– Емеля ввел вас в заблуждение. Уверяю вас…
– Значит, вы не думаете, что Жюли убили?
Амалия произнесла эти слова совершенно буднично. Таким тоном спрашивают: «Не правда ли, какая сегодня хорошая погода?», подразумевая только один ответ – положительный.
– Вы смеетесь надо мной, – опасливо сказал Зимородков.
Амалия поднесла руку к голове.
– Я? Нет. У вас лоб не болит?
Он фыркнул, вспомнив, как они давеча стукнулись головами. Амалия засмеялась. Тогда засмеялся и он. Они дошли до конца галереи и повернули обратно.
– Наверное, это должно быть интересно – заниматься кражами, – заметила Амалия.
– Я не занимаюсь кражами, – мягко поправил ее Александр, – я их раскрываю.
– О! А! Простите.
И оба снова засмеялись. Горничная, бежавшая им навстречу, посмотрела на них с укоризной.