Вадбольский (СИ) - Никитин Юрий Александрович. Страница 4
— В сознании, — сообщил Иван. — Я сказал, у нас гость, он изволит… принять.
Пелагея Осиповна с усилием и опираясь обеими руками на широкие подлокотники кресла, поднялась на ноги, я слышал как хрустнули и заскрипели её суставы.
— Уже идем, — ответила она и повернулась ко мне. — У нас так редко бывают гости… А Василий Игнатьевич всегда был радушным хозяином.
Я поспешно подал ей руку и, поддерживая под локоть, медленно повел к двери, которую Иван почтительно распахнул перед нами.
Из комнаты пахнуло валерьянкой, мы переступили порог. Мне показалось, что у стола в кресле полулежит, покрытый по грудь теплым одеялом, скелет с высохшей кожей и ввалившимися глазами. Ещё одно кресло свободно, в нём свернутый вчетверо шотландский плед, толстый и мохнатый.
Подойдя ближе, я с дрогнувшим сердцем понял, что человек ещё жив, хотя дни его сочтены. Иван взял плед, а когда Пелагея Осиповна с моей помощью опустилась на сиденье, заботливо укрыл и её до пояса.
По хозяину видно, что в своё время был видным мужчиной, рослым и широкоплечим, с аристократически удлиненным лицом, нижняя челюсть квадратная и с ямочкой на подбородке, руки поверх одеяла длинные, высохшие, острые кости едва не прорывают сухую пергаментную кожу.
Я остановился в трех шагах, поклонился, чувствуя, как в горле разрастается неприятный ком.
— Приветствую, ваша милость.
Он не пошевелился, лишь губы чуть дрогнули, я услышал свистящий шепот:
— И тебе хорошего дня, милый юноша… Как попал в наши края?
— Путешествую, ваша милость, — ответил я. — Хочу увидеть мир.
Он смотрел внимательно, только глаза и кажутся живыми, а так в целом о таких говорят, что краше в гроб кладут. Не нужно быть опытным врачом, что видеть: свеча жизни хозяина поместья вот-вот погаснет.
— Увидеть мир, — повторил он задумчиво едва слышным шепотом, — большинство так и умирают от старости, не увидев ничего дальше своей деревни… или поместья.
— И мы такими были, Вася, — тихо проговорила Пелагея Осиповна, глаза её увлажнились, а голос дрогнул.
— Но мы хоть в молодости успели, — ответил он едва слышным голосом. — И с нами люди были.
— Да, — ответила она, — этому мальчику придется… трудно.
Мне показалось, что вместо «трудно» хотела сказать что-то другое, но лишь вздохнула, а Василий Игнатьевич прикрыл глаза.
Я поклонился и отступил, а Пелагея Осиповна сказала мягко:
— Отдохни с дороги, а я тут посижу.
Судя по тому, как угнездилась возле умирающего супруга, это её постоянное место с той поры, как он слег. И вряд ли переживет его дольше, чем на пару недель.
Я с тяжёлым сердцем вышел в прихожую, Иван закрыл за мной дверь. Последний раз такое испытывал ещё до первого этапа аугментации, а после нанитов вообще сыт, весел и нос в табаке, но такое нормально, когда вокруг все такие, а сейчас на душе гадко и тяжко.
Мне хреново, воззвал я мысленно к мозговому импланту, как помочь этим людям, чтоб стало лучше мне?
Ответ прозвучал мгновенно, и был он прост, как пять копеек, Алиса просто сообщила, что в этом времени нет ни гельдеринта, ни аделькаста.
— Нормально и привычно, — добавила она поучающе, — что старики дряхлые и беспомощные, влачат жалкое существование, а потом умирают. Это же вы, люди! А вот мы лучше.
— А что-то подобное аделькастру, — спросил я мысленно, — пусть самый грубый аналог? Не может быть, чтобы нельзя помочь!
— Нельзя, — ответила она равнодушно. — Это называется нормальным ходом эволюции.
Бред, сказал я зло, к чему тогда у тебя мощь шести зеттафлопс и все знания, сброшенные из Сети? Там же всё-всё от каменного века до вчерашнего дня!
Дверь комнаты барона отворилась, медленно шаркая подошвами, вышел Иван. Сейчас он показался ещё старше. Лицо, испещрённое глубокими морщинами, выглядит безжизненным, а глаза от старости запали так глубоко, что я видел только щели между верхними и нижними веками.
— Вам что-то надо? — спросил он надтреснутым голосом, но я ощутил в нём подозрительность и желание избавиться от чужака.
— Да так, — ответил я с неловкостью, — вижу, твой барин и барыня… очень хорошие люди. Не знаю как, но очень хотелось бы помочь!.. Даже не знаю как, но хочу!
Он покосился на меня, в глазах проступила странное выражение помеси недоверия с надеждой.
— Лекарь сказал, от старости нет лекарств. А вы больно нежный, барин. Мир суров, люди не все добрые, нужда ожесточает. Вам бы дома сидеть! И даже ставни закрыть.
Я покачал головой, поинтересовался:
— А в имении домашний лекарь есть?
Он проговорил, едва двигая бледными губами:
— Уже нет.
— А как насчёт инвентаря, остался? — уточнил я.
Он ответил слабым голосом:
— Можете взять. Всё равно растащат.
— Спасибо, — ответил я. — Покажи.
С великой неохотой, но отказать не может, провел в дальнюю комнату на другом конце дома. Сильно пахнет лекарствами, на стенах пучки трав. Подключив долговременную память, я с трепещущим сердцем ощутил, что здесь для обезболивающей настойки есть почти всё, осталось достать пару трав, можно эхинацею, фенхель или боярышник, что и сами по себе хороши, однако компьютерный анализ ещё десять лет назад указал медикам, как сделать из них вытяжку и в каких пропорциях соединить, чтобы получился укрепляющий и обезболивающий настой.
С веранды второго этажа я осмотрел окрестности, дополненное зрение позволяет рассматривать растения в пределах пяти километров, а память зеттафлопника подсказывает все их свойства.
Найти и сорвать нужные отняло не больше часа, а потом я, заняв горницу бывшего лекаря, толок, кипятил, процеживал, смешивал, давал отстаиваться, за этим прошла вся ночь, а утром я тихохонько вошёл в комнату барона.
Он уже не спал, но едва приоткрылась дверь, с усилием согнал с лица гримасу боли, сказал чуточку хриплым голосом:
— Вы уже завтракали?
— Спасибо, — ответил я с неловкостью, — но это попозже. Простите, что вмешиваюсь, я приготовил из трав, что хранились у вашего лекаря, отвар. Он даст некоторое облегчение.
Он пытливо посмотрел на меня, перевел взгляд на кувшин в моих руках.
— Вы лекарь?
— В какой-то мере, — ответил я уклончиво. — К счастью, обезболивающий отвар сделать просто. Прошу вас…
Я налил в глиняную чашку с толстыми краями и безобразной ручкой, протянул ему.
Некоторое время он вроде бы колебался, но что теряет, через мгновение из-под одеяла с трудом выдвинулась сухая морщинистая рука, похожая на руку скелета, слабо обтянутая сморщенной кожей.
Я терпеливо ждал, пока он наконец обхватит дрожащими пальцами чашку и медленно понесет ко рту.
— На вкус гадость, — сказал я виновато, — но некогда было очищать и всё такое. Зато облегчит боль… если я ничего не напутал.
Он молча сделал глоток, скривился, перевел дыхание, но заставил себя опорожнить чашку.
— Спасибо, — сказал я, — что поверили.
Он не ответил, я торопливо вынул чашку из ослабевших пальцев, он закрыл глаза и некоторое время лежал тихо, я не слышал даже дыхания.
Когда я решил, что барон заснул, и начал подниматься, он медленно приоткрыл глаза.
— А знаете, — проговорил он прерывающимся голосом, — боль уходит…
— Подождите, — сказал я, воспрянув духом, — будет ещё лучше. Это не сразу.
— Спасибо, — проговорил он с чувством. — Спасибо.
Я поежился, сказал виновато:
— Простите, но это не лечение. Я просто немножко уменьшил боль.
Он некоторое время лежал с закрытыми глазами, наконец проговорил чуть более ясным голосом:
— У меня даже сознание прояснилось… Вы удивительный лекарь…
— Я не лекарь, — сказал я виновато. — Простите, ничего не могу больше. Симптомы — всего лишь проявление болезни, но она не отступила.
Он проговорил слабо:
— И то хорошо. Спасибо.
— Но я попытаюсь ещё, — пообещал я, — очень попытаюсь!
Он затих и, похоже, заснул. Я тихо-тихо попятился, нащупал за спиной дверь и выскользнул наружу.