Античный Чароплет. Том 3 (СИ) - "Аллесий". Страница 107

После пира, на котором все изрядно напились, мне пришлось прочищать Сварнрааджу и Роши головы протрезвляющими чарами. После чего обнаружилась новая проблема: нет невест. Все три свободные дочки местного правителя оказались вне столицы. Где, кто, зачем… С прискорбием «несчастный отец» сообщил, что все три, внезапно, влюбились. Ну или влюблены были давно. А узнав, что Сварнраадж собирается жениться на одной из них, умотали к своим женихам, чтобы дождаться окончания срока обещания отца и согласиться на помолвку и свадьбу с ними. Раджа Рек же очень сожалеет, что так вышло и вообще — выслал погоню, но вот успеют ли, догонят ли…

А кому разбираться со всем этим? Правильно! Тиглату. Благо, человек-скорпион был жив и здоров, так что смог указать направление и расстояние до, собственно, самой нужной из местных прекрасных дев, которая под покровом ночи и была похищена у потенциального жениха, после чего оказалась доставлена под светлы очи отца и жениха будущего, где и ответила формальным согласием на предложение пожениться. И это, хочу заметить, всего за сутки поисков, благо, человек-скорпион указывает направление и расстояние, но пока туда прибудешь… А повторно вызвать уже нельзя.

— Я хотел бы, чтобы моя дочь была в безопасности под твоей рукой, — хмуро заметил Раджа Сварнрааджу.

— Ты считаешь, что я не могу защитить собственную жену⁈ — нахмурился правитель Бхопалара, бросив злой взгляд на хозяина дворца.

— Нет, не в этом смысле. Я отец. И желаю сделать всё возможное, что только могу, — он извиняющимся жестом качнул кубком с вином, приложив руку к сердцу. Ага. Так я тебе и поверил. Небось — опять пакость задумал. — Поэтому я отдам ей в приданое двух телохранителей. Моих ракшассов, — посмотрел на заигравшего желваками Сварнрааджа. Ну да. Одно дело — обычная девушка. Другое — имеющая под рукой двух монстров, которые опаснее джунуюдха. Собственно, джунуюдха таким противостоять смогут только пробудившись. А для уничтожения нужны, я думаю, по пятёрке готовых пробудиться джунуюдха на каждого. И это — у девчонки семнадцати лет. Явно не особо радостно настроенной по отношению к перспективе выйти замуж за Сварнрааджа. Я так и не понял. То ли ей чем-то прежний жених нравился, то ли просто не любила бхопаларцев в общем и Сварнрааджа в частности: с таким отцом — не удивительно. Чую я, намучаемся мы с ней ещё…

Пока во дворце шёл новый пир, но уже свадебный, я размышлял. Я желал помедитировать с маной Шак’чи. И просто подумать. Концентрированный жар вошёл в тело через область спины, сжимаясь в области солнечного сплетения. Любые незаметные ощущения слабости или вялости отступили. Спали ограничения и оковы тела. Я стал сильнее, быстрее, крепче. Пот с кожи мгновенно испарился, кожа сделалась сухой, воздух вокруг сильно нагрелся, повалив в незакрытое деревянной вставной заслонкой окно и создав сквозняк. Огня вокруг не появилось: я слишком хорошо контролирую силу Шак’чи.

Сосредоточившись, я попытался войти в резонанс с Шак’чи. Получилось в течение пары мгновений: это действие уже давно стало привычным и простым. Затем я наполнил жаром свои духовные линии, начав обмениваться с обезьяном маной. Его на мою. Баш на баш, так сказать. Мой резерв сейчас пять тысяч пятьсот семьдесят четыре единицы. Я довёл концентрацию маны Шак’чи в своём ноусе до того, что больше полутора тысяч единиц стала составлять только она. Жар в духовных линиях стал крайне ощутим. По ним будто тёк огонь. Не лава, а именно огонь. Сухой, невесомый, невероятно горячий. Что же…

Для начала я постарался погрузиться в ощущения. Медитация такого рода сильно отличается от медитации для пополнения маны извне. Здесь не требуется сливаться со вселенной, чтобы взять у неё, устремить в себя часть содержащегося вокруг горячего эфира. Нет. Здесь нужно ощутить ману в собственных духовных линиях. Распределённую по ноусу. Ощутить, почувствовать, впитать исходящие от неё эманации, чувства, незримые и тонкие нюансы, нотки, отзвуки, которые в ней играют. Настроиться на неё. И, будучи в резонансе с Шак’чи, я мог это сделать куда легче, чем в любом другом случае.

Текущий по духовным линиям огонь начал раскрываться, словно бы я смотрел на расплывчатую картину, чёткость которой начала возрастать, раскрывая всё больше деталей, которые до этого и видны-то не были. Сухой, невесомый и жаркий огонь стал ощущаться тоньше, чётче, полнее. Он колебался и подрагивал. Почему-то стал вызывать ассоциации с цветами. Жёлтым, белым, красным, оранжевым. Почему-то сознание начало слегка меняться. Появились фантомные ощущения отсутствующего хвоста. Злоба, веселье, желание устроить пакость и одновременно кого-нибудь убить буквально просочились в голову, вплетаясь и растворяясь в моих мыслях и чувствах.

Судя по всему, то, что я сейчас делаю, должно было быть сделано ещё до первого слияния с Шак’чи. Обмен маной и долгие медитации на неё. Но Абтармахан решил пропустить этот «маловажный» момент. Из минусов — он усложнил мне в своё время жизнь. Из плюсов — я сейчас с лёгкостью делал то, на что уходят у нормального человека месяцы.

Мой разум сильно сблизился с разумом Шак’чи. Желания объединились. Он легко понимал, о чём я думаю. Я прекрасно чувствовал его мысли. Наконец появилось то, что я так долго искал. Это самое «эхо». О чём говорили в своих записях Абтармахан и Брафкасап мне стало предельно ясно, когда я понял, что мана Шак’чи странно вибрирует… Нет, не то слово. Скорее, имеет некое дополнительное качественное ощущение, которое ранее было абсолютно незаметно. Погрузившись в него глубже, я смог понять больше. Шак’чи, свёрнутый в облако безумного жара внутри моего тела, издавал словно бы четыре разных застывших тона. Один сложный звук, смешавший в себе раскалённое пение, деревянный скрип и мелодичную трель я быстро распознал: так ощущался посох Шак’чи. Не мой физический, и не аркан, а тот самый, который был первым. Вырезанный из белой яблони и истлевший от долгого пользования духом, но оставшийся с ним в виде уже отбросившего ненужную физическую форму артефакта. Но вот что означали остальные «мелодии»… Они давно уже стали играть в унисон, но я чувствовал, ощущал, что они разные. Я был похож на слепого, двигающегося на три близких, но всё же различающихся звука, постоянно от него убегающих. Я пытался вслушаться, определить, пока не ощутил рядом со своим разум Шак’чи. Обезьян будучи практически мной в тот момент, обладал в этом странном чувстве возможностью ощущать всё совсем иначе. Он словно бы тоже выявил в себе эту странность, отправившись вместе со мной в звучащее никуда, дабы разобраться, что именно мы чувствуем и ощущаем.

Шак’чи когда-то давно был обезьяной. Он уже и не помнил, когда и где жил, что делал и чем занимался. Просто однажды ему не повезло. Он попался людям, которые смогли оглушить его и связать. Шак’чи, который тогда и имени-то не имел, оказался в какой-то странной пещере. Сейчас он знает — это была людская хижина. Двуногие, так похожие на его сородичей, но также и столь отличающиеся, долго танцевали вокруг костра, а затем один из них, одетый в чужую шкуру, с привязанными перьями и рогами, в ожерелье из маленьких черепков, бросил его в огромный костёр. Живого. Туда же он плескал какие-то пахучие жидкости, бросал пучки трав и странные камни, но это всё Шак’чи уже не видел. Он сгорал заживо. Жадное пламя лизало его и пожирало. Он обезумел от боли и ужаса, страха перед смертью и перед огнём.

А потом в огне рядом появился человек. Он тоже горел, но в первую очередь он своим огромным клыком, который держал в руке, видимо, отобрав до этого у какого-то чудовища, старался убить Шак’чи. Жертвенной обезьяне тогда просто повезло: ей удалось опрокинуть человека и, отобрав клык, воткнуть его в живот несостоявшемуся убийце. Ту схватку Шак’чи плохо помнил: он был безумен, видел лишь урывками, да и то — всего одним глазом. Другой спёкся. Всё тело было объято пламенем, жадно бегущим по шерсти, а боль скручивала мышцы лишь чуть менее сильно, чем заставляла их сокращаться агония.