Новая фантастика 2024. Антология № 8 - Завойчинская Милена. Страница 14

Она успела поставить на стол котелок супа – густого, душистого, с пузырящейся сырной корочкой – нарезать хлеб и добыть из погреба запылённую бутылку, когда Альбин появился на пороге. Запах грозы и едкого дыма вошел в дом вместе с ним, на мгновение перебив соблазнительные запахи готового обеда.

– Мы что-то празднуем? – удивлённо спросил он, глядя, как Анна разливает по кружкам тёмное вино.

Она лукаво улыбнулась.

– Угадай сам.

Горячий суп дымился в глубоких мисках. Гренки сверкали масляным золотом, как монеты новой чеканки. Пирог истекал сладкой малиновой кровью на разломе, распространяя благоухание райского сада.

Они ели молча, наслаждаясь каждым глотком. Тишина не тяготила их – они уже достаточно пережили, чтобы научиться ценить покой.

– Я вспомнил, – сказал Альбин, принимая из её рук кусок пирога. – Сегодня год, как мы живем в этом доме. Точнее, один год и один день.

– А я вот вчера не вспомнила, – Анна слизнула с пальца малиновую каплю и потянулась за вином. – Поэтому празднуем сегодня.

– Сегодня, – эхом отозвался муж, поднимая кружку. Глина стукнула о глину; звук получился холодным и глухим.

Вино было мягким, но терпким, с ароматной ежевичной кислинкой. Старое, почтенное вино – Анна еще не родилась в тот год, когда созрели и легли под пресс виноградные гроздья, из которых оно было сделано. Но Альбин опустил кружку, едва пригубив добрый напиток; тонкая складка легла у него между бровей – и не разгладилась.

…Небольшая деревня в глуши – они выбрали её как раз потому, что она ютилась среди лесов, вдали от наезженных торговых путей. Поменьше внимательных глаз и болтливых языков – чтобы весть о чужаках, недавно поселившихся на отшибе, не пробралась обратно в город, не достигла чутких ушей церковников.

Привыкать к сельскому быту, тишине и безвестности после шумной и пёстрой городской жизни оказалось непросто. Но зато Альбину здесь не грозил костёр, а ей самой плети и покаянное рубище. Колдунов и их семьи церковь карала быстро и жестоко. Ни заслуги перед короной, ни именитая родня, ни заступничество самого бургомистра в счёт не шли.

Три года они верили, что опасность миновала. Три года Анна пасла коз и пряла шерсть, а Альбин лечил крестьян и их скот – и все было хорошо, и хозяйство наладилось, и можно было наконец подумать о детях… А прошлым летом, в такой же холодный и пасмурный день, когда Альбин отлучился в лес за травами, к их дому пришли люди с топорами, вилами и факелами. Те самые люди, кого он лечил за лукошко яиц или за медный грош, те, кого он спасал от разорения, ставя на ноги их коров и овец.

В тот день Анна была дома одна. Это она еще помнила; прочее спуталось в голове, как ворох разорванных цветных ниток. Каким чудом она, израненная, ухитрилась заползти в погреб, как Альбин отыскал её под развалинами сгоревшего дома, как сумел сберечь едва тлеющую в ней жизнь, пока они прятались в лесу, – память об этом стёрли боль и горячка. Несколько недель она пролежала в бреду, пока не очнулась в этом доме, в их новом доме, надёжно скрытом в глубине чащи от всех людей на свете.

…Анна придвинулась к мужу и обняла его, прижавшись лицом к застиранной мягкой рубахе. Свободной рукой коснулась подвески на шее; огонёк в хрустальной капле вспыхнул и замерцал часто-часто, как бьется птичье сердце.

– Я знаю, – тихо сказала она. – Я тоже хотела бы, чтобы год назад всё случилось иначе.

«Чтобы нам не приходилось прятаться в лесу, как зверям, – добавила она про себя. – Чтобы я была здорова и могла зачать и выносить ребёнка».

– Но я не хочу оплакивать то, что мы потеряли. Давай радоваться тому, что у нас есть. Мы живы, мы вместе. И, – она чуть отстранилась и заглянула ему в глаза, – мы счастливы.

Альбин смотрел на неё пристально. Испытующе.

– Так ты счастлива? – медленно проговорил он. – Тебе хорошо здесь?

– Да, – Анна улыбнулась; её забавляла эта неожиданная серьёзность. Ах, Альбин, великий алхимик! Дай ему в руки счастье, и он взвесит его, расплавит в тигле и растворит в кислоте, чтобы проверить его подлинность. – Разве что…

– Что?

– Я хотела бы куда-нибудь выбраться. Не в город, конечно, – торопливо поправилась Анна, – и не к людям. Но мы могли бы сходить на речку. Тёплые дни скоро закончатся, а мы ещё ни разу не купались.

– Здесь нет рек, сердце моё. И зачем тебе холодная вода с илом и тиной, если мы каждый день греем воду из ручья?

– О, мой всеведущий муж, – Анна весело поцеловала его нахмуренный лоб, – да будет тебе известно, что к западу от нас течёт речка. Я сама видела…

– Ты?

Альбин рывком встал. Руки Анны соскользнули с его плеч, точно плети вьюнка, сброшенные порывом ветра.

– Ты выходила со двора?

– Только за ограду. – Анна запрокинула голову, с тревогой ловя взгляд мужа. – Я забралась на дерево, оттуда видно далеко, а река сразу за холмом, у опушки… Альбин?..

– Там нет реки, – медленно отчеканил он. – И я просил тебя не выходить наружу.

– Но ведь…

Она растерянно смотрела на него снизу вверх. Отсюда, снизу, его лицо показалось вдруг чужим и строгим. И – очень далеким, хотя он стоял так близко, что она ощущала тепло его тела, чувствовала запах вина с его губ, сжатых в напряжении неясной тревоги.

– Анна…

Он, видимо, осознал, что нависает над ней, как шпиль городской ратуши. И медленно опустился на корточки, будто она была расстроенным ребёнком, а он – заботливым отцом. Сел на пол у её ног, легко коснулся ладонями её колен.

– Так надо, сердце моё. – Он взял её за руки – нежно и крепко. – Мы не от напрасного страха скрываемся здесь в глуши. Мой амулет хранит тебя от беды, мои чары преграждают путь всем, кто захочет проникнуть сюда – но за пределами этого убежища ждёт слишком много опасностей, и среди них могут оказаться такие, что даже мне не под силу предугадать. Понимаешь?

Она сжала его пальцы в ответ, извиняя его резкость и одновременно прося прощения.

– Ты споёшь мне сегодня?

– Да, Альбин. Конечно.

– И больше не будешь выходить за ворота без меня?

– Нет. – Она украдкой вздохнула. – Не буду.

Тик-так, сказали часы. Большие, на резных деревянных ножках, они колокольней высились у стены, и маятник качался неутомимо, словно усердный звонарь день и ночь дергал его за веревку. Тик-так. Тик-так.

В спальне горела свеча. Огонек вздрагивал на сквозняке, зыбкие полутени скользили по лицу спящей женщины; отблеск пламени зажигал золотые искры на опущенных ресницах, румянил щеки и губы, еще горячие от последних сонных поцелуев. В ложбинке между ключиц, чуть прикрытый воротом сорочки, мерцал осколок небесного льда.

Стоя в изголовье кровати, Альбин слушал дыхание жены и тиканье старых часов – только эти звуки и нарушали полуночную тишину.

Тик-так. Щёлк.

Боммм! – негромкий бронзовый гул прокатился по дому. И еще раз: боммм! Боммм!..

С двенадцатым ударом часов женщина глубоко вздохнула. Приподнялась и опала грудь под тонким полотном. С лица сошла краска, черты его смазались и застыли в расслабленном спокойствии. Безвольно приоткрылся рот, затих неуловимый трепет ресниц.

Альбин привычным движением коснулся её шеи, потом провел рукой по груди. Цепочка разомкнулась сама собой, камень тяжёлой слезой скатился ему на ладонь. Зажав амулет в кулаке, Альбин вышел из спальни и закрыл за собой дверь. Взмахнул рукой – изнутри скрежетнул засов, вставая в пазы.

Тик-так. Минутная стрелка с тугим щелчком передвинулась ещё на один шаг, обгоняя часовую, неподвижно указывающую в зенит.

Выйдя на крыльцо, Альбин прижал подвеску к губам и прошептал несколько слов.

По земле прокатилась беззвучная мерцающая волна. В курятнике сипло крикнул и тут же затих петух. Повисли в воздухе мотыльки, собиравшие нектар с бледных ночных цветов. Капля росы, что катилась с листа подорожника, застыла на краю, сверкая в лунном свете, точно хрустальный шар гадалки.

…Уже подойдя к воротам, Альбин задержал шаг. Тихий шипящий звук привлек его внимание. Забившись под куст крыжовника, припав брюхом к земле и прижав уши, на него дикими глазами смотрел кот.