Спасение для лжепринцессы (СИ) - Муратова Ульяна. Страница 5

— Мейер, — прорыдала я, протягивая к нему руки. — Пожалуйста, поверь мне, умоляю. Я не изменяла тебе и ни с кем не спала… Я не знаю, как заразилась, но я бы никогда не предала тебя!

Он отшатнулся так, будто я плеснула в него кислотой.

— Уходи, Лисса. Уходи к себе! — прорычал он. — Или я выставлю тебя за дверь сам.

— Мейер, не надо! Пожалуйста. Молю тебя, не надо!..

Он подхватил меня и вылетел из спальни. Поставил на пол в коридоре и исчез за дверью, хлопнув ею на весь дом. Оказалось, что в коридоре полно слушателей, а теперь уже зрителей.

— Шлюха, — снова презрительно кинул самый младший брат Мейера в мою сторону, красуясь перед старшими братьями.

— Прекратить! — пророкотал голос отца семейства. — Не позволю оскорблять женщин в этом доме!

— Но она…

— Не позволю, Сойонд! Будешь за это наказан! Разойтись по комнатам!

Парни неохотно ушли из коридора.

Я постучалась в закрытую дверь Мейера, но напрасно. Тогда развернулась и побежала в свои покои — рыдать. Рыдать и жалеть себя и своего любимого вилерианца, который страдает сейчас не меньше меня, но верить отказывается.

Лиссе от 28-го числа вьюжного месяца 1523-го года (сожжено)

Это просто невыносимо. Невыносимо смотреть, с какой искренностью ты врёшь. Глядя на тебя, я забываю о фактах и начинаю верить. Вопреки логике, здравому смыслу и всему, что составляет мой жизненный опыт. Твоя ложь настолько сладка, что не хочется замечать её горечи.

А ведь я был так беззаветно счастлив. Сначала нервничал и переживал, что не смогу соответствовать принцессе, что ты окажешься капризной, чванливой и избалованной до предела. Но когда ты начала смеяться в седле, меня отпустило. Захотелось целовать твои изящные тонкие лодыжки и обнимать, закрывая собой от всего света. А дальше ты поразила своей открытостью, лёгкостью и нежностью. Ты так щедро дарила ласку, не ставя никаких условий, что я поверил в своё везение. Сейчас мне страшно думать, что с самого начала это всё было игрой. Умелой, тонкой манипуляцией, рассчитанной на неопытного и не разбирающегося в женщинах вилерианца. Ведь я поверил безоговорочно, радовался, как дитя, которому показали конфету. Замирал от счастья каждый раз, когда ты улыбалась. Неужели ты с самого начала просто обманывала меня, показывая то, что я мечтал увидеть в своей женщине? Неужели ты настолько вероломна?

Или же ты просто такая — готова дарить ласку и себя любому, кто окажется рядом? С одинаковой искренностью отдаваться каждому, кто готов взять?

Не знаю, что из этого хуже.

Никогда не думал, что боль может быть настолько сильной. Меня ранили много раз, но от этого всегда было средство — магия, обезболивающий отвар или руки целителя. А сейчас кажется, будто ты вскрыла мою грудную клетку и сжимаешь сердце в своих тонких слабых пальчиках, со всей искренностью утверждая, что никогда не сделала бы мне больно.

Ты прекрасная актриса. Настолько великолепная, что тебе рукоплескали бы в любом театре любого населённого мира. Если бы ты сказала, что небо зелёное, а солнце — фиолетовый фонарь, клянусь, я бы поверил. Я и сейчас хочу тебе верить, хочу, чтобы всё произошедшее оказалось какой-то злой шуткой, отвратительным розыгрышем Эла или просто трагической ошибкой. Но так быть не может.

Знаешь, все дни с момента знакомства я мечтал увидеть твои глаза после обращения. Знал, что светлые остаются очень яркими, но это индивидуально. И сегодня я увидел, насколько они прекрасны. Вилерианка из тебя получилась ещё более яркая и великолепная, чем таланнка. Каждую секунду, что ты сидела со мной рядом, хотелось сгрести тебя в охапку, повалить на постель и сделать своей. Выжечь из тебя все мысли о другом, заставить полюбить себя, не оставлять больше ни на секунду. Но родители правы — это путь в одержимость. В сумасшествие. Логичнее переждать, пережить, вытерпеть, переболеть и отпустить.

Я не знаю, как продержусь ещё два дня. Наверное, если бы ты признала связь с другим, как-то объяснила её, возможно, сказала бы, что это месть за то, что я оставил тебя одну, мне было бы проще принять твою измену. Но твоё искреннее отрицание — как кинжал, вставленный в сердце, который ты проворачиваешь с самым невинным и нежным видом.

Я не знаю, как теперь верить кому-либо. Весь мир словно перевернулся, и вместо привычной земли под ногами — ледяное равнодушное небо, не дающее опоры. Все вкусы обернулись тленом, все цвета — грязью, все звуки — скрежетом.

Ненавижу свою любовь к тебе, Лисса.

Мейер.

Глава 3. Один путь

Разговор вымотал, а слабость взяла своё. В конце концов, наревевшись, я уснула, обхватив руками подушку. Но даже во сне обида на мир не отпускала. Хотелось к Мейеру, зарыться в тёплые объятия и не мучить себя вопросом: а что дальше?

Если сон и принёс облегчение, то не особо заметное. Проснувшись, я всё также не знала, как доказать Мейеру, что не изменяла. А ещё начала сомневаться в себе: а вдруг что-то было, пока я валялась с температурой? Вдруг кто-то проник в окно и воспользовался ситуацией? Или усыпил меня?

Пока самым разумным казалось выждать пару месяцев до момента, когда можно будет приносить клятвы, и уже тогда доказать Мейеру, что я не предавала его. Но жить в такой обстановке столько времени? Кроме того, я не сомневалась, что кона Ирэна захочет от меня избавиться и сделает пребывание в своём доме невыносимым. Унижаться несколько месяцев, чтобы доказать, что я не енот и не верблюд? А смысл? Да Мейер мне за это время опротивеет. Вот ещё тоже — бегать за ним и уговаривать.

В конце концов, меня родители не на помойке нашли, а в капусте, так что вести себя надо соответственно. Что бы сделала на моём месте капустная моль? Улетела бы. Но если уезжать, то куда? И как? Я совершенно чужая в этом мире: ни денег, ни связей, только репутация блудницы в подарок от принцессы Гленнвайсской.

Одно решение созрело и оформилось окончательно: я больше не хотела играть чужую роль, откликаться на чужое имя и отвечать за чужое распутство. Если уж суждено стать вилерианкой, то я стану собой. И если Мейер не захочет мне верить, то бегать за ним не буду. Хватит. Это жизнь, а не реклама кроссовок.

Поднявшись с постели, умылась и вдоволь напилась воды. Хорошо, что голода не было, за всё это время еды мне никто так ни разу и не предложил, а идти просить — слишком унизительно. Спасибо камеристке, какие-то запасы сухарей есть в саквояже, с голода не умру.

Отражение из зеркала смотрело всё теми же чужими рубиновыми глазами. И больно было понимать и принимать, что это теперь навсегда. Что я никогда не вернусь домой, не смогу помогать родителям, гулять с подругами, поддразнивать средних сестёр и проверять их рефераты, водить младшую на танцы и репетировать с ней движения. Не смогу получить права и водить машину, поливая всех конструктивной критикой из окна. Не побываю в Японии. Не стану звездой соцсетей (ну да, теперь можно в этом с лёгкостью винить именно Вилерию). Не смогу устроиться на работу принесиподаем или нателефонотвечаем, а потом сделать головокружительную карьеру до заместителя начальника руководителя директора в организации со звучным названием типа «СтройСбытСнабСеверЭкономВостокРесурс».

Моей жизни, как я её представляла, больше нет.

И бледная, осунувшаяся девушка в зеркале с кругами под вишнёвыми глазами… незнакомка, что пила из лужи — это теперь новая я. И нужно как-то это принять. Как-то с этим жить. И желательно жить хорошо.

Я опёрлась на золотую раковину руками и сделала несколько глубоких вдохов.

Ладно.

Всё, что нас не убивает, делает нам рубиновые глаза. А пока нужна информация. Если я заразилась вилерадой не через постель, то наверняка были другие, с кем произошло то же самое. Нужно просто найти информацию. Хотя бы один случай заставит Мейера усомниться и позволит вернуть презумпцию невиновности до тех пор, пока я не смогу приносить клятвы. И уж тогда я разгуляюсь!