Мафия - Лаврова Ольга. Страница 6

– Владимир Иванович! – понуждает Курков выска­заться врача.

– Не хотели тревожить мамашу.

– На самом же деле?

– Видите ли… – врач справляется в карточке, как ее назвать. – Анна Михайловна, если предположить – предположить, – что в период беременности употребля­лись наркотические препараты, то плод – плод – полу­чал их с током крови матери. А впоследствии новорож­денный всасывал с молоком. И если предположить, что доступ к наркотикам прекращается, то наступает – на­ступает – абстиненция. То есть ломка, наркотическое голодание, со всеми…

– У него – ломка? – Демидова с натугой выдирается из своего инобытия и немоты. – У маленького?!.. Он же не выдержит… Это невозможно выдержать!.. Он умрет!.. Я должна его кормить грудью!

– Чтоб всасывал с молоком, – обращается Курков к врачу.

– Мальчик слишком слаб, чтобы сосать, – страдает врач.

– Так введите ему опий! – требует Демидова. – Ему так мало надо!.. Вы обязаны! Есть у вас совесть?!

– Деточка, бедная, – бросается к ней врач. – Ну как вы могли? И еще скрывать?

От сочувственного голоса, от ласкового прикоснове­ния она расслабляется, прижимается щекой к белому халату.

– Я брошу! У меня совсем никого нет. Если будет, я постепенно брошу. Будет цель в жизни. Я начну лечиться. Честное слово! – В этот миг она и сама верит. – Спасите мне сына, я все сделаю. Я его люблю, доктор!

Горло ей перехватывает, набегают слезы.

Курков в легком смущении от прорвавшегося у нее живого чувства, но служебную задачу помнит твердо идет к ней напрямик:

– Мы с доктором подумаем, как помочь. Но и вы помогите нам. Скажите, кто был поставщиком вашего мужа.

– Стало быть, вы назначили цену за жизнь ребен­ка? – говорит Пал Палыч Куркову, докладывающему о результатах визита в роддом.

Курков задет.

– Товарищ полковник, я задал Демидовой вопрос строго по делу. Без нарушения процессуальных норм.

– Его сумеют спасти?

– Вряд ли. Насколько я понял, шансов мало.

– Н-да… В нашей работе, товарищ старший лейтенант, имеет значение не только конечный продукт. Важно как.

– Я понимаю, вы бы допрашивали иначе. Но и ре­зультата не имели бы!

– Ну и какой же результат? – спрашивает Пал Па­лыч без интонации.

– Поставщик Демидова – делец по кличке Морда, настоящая фамилия Мордвинов. Раньше они жили рядом в Купавне, – наизусть шпарит Курков. – Сначала он обоих приобщил к кайфу, потом Демидов стал распрос­транителем наркотиков. У него были знакомства в гости­ницах. Морда с четырьмя сыновьями – их зовут Мордята – контролирует наркобизнес чуть не по всей Московской области.

– Демидова дала такие показания? – изумлен Пал Палыч.

– Да… но подписать побоялась, – несколько снижает победительность тона Курков.

– А-а… Тогда, возможно, сочинила на скорую руку, чтоб от вас отвязаться.

– Нет, она говорила искренне. Это важная инфор­мация.

– Ох уж эта мне искренность! Эта мне «информа­ция»! Меня все время пичкают «информацией»! – поста­нывает Знаменский. – А где доказательства? Где твердые свидетели?.. Нет хуже дел, чем по наркотикам!

– Поскольку все это только информация, я довел ее до сведения розыска. Томин заинтересовался. Собирается выйти на осиное гнездо в Купавне.

«Прыткий юноша», – отмечает про себя Пал Палыч, спрашивает:

– Как?

– Есть сведения, что Мордята порой толкутся на рынке. Говорят, там торгуют маковой соломкой. Действи­тельно?

– Да. Стоят себе южные бабуси. Периодически мили­ция проводит облавы.

Рынок. В открытом ряду разложили кто что: ручные поделки, семена, веники с мочалками, поздние осенние цветы.

Три бабуси в платочках продают маковую соломку. Две вроссыпь из мешка, стаканами и столовыми лож­ками, одна по-современному, в полиэтиленовых упа­ковках.

Посвященные молча отсчитывают деньги. А тем, кто спрашивает, что, мол, у вас такое, отвечают вежливо, но неопределенно: «Травка от разных, милый, болезней, это надо знать».

И любитель просто так прицениться отправляется дальше.

Трясущийся от наркотического голода молодой человек пытается выменять соломку на куртку, которую снимает с себя.

– Вещами не беру, – отталкивает его бабуся.

У наркомана нет сил даже говорить. Он выворачивает куртку, дабы продемонстрировать, что она хорошая, с иностранным ярлыком; затем расстегивает пиджак – дескать, и его готов снять в придачу – и показывает, сколько просит: на три пальца, полстакана.

Бабуся отрицательно мотает головой и грудью ложится на свой мешок.

В заприлавочном пространстве толчется, заговаривая с бабусями, как свойский знакомый, один из Мордят, по имени Вася. Ему лет семнадцать, он младший сын Морды, парень беспечный, добродушный и не больно оборотистый, но с ранних лет приучаемый папашей к делу. Вот и сейчас он ищет, у кого бы взять партию оптом.

Крайнее место в ряду занимают Томин с Сажиным.

Перед ними на прилавке ничего нет, кроме набора малюсеньких стаканчиков. Достаточное обозначение для посвященных, что они могут якобы предложить.

Томин не выпускает из руки кейс и тихо говорит Сажину:

– Внимание, Морденок!

Морденку между тем указывают на нашу пару, и он подходит, осведомляется:

– Есть товар, мужики?

– А чего мы тут торчим, как ты думаешь? – не отрицает и не подтверждает Томин.

– Сами будете стоять? Или, может, столкуемся?

– Никогда мы сами не стояли, – говорит Сажин.

– Никогда! – подтверждает Томин и достает платок, чтобы прочистить нос.

Платок – сигнал для милицейской облавы. Разыгры­вается точно расчитанная комбинация, не новая, но почти всегда дающая результат: при совместном бегстве завязывается знакомство, и это ведет затем к его продол­жению.

Милиция и сотрудники БХСС окружают ряды. Разуме­ется, кольцо не замкнуто, оно имеет брешь со стороны Томина с Сажиным. А неподалеку в заборе виден узкий пролом.

И пока бабуси пытаются прятать соломку куда-ни­будь, Томин тихо вскрикивает:

– Братцы, тикаем! – и первым устремляется к про­лому. По дороге он швыряет подальше от себя кейс. За Томиным бежит Сажин. Вася-Морденок, прикинув гла­зом, куда они нацелились, заражается их примером и припускает следом.

На перехват издалека спешит полный милиционер. Он свою задачу знает и, убедительно изображая погоню, дает троим выскочить с территории рынка.

Здесь Томин с Сажиным удирают налево, а Морденок направо, и его, разумеется, не зовут с собой: было бы нарочито.

На прилегающий к рынку улочке стоят «Жигули» с киевским номером. Сажин мигом садится за руль, Томин рядом.

Толстый милиционер с трудом лезет в заборную щель и свистит.

На этот свисток – совершенно закономерно – появ­ляется и отрезает Морденку путь еще один милицейский мундир.

И то, что «Жигули», рванув с места, тормозят затем возле Морденка и для него приглашающе распахивают дверцу, можно рассматривать как великодушный и даже несколько рискованный жест.

Морденок ныряет на заднее сиденье, машина, вильнув, объезжает милиционера и уносится прочь.

Не обращая больше внимания на Васю, Томин затевает с Сажиным взволнованную перебранку и при этом перемешивает русские слова с украинскими:

– Вот он, твой базар! Пойдем на базар, пойдем на базар! Пожалуйста, сходили на базар!

– Напрасно вы, дядя Саша, товар бросили! Ведь утекли мы!

– А кабы не утекли?

– Утекли же, дядя Саша!

– А кабы нет? Кабы я с ним попался?

– Жалко товар! Пять кило! – сокрушается Сажин.

– Чай, он у нас свой, не купленный! Съездим, привезем, было бы кому!

– Большой убыток!

– Дурья твоя башка! Когда милиция догоняет, надо бросать! – Томин «вспоминает» о Васе и апеллирует к нему: – Правильно говорю или нет?

– Правильно. С товаром задержат – нехорошо.

– Вот столица-матушка как приголубила! – снова «забывает» Томин о Морденке. – Отверни-ка с магистрали от греха, – велит он стажеру.