Мафия - Лаврова Ольга. Страница 7

– А дальше куда? – спрашивает тот. – Прямо домой? Номер сменить и на трассу? Ведь в гостиницу нельзя, дядя Саша.

– Хоть это понимаешь! Конечно, нельзя. В базарной гостинице уж небось шуруют. Хорошо, паспорта липовые.

– Значит, до дому, до хаты?

– А обои? Мне же завтра обещали!

– Потерпит тетя Оксана недельку.

– Это ты здесь говоришь. Лучше я в машине пересплю, а без обоев не поеду!

Их препирательства Морденок выслушивает очень внимательно, и каждая реплика приближает его к нужному для наших героев выводу: этих людей невыгодно упускать, на них можно подзаработать. После всего, что они пережили, озабоченность их какими-то обоями и возможным гневом тети Оксаны выглядит нелепо и потому особо убедительно. Вася не хитрит, но и не дурачок, и папаша, надо думать, воспитывал в нем осмотрительность. Так что он способен логично рассу­дить: если б мужики сочиняли, то сочиняли бы что-нибудь поумнее.

Морденок подается вперед между Томиным и Сажи­ным, спрашивает:

– Мужики, первый раз в Москве с товаром?

– Почему первый? – обижается Томин. – Давно у нас берет один здесь.

– А теперь чего же?

– Не пришел, куда надо. Не знаем чего.

– А кто он? Как зовут?

– Что-то ты все выспрашиваешь? – «осторожничает» Томин.

– Да нет, я ведь что… если заночевать – можно к нам. У отца дом большой, сеновал. И на будущее потолкуем.

У Мордвинова физиономия жесткая, хитрая, не то что палец в рот не клади – даже подумать о том не смей: откусит заранее. Немудрено, что прозвали Мордой: уви­дишь этот тяжелый прищур – не забудешь.

Он принимает в своем доме гостей, которых привез Вася. Кроме них тут еще трое Мордят постарше и позлее.

Комната просторна, обставлена просто. Все сидят вок­руг самовара. Вечер.

– Поели-попили, – говорит хозяин. – Сыты?

Гости благодарят.

– Тогда приступим, – кивает Морда своей компа­нии. – Чернявого туда.

Томину мигом связывают руки.

– Это что же такое, хозяин?! Это зачем же?! – крайне изумляется он.

Томина выводят в соседнее помещение.

Вася в экзекуции не участвует, но, вероятно, она не является для него неожиданной.

– Вася! – негодует Сажин.

Тот стыдливо потупляется.

– Музыку! – кидает ему Морда.

Вася идет включать. Музыка гремит во всю мочь, пока не закрывают плотную дверь на террасу, где и надрывается магнитофон, глуша звуки, которые могут доноситься из дома.

Морда достает крупнокалиберный пистолет, указывает им Сажину встать к стене. Сажин подчиняется. Морда затевает серьезную проверку и, естественно, выбрал для этого младшего.

– Ну, легавый, думал, вошли в доверие? А что выйдешь из него вперед ногами – не думал?

– Хозяин, ты сбесился!

– Цыц, Петровка! Давай, – обращается Морда к одному из сыновей.

У того тоже пистолет. Он идет через комнату и с ходу делает несколько выстрелов, всаживая пули вокруг головы Сажина.

– Парень, ты неправ! – кричит Сажин, вжимаясь в стену и прикрывая ладонями сердце. Не верит он, что расстрел всерьез, но чем черт не шутит, колени все-таки ватные.

– Гляди, как положил! – Мрачноватый Морденок тает от радости, видя, до чего аккуратно окаймляют сажинскую голову пробитые в стене дыры.

– Хорошо, сынок, хорошо, – любуется чистой работой Морда. – Иди, кончай чернявого… Через кого на нас вышли? – требует Морда. – Расскажешь – может, помилую.

– Как «через кого»! Вот он нас сам позвал! Мы про вас слыхом не слыхали! Ты зачем нас заманил, подлю­га?! – кричит Сажин Васе.

– Дурак, ментов не срисовал, – кривится Морда.

Снаружи раздается приглушенный музыкой выстрел, затем еще один.

Сажин, не обращая внимания на угрожающие окрики Морды, садится на пол.

– Делай что хочешь… За что дядю Сашу!.. У-у-у…

– Дядя… по опергруппе, – ехидничает хозяин.

Двое, отряженных с Томиным, возвращаются.

– Признался? – спрашивает один из них отца.

– Врет пока. Ну соври, соври, откуда твой родствен­ник был?

– С Киева. Грех на тебе, хозяин! – Сажин даже всхли­пывает.

– И кому товар возили?

– Звали дядя Миша.

– Где встречались?

– Да какая разница… последнее время – на Котель­нической набережной.

– Врешь! Шлепну я тебя, ментяра.

– Хозяин, ты неправ! Ты ошибаешься, хозяин!

Морда некоторое время размышляет. Все это похоже на правду. Что дядя Миша исчез, он знает, и знает, что милиция тут ни при чем.

– Давайте брюнета, – командует он.

Мордята вводят Томина, по знаку отца освобождают его от пут.

– Дядя Саша! – вскакивает Сажин.

Восторженные объятия.

– Хрен с вами, давайте выпьем! – решает Морда.

Томин растирает руки, Вася, ухмыляясь во весь рот, тащит на стол водку.

Ардабьев с женой бродят по городу.

И по тому, как они смотрят друг на друга, как держатся, можно безошибочно заключить, что Вероника не устояла на своей рационалистически-порядочной позиции. Помолодела, расцвела, переживает вторую весну.

Оба счастливы, заново открывают для себя окружающее и радуются всему.

Валентинов на «рабочем месте»: на людной вечерней улице у газетного стенда. К нему бочком протирается девушка, сует деньги, Валентинов что-то ей объясняет. Девушка отходит, приседает возле телефонной будки, завязывая шнурки кроссовок, и одновременно выуживает из-под будки небольшой пакетик.

Ее поглощает толпа, Валентинов провожает взглядом спешащую фигурку и вдруг видит Ардабьева. Радость пре­ображает его усталое равнодушное лицо. Бросив свой пост, он кидается за Ардабьевым.

Тот смотрит на остановившего его человека сначала с недоумением, потом с испугом. Неужели это старый друг?

– Володька! Не узнал? Плохо выгляжу, да? Димка Валентинов! – и долго трясет протянутую руку. – Осво­бодился!.. Встретились!.. Володька!

Прохожим они мешают, и Валентинов тянет Ардабь­ева к стенду.

– Как я рад, Володька!

– Я тоже, – неискренне выдавливает Ардабьев.

– Мы с ребятами сколько тебя добром поминали, что нас не потянул!

– За что же? Вас я… угощал только.

– Да скажи ты, что мы покупали какой химикат или чем тебе помогали, – и амба, через соучастие та же статья! – Без перехода Валентинов впадает в уныние: – А ребята скололись. Женю весной схоронили, Колю не­давно.

Все это из прошлой жизни, которую Ардабьев отри­нул и с удовольствием позабыл бы вовсе, однако извес­тие о друзьях все же болезненно. Он собирается что-то произнести, но Валентинов уже снова радуется:

– Выглядишь ты на тысячу долларов! Как с курорта!

– Да… побыл на свежем воздухе.

Вопрос задан для приличия, по облику Валентинова без того ясно, что к чему. Но он хватается за возможность излить душу.

– Володя, милый, говорить больно! Я же был умный человек, три языка знал, хотел кем-то стать… Володя, я теперь подонок. Связался с блатными. Я у них грязь, тряпка для ног… Да, старик, я подонок. Уличный торго­вец, работаю за дозу для себя. Продал десять, одиннадца­тая моя. Чтоб отключиться. Володя, я раб у них, раб! Встаю в полчетвертого. Три будильника. Тося ушла. Черт с ней… Видеть себя не могу, зеркало завесил. А ведь я моложе тебя!.. Володя, пойми, я в четыре утра должен все расфасовать и, пока нет людей, растыкать по норкам. При себе держать нельзя. Какое время было, когда ты сам делал! Ты мне лучший друг, Володя! Я тебе по гроб благодарен!..

Последние фразы слышат подошедшие парни – вы­сокий и коротышка, – грабившие пенсионера. Дергают Валентинова за рукав:

– Отец, ларек работает?

– Давайте, давайте.

У парней в руках большой потертый кошелек. Вместе с деньгами в нем лежат стариковские очки в металличес­кой оправе. Их парни выбрасывают, Валентинову отдают требуемую сумму.

– Под урной и за той водосточной трубой, – сообща­ет он, где взять пакетики с наркотиком.

– Видал? – говорит Ардабьеву. – С чужими кошель­ками приходят. При себе товар держать нельзя, эти ограбят. А то милиция застукает. Надо прятать. Рассую, рас­сую, потом вздремну – и опять сюда дежурить. Продал – бежишь отдать деньги… С вечера забалдеешь, чтоб забыть­ся, в полчетвертого три будильника… Тося ушла… Весь день на ногах, как бездомная собака… А способности были, три языка… – Валентинов приостанавливается: его осеняет: – Володя, ты один можешь спасти! Пяток со­лидных людей подберу, сам буду разносить. Себе да им – раз плюнуть. Как заживем!