На улице Дыбенко - Маиловская Кристина. Страница 33

Приходили его друзья. Бритые, в спортивных костюмах. Шли на террасу, широко расставляя руки и ноги. Кира рассматривала их через стекло на кухне. Смешные. Как ощетинившиеся коты. Стараются выглядеть крупнее, пугают друг друга.

Она одевалась, перекидывала сумку с книгами через плечо, выходила во двор. Шла к калитке. И слышала у себя за спиной:

—  Твоя баба, Серый?

—  Студентка. К сессии готовится.

Она слышала дикий гогот позади себя.

—  Любишь ты, Серый, попиздеть.

—  Пацаны, кто еще хочет помочь несчастной студентке? — предлагал кто-то. 14

Серега сам запутался. Пригласил девку по пьяни пожить. Жалко стало. Дите совсем. Ни родных, ни друзей. Помочь некому. А теперь херня какая-то происходит. Ганс ржет. Все ржут. И он сам над собой ржет по-тихому. Не, ну в натуре. Подобрал на улице, а теперь вечерами в комнате у нее трется, Бунин, Достоевский, хуе-мое. Нет чтобы в постель затащить, да и дело с концом. Так нет же. Объявил всем, что она не такая и не для этого. А теперь — видит око, да зуб неймет. Когда уж суета эта закончится?

На прошлой неделе пришлось сорваться. В рыбачьем поселке на Волге свои люди. Нужно было метнуться туда и обратно, прикупить байду. Там лодки продаются тихоходные. А надо исхитриться и навесить на нее еще пару моторов, чтобы с легкостью уходить от пограничных патрульных катеров. Этим Серега и был занят прошлые выходные.

Раньше Рэмбо приходилось на тетку Валю оставлять. Но пес ее не слушался — огрызался. Тетка пугалась. А тут мелкая эта появилась. И псина ни с того ни с сего начала ее слушаться. Чудеса!

В поселке все шло по плану. Но Леха, местный рыбак, взбаламутил всех, выслужиться вздумал, созвал местных девок, устроил хер знает что. Серега не любил дешевые понты и светиться просто так не любил. А тут дым коромыслом. И мокрощелка местная засос ему на шее поставила. Он этот засос и так и эдак прикрыть пытался. Но мелкая, по ходу, углядела, хотя и виду не подала. А может, и не заметила. По ней ведь не поймешь. Тихушница. Если и смотрит, то не как другие девки. Иначе как-то смотрит. А вот как? Он пытался припомнить.

Запутался Серега. Не знал, что дальше делать и как себя вести. Всегда знал, а тут — особый случай. Решил жить как раньше. Хуйня война, главное — маневры.

В общем и целом Серега положением дел был доволен. Теперь жила у него дома женщина. Он-то с ней не жил, и она с ним не жила, а все же выходило так, что были они вместе. Один Серега быть не любил. Все что угодно — только не это. И раньше, чтобы избавиться от этого теснящего со всех сторон чувства одиночества, притаскивал домой кого ни попадя: и баб, и друганов левых. И ничего путного из этого не выходило. А теперь был у него всегда повод братву пораньше из дома выпроводить или самому откуда-нибудь пораньше соскочить. И дом уютным стал. Сидит она там у себя, как мышь, книжки читает, а на душе спокойно. И сам Серега удивлялся этому чувству: откуда оно взялось? Ведь сколько баб у него здесь бывало. Зависнет, бывало, телка на неделю-другую. Поначалу все хорошо. Постель. Икра. Шампанское. Шоколад. И глядишь, бабца вроде как прописалась. Не спешит сваливать. А Серега уже сам не рад. Че с ней делать, не знает и напрягается. А тут все по-другому вышло. Ни постели, ни шампанского, а не напрягает. В чем секрет-то? * * *

—  Ну че? Было? — спрашивала Наташа с той же интонацией, с какой в универе интересовались, сдал ли оставшийся на осень студент экзамен.

Кира злилась, что приходится отвечать на такие вопросы.

—  Не нравится мне это, ой, не нравится, — причитала Наташа.

Кира сама не могла четко ответить, нравится ей это или нет. С одной стороны, «это» было бы логичным. А с другой — могло все испортить. В кои-то веки в ее жизни наступила какая-никакая стабильность. Тишина и покой. Можно было не бояться завтрашнего дня. Но не может же она жить у чужого человека просто так. Не может. Не может. А кто сказал, что не может? Ведь он же сам ей предложил. И не такой он уже и чужой. И собака ее любит. Мысли Киры ходили по замкнутому кругу. 15

Они не договаривались, как-то само собой так решилось — за чистотой в доме следила она. Он не просил, не давал указаний. Она вытаскивала пылесос, швабру и до его прихода спешила навести порядок. Замечал он или нет — сложно было сказать. Наверное, замечал, раз было чисто.

Приходил домой с пакетами, раскладывал все по полкам. Шел на второй этаж, заглядывал к ней в комнату.

—  Есть будешь?

—  Угу.

—  Тогда марш на кухню!

Выкладывал картошку на стол.

—  Чисть.

Доставал мясорубку из кухонного шкафа, прикручивал к столу. Брал кусок мяса и вертел его так и эдак, любуясь.

—  У Гургена взял. Самый цимес.

Разрезал мясо.

—  Телятина. Шея. Для фарша лучше не бывает. Еще свининки добавим. Иначе сухие будут.

Просовывал куски мяса в мясорубку, прокручивал. Раз-два, раз-два. Мускулы на руке напрягались.

—  В фарш капустки надо добавить. Для сочности. Бабка моя так делала. Потереть. Гляди. Вот так.

Он давал ей капусту. Она терла на мелкой терке.

—  Пальцы не сотри. Молока плеснуть надо. Немного. Видала?

Он показывал сколько.

—  На глаз.

Кира кивала. Старалась запомнить. Стихи она помнила, а эту науку одолеть не могла.

—  Теперь солим, перчим, чесноку, луку и пробуем. На язык. По детству любил я сырой фарш у бабки лопать, — улыбался он, — она меня за это полотенцем лупила. И тесто у нее подворовывал. Ты в детстве тесто любила есть?

Кира силилась и не могла припомнить, готовила ли мать что-либо из теста.

—  А теперь самое главное. Фарш надо отбить.

Он лепил из фарша шар и, размахиваясь, как игрок американского футбола, начинал со всей силы перекидывать мясной мяч из одной ладони в другую.

—  Вот так его! Гляди! Со всей дури!

Кире делалось страшно. Будто фарш был живым и мог пострадать от таких манипуляций.

—  Да ты не боись, — смеялся он, готовясь к очередному броску, — ему не больно. Зато котлеты не развалятся.

Пес сидел рядом и внимательно следил за перемещениями фарша.

—  В пюре молока надо. И масла, — он поднимал указательный палец, — побольше. И разминаем. Чтоб воздушное было. * * *

Разливал водку по стопкам.

Котлеты были сочными, а пюре воздушным. Неужели у этого человека все, за что он ни возьмется, получается с такой легкостью? * * *

Чтения стали ежедневными. Казалось, к сессии готовились двое.

—  Я понимаю, фраер свое место в жизни искал. Хотел мировую справедливость восстановить. А бабку-то за что? Она, скажи, как накосячила, что он ее топором? Вредная бабка, но это ж не повод. Пахана на районе завалить — другое дело. Зауважали бы. Глядишь, и сам паханом стал бы.

Серега снимал свитер, будто от долгого чтения перегревался.

—  Я вот когда освободился, ко мне все по-другому относиться начали. Сама посуди, до этого я кем был? Кто меня знал? А когда вышел, все в курсе были — Серега-казак откинулся. Я же другим человеком вышел. Так что правду говорят, все что ни делается — к лучшему. А бабку топором — это ж зашквариться по полной. * * *

—  В натуре, поперся чувак один на Сахалин! Рисковый, ниче не скажешь. Своими глазами эту жизнь увидеть хотел. Поверь, того, что я видел, на десять книжек бы хватило. Но я не писатель. А он хотел своими глазами. Понимаешь? Он же с каждым заключенным поговорил. Каждого выслушал. * * *

—  Прикинь, сюжет, а? Поругались два друга, и один решил другого поднапрячь, по-нашему говоря, раком поставить. Отжал у него дом, имение и крестьян с крестьянками. А сын в доме окопался, урядников пожег на хер, а потом разбойником стал и в лес ушел. Вот это я понимаю! Вот это по-нашему! Наш ответ Робин Гуду! * * *

—  Кирюш, со стихами у меня не очень. Сложно. Вот женщина пишет. Понагородила. Хрен поймешь. Зовут как?

Серега переворачивал обложку книги и читал.

—  Цветаева. * * *

Он приходил на рынок позже обычного. Ганс сидел в вагончике, листал тетрадь, сводил дебет с кредитом.