На улице Дыбенко - Маиловская Кристина. Страница 32

«Живи сколько хочешь», — сказал он ей. Но что это значит? Никто в этом мире ничего не делает просто так. Чем она будет обязана этому человеку? И он, будто предвидя вопрос, говорил:

—  Ты мне ничего не должна. Живи. А там видно будет. Поняла?

Нет, она ничего не понимала. Жизнь, при всей ее внешней упорядоченности, принимала странные формы. * * *

—  Я сегодня дома не ночую, — говорил он.

И не приходил ночевать.

Поначалу было неуютно оставаться одной, но потом оказалось, что с огромной собакой ничего не страшно. Даже в таком большом доме на Дар-горе.

Собаку звали Рэмбо.

—  Ударение нужно ставить на последний слог — Рэмбо́, — сказала она, выделив голосом последний слог.

Он призадумался.

—  Все говорят Рэмбо.

—  Они неправильно говорят, это же французский поэт, а у французов ударение на последний слог падает.

Он почесал затылок.

—  Я вообще-то в поэзии не очень. Я детективы больше люблю. * * *

Кира ходила по дому. На стенах висели цветастые ковры и старые фотографии мужчин в фуражках и с шашками.

—  Это твои родственники?

—  Это казаки. Я из казачьей станицы.

В черно-белых фотографиях таилось что-то неизведанное, потаенное. Она представила и его в такой же фуражке с красным околышем, с саблей в руках.

У этого человека была станица, были родные и фотографии. А у нее не было ничего. Только память. * * *

По привычке она покупала газеты, просматривала объявления о сдаче комнат. Вот в Дзержинском районе сдается. Недалеко. Можно посмотреть. И она шла. Дверь ей открывала старушка. И вроде бы неплохая старушка. И если поднапрячься, найти подработку, то можно снять. Тараканов не было. Пахло лекарствами и старьем. Кира обещала перезвонить и возвращалась туда, где лежали ее вещи, кот и черепашка. Она говорила себе, что поживет месяц-другой, подкопит денег, а потом съедет.

Они встречались на кухне. Желали друг другу доброго утра. Он наливал ей чаю, выкладывал на стол масло, сыр и колбасу.

Она чувствовала неловкость, какую чувствуют чужие люди, проснувшиеся после бурной ночи в одной кровати. Она украдкой смотрела на него и пыталась понять, чувствует ли неловкость он, и не могла определить.

Еще неделю назад она ломала голову, где и на что жить, а теперь живет в большом доме, завтракает с незнакомым человеком.

Он готовил яичницу из десяти яиц. Взбил вилкой и разлил на сковородку.

А вдруг он жалеет, что предложил ей пожить? Вдруг он проснулся утром, пожалел, а отказаться неудобно. От этой мысли у нее даже аппетит пропал.

Он вытащил из холодильника почти полную трехлитровую банку с черной икрой.

—  Ешь. А то пропадет. 13

У Наташи от удивления глаза и рот округлялись, и она качала головой.

Неделю они с Вадиком были на даче, а за это время, по ее словам, «в мире произошли глобальные изменения».

—  Ну ты, блин, даешь!

Наташа обнимала Киру, как если бы та выиграла в лотерею.

—  Ты крута, мать! Ты где его нашла?

Кира рассказывала. Наташины глаза выпучивались еще больше.

—  Мелочиться не стала. Бандюгана нашла. А прикидывалась пай-девочкой.

—  Он на рынке работает, — оправдывалась Кира, но звучало это неубедительно.

—  Ага, грузчиком… ну-ну…

Они шли по аллее.

—  Стопудово рынок держит или икрой барыжит.

Кира вспомнила банку с черной икрой. Думать об этом было неприятно. А вдруг Наташа права. * * *

На улице стояла отличная погода, и Кира с Наташей гуляли после пар, скинув плащи, как старую кожу. Сидели на лавочках на Аллее Героев, ели мороженое.

К ним подсели пацаны. Курили, пили пиво, смеялись. Через какое-то время пацаны свалили.

—  Че ты телефон не дала? — подначивала Наташа.

—  Какой я телефон дам? Сама подумай.

—  Ты же говоришь, у вас ничего нет и он дома не ночует. Стопудово, у него баба. А ты че, монашкой ходить должна?

Кира молча курила. Действительно, куда он ходит по ночам? А с другой стороны, почему ее это должно волновать? Допустим, у него баба, ей-то какое дело? А если у него баба, на хрена тогда он ее в дом к себе притащил?

Кира разглядывала муравьев, оживших после зимы. Те копошились, спешили, натыкаясь друг на друга. Вот, пожалуйста! Они же не загоняются подобными мыслями, где они живут, на что и с кем. Живут себе и радуются. Не всему мгновенно находится объяснение. И Кира решила не загоняться попусту. * * *

Готовиться к сессии впервые за время учебы было приятно. В открытое окно свешивались сочные ветки клена, а на столе стоял букет сирени. У ног сидел пес. Поначалу он отнесся к Кире с недоверием, но потом, видя отношение хозяина, понял, что Кира — человек надежный.

На столе стопкой лежали книги. Кира читала, в перерывах курила, пила чай и обнималась с собакой. Было приятно обхватывать широкую шею, чувствовать запах шерсти. Через эту мохнатую громаду она набиралась сил и спокойствия и все никак не могла набраться сполна. * * *

Собака зашевелила ушами и с лаем сорвалась с места. Было слышно, как подъехала машина и через минуту внизу открылась дверь. Пес захлебывался от радости. Кира продолжала сидеть за столом. Ей тоже хотелось вместе с собакой сбежать по лестнице и запрыгать на одном месте, хлопая в ладоши. Но она не двинулась.

Было слышно, как он раздевается. Разговаривает с собакой. Вот он проверяет собачью миску. Топчется на кухне. Поднимается по лестнице. Собака клацает лапами по деревянным ступеням, подбегает к Кире, тыкается мордой в колени. Вот он подходит и тяжело опускается в кресло, вытягивает ноги.

—  Думал за день-два обернуться, — говорит, он, — а вышло пять.

Кира кивает.

—  Справились тут без меня?

Он трет шею, будто отлежал. Крутит головой влево и вправо. Слышно, как хрустят позвонки.

Кира замечает бурое пятно у него на шее.

—  Я посижу у тебя тут, — говорит он, — мешать не буду.

Кира отворачивается, открывает книгу.

Она чувствует его взгляд, но заставляет себя не смотреть в его сторону. Боковым зрением она видит, как он гладит собаку. А через некоторое время слышит храп. * * *

Она дала себе слово не думать об этом чертовом пятне на его шее. То, что это был засос, она не сомневалась. Ну и что? Как это ее касается? Никак. Но не думать не получалось. Воображение рисовало черт знает что. Сердце сжималось, а в глазах появлялись слезы. «Вот дура, — ругала она себя. — Набитая». * * *

Теперь каждый вечер он приходил к ней на второй этаж, садился в кресло.

—  А это? — спрашивал он, вытаскивая книгу из стопки.

Это был Бунин.

Ставил пепельницу у ног. Смачивал языком палец, листал страницы. Кира боковым зрением видела, как он качал головой и хмыкал.

—  Не, ну чувак, по ходу, совсем рамсы попутал… Вшивые головы и обмотки на ногах… босяки и холуи… дикая, «заборная» Россия… Народ, который тебя, сука, кормил и поил… Я понимаю, голубая кровь, Нобелевская премия… Понять можно, у фраера дача у озера, слуги, а тут откуда ни возьмись появилось в рот ебись… солдатня, матросня…

Он заводился.

—  Когда солдаты гнили в окопах Первой мировой, а матросов рвало в клочья на Цусиме, ему было не видно, не слышно, а тут здрасте пожалуйста… Вы нас не ждали, а мы приперлись…

Он шел на кухню и возвращался с пивом. Открывал бутылку себе и ей.

В комнате было уютно: пахло мужским телом и влажной собачьей шерстью, а абажур раскидывал желтую лапшу на письменном столе. В кресле сидел большой человек, на коленях у него лежала раскрытая книга, у ног — сидела большая собака.

Человек и собака спали.

Кира трогала его за плечо. Он разлеплял глаза, озирался по сторонам, вставал и брел к себе в комнату. Собака послушно плелась за ним. Кире чудилось, что ни ему, ни псу не хочется уходить. Чего только не причудится. А может, это ей не хочется. Кира гнала от себя эти мысли. Она помнила про засос на его шее.

Жизнь становилась все менее понятной. * * *