На улице Дыбенко - Маиловская Кристина. Страница 4

В ломбардах своя публика и опытные продавцы-приемщики. Без опыта сюда не берут. Те, кто не в теме, сбегают после первого дня работы. Смотреть на людей, которые, корчась в муках, трясущими руками достают из своих карманов фамильное золото, дедовские ордена, украденные в темных переулках телефоны, — непростое занятие. Некоторые из клиентов, особо выносливые, дотаскивают тяжелую бытовую технику: телевизоры, посудомойки и даже детские квадроциклы. Но таких немного. Во-первых, силы у этих страждущих, как правило, на исходе, а во-вторых, в таком нелегком деле всегда нужны помощники, а значит, надо делиться. А делиться в их безнадежном положении — недопустимая роскошь.

Но и это не все. За страждущими плотной вереницей идут жены, родители и прочие родственники. Вот тут главное — выстоять, не поддаться тягостным завываниям и увещеваниям. «Этот выродок, подонок, иуда вынес квадроцикл! Вчера только дитю купили. На день рождения! Как же так? Да вот же он! Вон же стоит, красный! Да, это наш! Точно я вам говорю! Там даже скол справа. Видите? Это Славка наш навернулся на повороте. Сколько он получил у вас? Говорите! Мы сейчас на вас милицию нашлем! Сколько? Тыщу? Две? Вот вам, нелюди! Отдавайте наше добро! Ироды вы проклятые! Наживаетесь на чужом горе! Чтоб вам пусто было! Чтоб ваш ребенок так вещи из дома выносил! Чтоб вы сдохли!» * * *

Продавец-приемщик вынул коробку из пакета.

—  Зачетные. Где надыбал?

—  Не твое дело.

—  Штука.

—  Ты охренел? Это ж новье. Италия. Ручная работа.

—  Штука. * * *

Сережа вышел из ломбарда уже без пакета. Ему надо пройти еще километра четыре. Чубарь нашел гонца, и теперь они ждут Серегу с деньгами на проспекте Солидарности. Им двоим должно перепасть децл, оттого они и стараются.

В этой бессмысленной изнуряющей каждодневной гонке Сережа со временем стал находить новые смыслы. За последний год он несколько раз пытался соскочить. Закидывался снотворными и обезболивающими, запивал все это водкой и уходил на неделю-другую в астрал, после чего постепенно возвращался на землю. Лежал в своей квартирке, не шевелясь, и чувствовал, как на него наваливается огромная бетонная плита. И нет никаких сил ее сдвинуть. Лежи и помирай. В голове в эти минуты проносились картинки, мысли. «Кира. Девочка моя. Измучил я ее. Иссохла вся. Кормит меня. Терпит. Сколько она еще так выдержит? А ведь она не железная. Молчит. От этого и тошно делается. Другая сковородой уебала бы. А она придет с работы, сядет рядом. По голове меня гладит. Святой человек. Ясен пень, не чужой я. Нет ведь у нее никого. А я дерьмо собачье. Нет мне прощения. Сдохни, тварь! Иди вон напаснись колесами, водярой запей и сдохни!

Бобру должен до хера. Всем должен. Весь свой авторитет растерял. На рынке все непонятно. Азеры прижимают. Времена изменились, сука! Нехрен было в болото это сраное приезжать. Не надо было никого слушать. Перспективы, блядь! Большой город! Мечтал попасть в Петропавловские казематы. История, блядь! Там Кропоткин сидел. Он же кумир мой. Я же анархист по жизни. Идиот, блядь! Мечтал полежать на его шконке. Проникнуться духом анархизма. Херня все это. Где родился — там и сгодился. Тут все чужое, понятия не те. Жизнь уже не та. Бобер вон говорит, надо легализироваться, на свет надо выходить. Бабло в бизнес вкладывать. Сайт сделать, логотип там, хуе-мое. Ну не мое это. Вся эта суета. Ну какой из меня коммерсант? Я как та баба. Как ее там? Кира меня в театр потащила. Дамочка богатая проебала все бабки, по заграницам шлялась, вернулась в родовое имение, а ей ухарь этот хитровыебанный и говорит: ты, сука, сад подели и под дачи сдай. А она ему так с гордостью и отвечает: не наше это барское дело — такой хуйней заниматься. И уехала. И похуй ей там на этот сад и на ухаря этого. Ну вот и я такой же — мараться просто не хочу. Уж лучше в станицу поеду. На пасеку или в рыбаки».

Но в станицу Сережа не ехал. Хотя Кира не раз предлагала. Да что там предлагала — на коленях стояла, упрашивала. Поезжай в станицу к матери. Затаись, посиди там полгода-год. Надо сменить окружение. Ты же только за дверь выходишь, а там вся эта шушера только и ждет. В себя придешь. На природе. Ты же забыл сам, какой ты настоящий. Иначе все бесполезно. Лечись не лечись. Ты же как белка в колесе. Ты уже без этого колеса не можешь. Оно тебя закрутило на космической скорости. У тебя перегрузки, тебя выворачивает, но ты бежишь. Бежишь и не можешь остановиться. Тебе это колесо заменило все. Всю жизнь.

А ведь она права. Да, он попал в колесо. И эта бесконечная гонка каким-то удивительным образом стала смыслом его жизни. Каждое утро он просыпался с одной целью. Нет, не увидеть Париж и умереть. Смешные люди. Не стоит умирать ради Парижа. Есть вещи и поважнее. Промучиться всю ночь в поисках удобной позы. Если повезло — уснуть. Проснуться. Встать с кровати. Одеться. Выйти из дома. Пройти километров десять. Найти деньги, не встретившись с теми, кому должен, а если встретился, то отмазаться или, что является высшим пилотажем, вымутить у них же еще баблишка. Мозг удивительным образом отшелушивает все ненужное и оставляет только самое необходимое для выживания. Ты — супергерой, и у тебя есть супермиссия. Ложь эволюционирует и достигает космических масштабов. Проникает во все сферы жизни, пускает метастазы. Еще вчера ты соврал децл, а сегодня тебя уже накрывает лавина собственного лживого дерьма, забивает рот, уши, глаза. Жри его, сука! Подавись им! В ход идет все. Нет ничего святого. Все для победы! На благо космоса! А было ли святое у этого отморозка Дыбенко или жены его, сучки — Коллонтай? Все для победы, ебтыть! Над кем? Над чем? А Землячка? Слыхали? Маркиз де Сад по сравнению с ней был просто пай-мальчиком. А теперь ее именем названа улица в Волгограде. А че? Нормально! А он — Сережа. Серега-казак из станицы Новогригорьевской должен добыть всего лишь пару штук каждое утро. Дойти до точки, найти человека, дождаться, вставиться, и все. А дальше — выход в открытый космос… * * *

С весом на кармане не погуляешь. А когда припрет так, что до дома идти нет никакой возможности, то рад будешь притулиться где угодно. В парадной на Товарищеском в этот раз не вышло. Из квартиры на первом этаже вышел чувак с таксой, окинул подозрительным взглядом входящего Сережу, но прошел мимо — ему некогда, собака нещадно тянула поводок. В пролете между вторым и первым этажом никого не было. Возле мусоропровода закуток, где можно на время затаиться. Но тут стала спускаться девочка с ранцем. Увидев Сережу, она остановилась как вкопанная. В лифте ей, по-видимому, ездить не разрешали, а тут дядька враскорячку уселся в пролете. Девочка развернулась и пошла вверх по лестнице. И Сережа свалил от греха подальше. В остальных домах двери с домофонами. Пришлось идти на Дыбенко.

Ослабевшими ногами Сережа шел к гаражам — у Веруни там потайная хатка. Он спрятался между двух железных стен, присел на дырявую прожженную сидушку кресла, а через минуту глаза его закатились. Он завалился набок и притих.

Его нашли собаки. Зашумели, запрыгали, взбивая лапами жухлые листья, но, обнюхав Серегу и почуяв неладное, угомонились. Только обежали разок-другой вокруг гаражей, полаяли для порядка и уселись вокруг него, как тюлени на лежбище. Некоторые, повыше рангом, заботливо прижимались к нему боками, так что ноябрьская морось не разъедала его изнутри. А умная Герда побежала искать Веруню.

Осень — весна 1998–1999 года, Волгоград 6

—  Гарик, брат, помоги, выручи, прошу тебя. Сколько сможешь. Меня суки ростовские прижали. Ты меня знаешь, я верну через месяц. Все верну. Мы сейчас тему с финскими красками раскручиваем. Помоги, брателла! Помоги!.. Сука ты!

Отец бросил трубку с такой силой, что на аппарате появилась трещина. Но через секунду начал судорожно листать замусоленную телефонную книжку. Пальцы не слушались и пролистывали по две-три страницы. Наконец он нашел нужный номер и принялся с силой накручивать диск.