На улице Дыбенко - Маиловская Кристина. Страница 42

—  Тут пятнадцать кэгэ. Дотащишь?

—  Обижаешь, — возмутилась Веруня, — двадцать пять лет на судне среди мужиков…

«Эта дотащит», — подумала Кира и подошла обнять Веруню.

—  Когда из больницы выйдет, не бросай его, ладно?

У Веруни от осознания возложенной на нее миссии выступили слезы.

—  Какой базар, Кирюха? Ты же меня знаешь!

—  И эсэмэски шли. Одно слово: «жив». Больше ничего не надо.

Веруня кивала, как старая верная собака.

Сдвинув шляпу на затылок, она взвалила мешок на себя.

—  До связи, — прохрипела Веруня, заходя в лифт. * * *

И Кира снова осталась одна.

Она не спеша отделяла зажаренные рыбные полоски от хребта и отправляла в рот. Все вопросы заданы, ответы получены, плюсы подсчитаны. Но отчего же так мертвецки грустно?

Все очень просто. Все до невозможности просто.

Немая корюшка застыла с открытым ртом, измученное пиво окончательно выдохлось, а Кира полезла в шкафчик за графинчиком. * * *

—  А че, я рад, что ты едешь.

Голос Сережи звучал, как и раньше. Не верилось, что он смертельно болен.

—  Оздоровеешь там. Пьесу свою допишешь. Ты мне звони, главное. Слышишь?

Кира, запинаясь, пыталась объяснить, что едет не одна. Что там будет человек, с которым она собирается работать полгода или даже год.

—  Ты же меня знаешь. Я как этот. Ну, помнишь, ты мне читала, блаженный этот. Припадочный. Бабу заполошную любил. Да ее там все любили, ну, то есть, как любили — отыметь хотели. А этот припадочный, он ее по-другому любил. Без ревности там, без этой ебли мозгов. Божий человек. А его там все идиотом считали. Ну, вот и я тебя так же люблю, понимаешь. И мне, в натуре, по барабану, малыш, с кем ты едешь. Главное, чтоб жива была и здорова…

Лето 2009 года, Хельсинки 8

—  Кира, вы бутэтэ вино или шампанское?

—  Буду.

—  Вино или шампанское?

—  А водка есть?

—  Водка есть, — кивнул официант. — Вам нашу или финскую?

—  Давайте нашу, — ответила Кира, бросив быстрый взгляд на темный экран телефона.

—  Кира, вы пьетэ водку сырой?

Кира улыбнулась.

—  Да, я пью чистую водку. Не мешаю.

—  У нас принято водку пить в коктейль.

—  Зачем портить хороший напиток? — не глядя в глаза профессору, ответила она и опять взглянула на телефон.

—  Вы смелая девушка. Я так не умэю.

Профессор поднес к носу рюмку водки, предназначавшуюся Кире, и, казалось, пытался определить, выполнима ли миссия. Но, видимо, решив, что миссия невыполнима, отложил рюмку и попросил у официанта бокал вина.

Поезд пересек русско-финскую границу, и Кира с интересом наблюдала, как пейзаж за окном начал меняться. Исчезли полуразрушенные постройки с покосившимися заборами, куда-то подевались бродячие собаки. Что здесь с ними делают? Хвойных деревьев становилось все больше. Земля и камни голубели под толстым ковром мха. Местность казалась зловеще необитаемой, если бы не одинокие домики, расположенные в глубине леса. Как живут тут люди? Ничего ведь рядом нет. * * *

С вокзала они ехали на машине по трассе, потом по извилистой лесной дороге, по бокам которой, ощетинившись, стояли мохнатые ели.

«Ну вот, — равнодушно рассуждала Кира. — Не хватало только, чтоб он оказался Ганнибалом Лектером». Сил беспокоиться по-настоящему не было. Однажды она уже попала в пасть смерти, которая почему-то ее выплюнула, так и не прожевав. Инстинкт самосохранения притупился. Будь что будет.

Профессор поглядывал на Киру с тревогой, справлялся о ее самочувствии и, когда она пыталась задремать, настойчиво подкладывал ей под голову подушечку.

—  Так бутэт утопнее.

Ну да, ну да.

Подушечка нагло сползала. Профессор возвращал ее на место.

«Поздняк метаться, — говорила себе Кира. — Терпи, коза, а то мамой будешь».

Она раскрыла русско-финский разговорник. «Терве» — здравствуйте. «Терве», — повторила она про себя. * * *

Машина проехала по гравию и остановилась у большого деревянного дома.

Профессор поспешил открыть Кире дверь. Больными легкими она вдохнула свежий воздух так, что закашлялась. Профессор с тревогой обернулся.

—  С вами фсе хорошо?

Кира, обессилев от приступа кашля, присела на скамейку, стоявшую у дома.

Несмотря на поздний час, было светло. Низкое солнце освещало беседку в глубине двора. У дома идеальными кругами красовались обложенные гладкими камнями клумбы с цветами. «Да он еще и садовод ко всему прочему», — подумала Кира и с щемящей тоской вспомнила заросший лопухами Сережин двор на Дар-горе.

На звук открываемой двери примчалась белая мохнатая собака и начала скакать вокруг Киры. Хоть кто-то живой в этом зазеркалье. Кира присела на корточки, и они с кудлатой моськой принялись обниматься и тискать друг друга, как старые добрые приятели.

—  Как тебя зовут, чудила? — уворачиваясь от вездесущего собачьего языка, со смехом спросила Кира.

—  Ее зовут Kusti.

—  Кусты?

—  Kusti.

Кира захомутала собачью голову себе под мышку и, приблизившись носом к влажной черной пуговке, сказала:

—  Слышь, ты у меня будешь Кузя.

Собака была согласна. * * *

Профессор повел Киру на второй этаж.

—  Вот ваша комната.

Кира прошла к балкону. Не обманул. Сквозь верхушки елей зеленело море.

—  Я вас тут оставлю. Отдыхайтэ.

Она вышла на балкон. «Терве, терве», — протянув свои длинные руки, шептали ей сосны. И огромные валуны, поросшие мшистой бородой, вторили соснам: «Терве, терве».

Кира щелкнула зажигалкой.

Нет, она не будет планировать надолго. Затеряться под водою, прорасти кувшинкой бессловесной и прожить одно большое лето — вот что ей сейчас по-настоящему нужно.

Она вытащила телефон из кармана. Указательный палец, как дятел, пытался пробиться сквозь вековую толщу. Тук. Тук. Тук. «Как ты?» Тук. Тук. Отправить. Кира втянула дырявыми легкими сигаретный дым так, будто от силы ее вдоха зависела скорость передачи эсэмэс. Пепел, достигнув невероятных размеров, обломился и упал на ее белые брюки. Сучий потрох! Она быстро смахнула пепел рукой, но след остался.

Палец продолжал как заведенный. Тук. Тук. Тук. «Почему не отвечаешь? Не молчи». * * *

В комнате стояла широкая двуспальная кровать, аккуратно заправленная, без единого бугорка и морщинки. Кира отворила дверки шкафа. На полках послушно лежало чистое постельное белье, завернутое в тугие колбаски. А профессор — педант.

На стене у изголовья кровати висел гобелен. Маленькая девочка скакала на лошади, ниже была вышита надпись: «Aja, aja, aja, Blankan ratsastaja». Интересно, что это значит.

Не раздеваясь, Кира ничком рухнула на кровать, застыла и долго лежала не шевелясь. Надо переодеться, спуститься, быть приветливой, улыбаться. Где найти силы?

Девочка на лошадке. Девочка на лошадке.

—  Ты любишь кататься на лошадке? — спросил голос из тьмы.

—  Нет.

—  Неправда. Все любят. Иди сюда. Иди ко мне.

Мохнатая рука потянула ее с силой.

—  Садись на меня. Вот так. Да. Я буду лошадкой. Двигайся. Двигайся. Скачи изо всех сил. Тебе приятно? Приятно? У тебя упругое седло? Упирайся ножками. Вот так. Да. Да. Еще. Еще.

Телефон пробила судорога. Кира подскочила на кровати. Экран осветился, и из всего текста глаза моментально выудили самое главное. Жив. А уже потом, справившись с дыханием и дрожью, она прочитала все сообщение и не один раз. «Каверна не зарубцовывается. Будут оперировать. Выдюжу. Хуйня война, главное — маневры. Люблю». 9

—  Мы будэм начинат работу в восэм. Это хорошее время?

—  Давайте в девять.

—  Окэй. Вы можетэ начинат в девят, я буду в восем.

Кира выпила предложенный профессором бокал вина и теперь ела что-то, похожее на советские макароны по-флотски, только вкуснее. Ополовиненная бутылка стояла посередине стола. Хотелось выпить еще, но просить было неудобно.