Подпасок с огурцом - Лаврова Ольга. Страница 11

— А, юный гений.

— Он самый. Спроси-ка меня, Альберт, почему я веселый такой.

— Почему ты веселый такой?

— Хорошую штучку принес. По всем статьям — Фаберже.

— Ля-ля! Ля-ля! Показывай.

Ким бережно разворачивает и ставит на стол серебряную пепельницу.

— Пепельница-лягушка? Недурно. Анатолий Кузьмич, полюбопытствуйте.

Боборыкин, не беря в руки, осматривает пепельницу.

— Превосходная работа. Если невооруженным глазом, весьма похоже на Фаберже. Но, естественно, надо смотреть и исследовать. Ты уж сам, Альберт, у меня полно дел. — Он забирает свои ящички и удаляется.

— На кой ляд старик передо мной притворяется, будто не знает?

Вместо ответа Альберт строит неопределенную мину и уносит пепельницу.

Ким взвинченно слоняется по комнате, напевая: «Гори, гори, моя звезда…»; приостанавливается перед одной из картин: «Ну и что в тебе такого особенного, неповторимого? Только имя, друг мой, только имя». Снова неспокойно бродит: «Гори, гори, моя звезда-а…». Достает сигарету, закуривает.

Входит Муза в фартуке и, заметя в руке Кима сигарету, ахает:

— Ты, паршивец, где куришь?!

— Простите, Муза Анатольевна, совершенно машинально, — он поспешно тушит сигарету.

— В любой картинной галерее заплатил бы штраф.

— Заплачу, Муза Анатольевна! — Ким начинает шарить по карманам, разыгрывая испуг человека, обнаружившего, что у него с собой ни гроша.

— Алик у себя?

— Он занят ненадолго. Лучше не беспокоить.

— Я только спрошу, класть лук или нет.

— Не класть! — преграждает ей Ким дорогу. — Если только целиком.

— Почему целиком?

— Потому что резать невозможно, глаза щиплет.

— А и ладно, пускай себе ест без лука! — улыбнувшись, решает Муза и возвращается на кухню.

Альберт появляется очень довольный, с пепельницей и лупой.

— Порядок. Клеймо на месте. «Поставщик Императорского двора» и прочая… Во сколько ты ее ценишь?

— Вещь первоклассная. На аукционе в Цюрихе за нее дали бы столько тысяч фунтов!

— Ха! — Альберт обводит комнату рукой. — Если тут все пересчитать на фунты — пуды получатся. Но, как с горечью подметил поэт: «Ты не в Чикаго, моя дорогая».

С деланно незаинтересованным видом заглядывает Боборыкин:

— Что там у Музы с обедом?

— У Музы полная икебана, — живо отзывается Ким. — Анатолий Кузьмич, сколько стоит этот Фаберже?

Вооружаясь лупой, старик придирчиво осматривает пепельницу со всех сторон.

— Сперва надо покупателя найти, потом рядиться.

— Мне деньги нужны сейчас.

— Если ты встретишь человека, которому деньги сейчас не нужны, подними меня хоть среди ночи, не поленюсь, приеду полюбопытствовать.

У Музы снова кулинарные сомнения.

— Алик, я хотела спросить… — начинает она, но при виде лягушки мгновенно забывает о стряпне. Словно по воздуху, плывет Муза к столу, крепко вытирает руки фартуком и поднимает пепельницу. — Так и думала — Фаберже! Ким, ты принес? Где откопал?

— Ким добрался до наследства петербургской балерины, любовницы великого князя, — говорит Альберт первое, что навернулось на язык.

— Точно. Как войдешь, сразу наискосок. Две старушки-сестрички, балеринины племянницы.

Муза увлечена и не замечает, что они балагурят.

— Продается? — спрашивает она, держа лягушку в ладонях.

— Продается.

— Сколько?

— Видишь ли, деточка, — вмешивается Боборыкин, — мы как раз решаем. Ким пришел советоваться.

— Папа, давай возьмем!

— Что ты, Музочка, что ты! Это совершенно не входит в мои планы.

— Тогда ты бери, Алик. Бери, не прогадаешь.

— Но ты же знаешь, во что нам влетел Рязанцев. Ни Анатолий Кузьмич, ни я просто не имеем возможности… На кухне ничего не пригорит? — Альберт тревожно поводит носом.

— Ой, Алик, помешай сам!

Альберт кидается на кухню — нельзя допустить, чтобы погиб обед!

Ким рад заварухе.

— Купите вы, Муза Анатольевна. Вам я уступлю подешевле.

— Пап, ты дашь взаймы?

— Ни рубля. Что за блажь?

— А и ладно, без вас найду! — поднимает Муза флаг мятежа. — Сколько, Ким?

— Оцените сами.

— Альберт! — призывает Боборыкин. — Ким подбивает Музу купить!

— Эй ты, кончай свои фокусы! — невнятно кричит из кухни Альберт с набитым ртом.

Ким смеется.

Боборыкин пытается умиротворить Музу:

— Давай договоримся — ко дню рождения ты получишь Фаберже.

— Но я хочу именно этого!

— Теперь не время! — отрезает Боборыкин и покидает поле боя. — Я умываю руки, — сообщает он Альберту, столкнувшись с ним в дверях.

— Ладно уж, распетушились! Не буду. Иди, Алик, я просто полюбуюсь. Ну? Полюбоваться я имею право?

Альберт неохотно скрывается.

Муза усаживается поговорить по душам.

— Слушай, Ким, как интересно — только сейчас начинают выплывать самые талантливые работы Фаберже. Будто где-то прятались и выжидали, пока их смогут оценить по достоинству.

Настроение Кима резко меняется, он вдруг мрачнеет.

— Не согласен?

— Вполне согласен.

— Из мастерских Фаберже выходило ведь немало и манерного. Не сплошь была красота, бывала и красивость. Особенно с золотом, с драгоценными камнями. А тут так просто и благородно — чистое серебряное литье. А эта лягушка, слегка утрированная, с ноткой иронии… Замечаешь?

— Это животное с настроением.

— Именно! И опять же — с чего я начала — появись она раньше, так в общем всплеске моды не обратили бы внимания, Фаберже и Фаберже. А сейчас, когда каждая находка на виду, начинаешь думать и сравнивать. Я считаю — то, чем все восторгаются, это средний уровень. А есть вершина творчества, золотой период.

Лицо Музы смягчилось, помолодело, она в своей стихии.

— И что еще вы относите к вершинам творчества?

— Из вещей, которые держала в руках, пресс-папье со спящим львом, например.

— А подсвечник-змея? — напряженно спрашивает Ким.

— Да, пожалуй. У тебя, Кимушка, отличный нюх. И все — в едином стиле и помечено московским клеймом. Я начала было статью писать. Алик даже название придумал: «Золотой период серебра Фаберже».

Жующий Альберт заглядывает в дверь и, послушав, о чем речь, исчезает.

— Дайте почитать, когда допишете.

— А, забуксовала что-то. Не пойму, на что выводить. Вряд ли это собственноручные работы старика Фаберже. Кто-то из его мастеров. Я уж в литературе, в архивах рылась — попусту. Петербургские мастера, те известны: Перхин, Соловьев, Горянов, Епифанов-Захудалин. Там мы знаем: если кроме фирменного клейма стоит «Ф.А.», — это Федор Афанасьев, «В.Б.» — Василий Бойцов и так далее. А в Москве всего-то было два или три личных клейма. Одно из них «И.П.», Но что за «И.П.»? Неведомо. Вещей его мало, они в таком же роде, — она кивает на лягушку. — Очень своеобразные.

— И вы подозреваете, что «золотой период» — это дело рук «И.П.»?

— В душе уверена.

— Отчего же на пепельнице нет букв «И.П.»? И на подсвечнике не было! — запальчиво возражает Ким.

— В том-то и загадка. Великолепные работы, его работы, но без инициалов! — Муза понижает голос. — Ким, я лягушку возьму, только пока помалкивай. Что старушки просят?

— Старушки темные, — неохотно врет Ким. — Знают, что старинное серебро, и все…

— Ладно, столкуемся, — шепчет Муза.

Что же следствие? Где наши сыщики? Не скажешь пока, что они далеко продвинулись. Докладывая дело начальству, лейтенант Зыков не может похвастать особыми достижениями.

— По-видимому, состав преступной группы разношерстный, товарищ полковник. И, судя по тому, что польстились на пиджак, на сигареты, мелкое жулье. Но должны существовать те или тот, кто все это организовал и взял на себя реализацию похищенного…

— А подтверждается, что у директора пропали личные вещи? — прерывает Скопин.

— Да, замшевый пиджак Пчелкин надевал, когда приезжали иностранцы. Названная им книга тоже была. Действительно подарил ее художник, а директор в благодарность повесил в музее его пейзаж. На переплете книги, между прочим, есть прожженное пятнышко — отлетела головка спички.