Начальник Америки (СИ) - Фомичев Сергей. Страница 4

— Или история изменилась, и Кук прибыл на трёх кораблях, — выдвинул версию Тропинин.

Он всегда отличался пессимизмом, а в последнее время тот только усилился. Но незримая волна облегчения затронула и его. Значит не надо воевать, рисковать родными, нарушать планы. Старина Кук всего лишь ищет щёлку, через которую можно проскочить из Тихого океана в Атлантический.

Я отругал себя, что читая регулярно британскую прессу, пропустил начало знаменитой экспедиции, а быть может не придал значение. Кук ведь добирался сюда довольно долго. Но время вроде бы совпадало. Во всяком случае других европейцев в таких количествах не стоило ждать до начала девяностых годов.

— Но тогда он должен зайти в бухту к индейцам нутка и встать там на ремонт. — вспомнил я. — То ли ему требовалось дерево для мачты, то ли понадобилось заделать пробоину, точно не помню, но то, что он первым из европейцев вступил в контакт с индейцами нутка, я помню отлично.

— Это если не считать нас, — уточнил Тропинин. — И тех матросов с испанского корабля.

— Если не считать нас и испанцев, которые были мексиканцами, — согласился я. — А ремонт парусного корабля без доков и прочего дело долгое. Мы, пожалуй, ещё успеем его перехватить.

Я вскочил с кресла, точно собирался перехватить британского мореплавателя прямо сейчас.

— Зачем? — удивился Лёшка. — Пусть чапает себе на север, ищет дурацкий проход. Лишний год о нас не будут знать, вот и отлично. Мы пока оборону укрепим, выучку подтянем.

— Он и так сюда больше не заглянет.

— Вот и не стоит ему лишний раз намекать.

— Не понимаешь? — прищурился я.

— Нет. Разве что посмотреть одним глазком на легенду, — Лёшка пожал плечами. Впрочем, судя по блеснувшим глазам, эта идея ему показалась заманчивой.

— Не только посмотреть! — возразил я. — Из известных нам исторических событий нужно извлекать максимум.

— Какой максимум можно извлечь из Кука? — Тропинин хихикнул, наверное, впервые за последние дни. — Всё что смогут из него извлекут гавайцы.

— Поскольку штурман Измаилов сейчас бедует на Оаху с Беньовским, его роль в истории выпало исполнять нам.

— А какая роль была у Измаилова?

— Он вступил с англичанами в контакт, хотя и не знал языка. Но показал им карты, названия берегов. И этим стоит воспользоваться. Мы можем помочь Куку в поисках северо-западного прохода, и заодно уберечь наши территории от ненужных «открытий». А взамен мы постараемся получить то, что очень скоро может тебе пригодиться.

— Мне? — Лёшка попытался затянуться, но обнаружил, что трубка опять погасла. — Что же это?

— Подробные карты Бенгальского и Сиамского заливов, а, возможно, и китайских морей.

Тропинин вновь раскурил трубку и кивнул.

Всё началось со свадебного подарка. Я преподнёс молодожёнам заброшенную австрийскую факторию в Индии под весёлым названием Банкибазар, но Лёшка поначалу отнёсся к приобретению прохладно. Нет, он, конечно, радовался, как ребёнок красивой игрушке, всё же Индия являлась его давней мечтой, вроде острова сокровищ или собственного парусника. Однако при внезапной материализации мечты романтический ореол потускнел, а громадное расстояние не позволило осмотреть подарок между делом. Плавание в Индию требовало серьезной подготовки и как минимум года жизни, который Тропинин мог потратить с большей пользой находясь в Америке.

Положение изменилось, когда у четы Тропининых родился сын.

Лёшка назвал его Петром.

— Пётр Алексеевич, стало быть? — усмехнулся на это я. Впрочем, ничего другого я от товарища не ожидал.

А вот он, похоже, не предвидел всех нюансов семейной жизни. Леночку он, конечно, любил, а она любила его. Таких дружных и счастливых пар российский фронтир ещё, пожалуй, не видывал. При всей царящей здесь свободе, патриархальное общество отводило женщине второстепенные если не откровенно рабские роли. А Лёшка, попирая традиции, относился к супруге как к другу, как к равному. И это придавало особое очарование их отношениям.

Рождение детёныша многое изменило. Тропинин привычно попытался взять процесс в свои руки, сам возился с ребёнком. Но получалось плохо. Даже держал на руках младенца он как-то опасливо, неловко, так что у меня сердце замирало от ужаса — того и гляди уронит, заденет за угол, поломает хрупкие косточки своими медвежьими ласками.

Радость отцовства быстро сменилась усталостью, раздражением. Лёшка не высыпался от ночных криков и плача, его изматывали обычные для детишек недуги, на которые местные внимания не обращали, полагаясь на судьбу и высшие помыслы; и даже покидая дом по делам, когда всё было в порядке, Тропинин тем не менее нервничал и не мог сосредоточиться на работе. Он словно наткнулся на полном бегу на невидимую стену и теперь недоумённо сидел, потирая ушибы. Прежняя кипучая энергия быстро иссякла. Новые проекты он больше не мутил, да и к старым относился без рвения. Колесо прогресса вращалось едва заметно. Я даже не предполагал, как многое завязано на энергию одного человека.

— Было бы ему ну хоть лет пять, — жаловался Лёшка. — Уж я бы взялся за воспитание, а так он и говорить-то пока не умеет.

Ко мне товарищ сбегал, когда становилось совсем уж невмоготу. Он больше не ёрничал, не обсуждал грандиозные планы, а просто сидел молча или жаловался на хлопоты и сидящий в печёнках быт. А потом вставал и шёл выполнять то, что он считал своим долгом.

Отношения между супругами несколько охладели. Нет, взаимное уважение сохранилось, но любовь потеряла прежний романтический ореол. Быт заедал. И хотя Леночка воспитывалась в традиционной культуре патриархата, сквознячок свободы прохватил и её. Тем более что Лёшка воспринимал патриархат на свой лад. Он возлагал на себя ответственность даже там, где мог полностью положиться на супругу.

Петр Алексеевич скрашивал серые будни, но был ещё слишком мал, а Тропинин пытался контролировать то, чего контролировать не мог в принципе. И поэтому психовал. Из-за отсутствия молочных смесей (в которых в сущности не было необходимости), детского питания, удобных подгузников, влажных салфеток, даже элементарной присыпки.

Развешенные всюду пелёнки, покрасневшая кожа Петра Алексеевича, его постоянный плач создавали гнетущую атмосферу.

— Прививки! — сетовал Лёшка. — Тесты на генетические заболевания, анализы, шкала Апгар, шкала Баллард. Чем я смогу заменить всё это?

— Откуда ты всего этого набрался? — удивился я такой осведомленности товарища.

Про эти самые шкалы я даже не слышал.

— У меня сестра дважды рожала, — отмахнулся он. — А муж у неё алкаш, так что психовала не на шутку. Всё эти термины впечатались мне в мозг!

— По мне так ребенок выглядит нормальным, — говорил я. — Да и ты не алкаш.

Лёшку это ничуть не успокаивало. Ему казалось, что и без проблем наследования опасности подстерегают ребенка на каждом шагу. И, по сути, так оно и было. Если для «местных» высокая детская смертность являлась делом привычным, то людей нашего времени она ввергала в ужас. Особенно когда дело касалось собственного детеныша.

— Я ничего не могу сделать, вот в чем штука, — жаловался Лёшка. — Было бы ему, ну хоть пять лет, я мог бы взяться за воспитание. А так он пока и говорить-то не умеет!

Отчаяние товарища было понятно. Я бы в такой ситуации просто пропустил бы лишние годы. Перепрыгнул в нужный момент и наслаждался бы воспитанием. Эгоистично? Разумеется. Если смотреть с колокольни нашего времени. А по меркам восемнадцатого века — нормально. Мужчины здесь вообще не занимались детьми, пока тех нельзя было приспособить к делу. Приставить к плугу, верстаку или поставить под ружье. Но Лёшка через время перепрыгнуть не мог, даже если бы захотел.

— Тебе нужно отвлечься, — сказал я.

— Как? Я пытался ночевать на верфи и просто не смог нормально поспать. Представляешь? Плача за стеной нет, и я беспокоюсь, не случилось ли что? Просыпаюсь, понимаю, что нахожусь не дома, пытаюсь заснуть опять и через полчаса всё повторяется. А иногда, наоборот, слышу плач, когда его нет. Это, знаешь ли, сильно выматывает.