Семь способов засолки душ - Богданова Вера. Страница 22

…скидки закончатся 20.02 в 22:00, спешите.

И адрес компании: находится в Староалтайске. Ника ищет нужный дом по навигатору. Он существует, но в нем ни единого офиса.

20.02 — это сегодня. На часах 21:00.

Ника набирает Роме — номер недоступен. Наверное, он все еще на поминках. Стоит ли вообще его дергать в такой момент? Взвесив все за и против, Ника пишет ему сообщение, глотает еще одну таблетку, одевается теплее и торопится в сторону автовокзала.

Идти не очень далеко. Сталинский трехэтажный дом похож на ржавый торт «Наполеон» — угол осыпался, обнажив каменные наслоения разных оттенков. Фасад пересекает глубокая трещина. С крыши капает, там тает снег — потепление накрыло Алтайский край. Дом напоминает бараки на Потоке, но не расселен — недостаточно аварийный, по мнению властей. В некоторых окнах горит свет, слышны голоса, шкворчит масло и пахнет жареной картошкой. Ника прячет нос в шарф — вдруг сильно захотелось есть.

Дверь подъезда подперта обломком кирпича. Ника заходит. Под лестницей свалены санки и ледянки, на первом этаже сплошь жилые квартиры, никаких офисных помещений. На втором тоже. Картошка, судя по запаху, стала подгорать.

На последнем этаже Ника закуривает. Откуда-то доносится тихая музыка, обычный индийский лаунж, который любят включать в массажных салонах и лавках с благовониями.

Когда Ника собирается уйти, наверху раздается стук, будто что-то тяжелое поставили на пол. Слышны всхлипы, плач. Ника поднимает голову — лаз на чердак открыт.

— Есть здесь кто? — кричит она, не имея ни малейшего желания забираться по ржавой лестнице.

— Помогите, пожалуйста, — доносится сверху девичий голос. Ника бросает сигарету, торопливо лезет на чердак.

Там холодно и сумрачно, ярко горит лежащий на полу мобильник, музыка играет из него. Сквозь дыры между деревянными стропилами пробивается свет фонарей, разрезает сумрак на слои. Под слоями сидит девушка лет двадцати: в руке зажигалка, с пуховика капает. В нос бьет вонь бензина — рядом пустая канистра.

— Я так виновата, — говорит девушка, глядя в телефон. — Я не хотела. Я очень старалась, поймите. Я домой хочу, я хочу к маме, к маме, к ма…

Она переводит взгляд на Нику, и ее зареванное лицо вдруг разглаживается.

— А, это ты, — говорит она другим, спокойным голосом. — Хорошо, что ты пришла. Смотри, как я сияю.

Чиркает кремень, и Ника цепенеет. Просто смотрит, как занимаются куртка и волосы девушки, огонь проглатывает ее тело в момент. Ника в панике озирается. Нет ни песка, ни снега, ни воды, одни деревянные перекрытия. Ника бросает сигарету, на четвереньках ползет к девушке, набрасывает на нее свою куртку, но и та вспыхивает — проклятый синтепон.

Дым, гарь, запах паленого мяса. Ника задыхается.

Она выбирается с чердака, спускается, стуча во все двери, кричит «пожар» и «вызовите скорую», вываливается на улицу вместе с дымом и вызывает скорую и пожарных сама. В окнах загорается свет, хлопают двери. Прохожие останавливаются, кто-то снимает происходящее. А Ника никак не может отделаться от запаха горелого мяса, она им пропиталась и наелась. Лицо все мокрое, и, лишь сняв перчатки и вытерев его, Ника понимает, что это слезы. Она снова звонит в скорую, деревянным голосом ей отвечают, что машина выехала, ждите, не надо истерик, девушка.

К Нике подходят люди, спрашивают, что с ней, вызвала ли она пожарных, кто-то бежит в подъезд, кто-то отдает Нике куртку — она стоит в одной футболке. Наружу торопятся жильцы.

В конце дома, за припаркованными у тротуара машинами, стоит медведица. Она глядит на Нику, на суетящихся людей, и не спеша заходит за угол.

выдох третий

— Меня зовут Яна, я родственница погибшей Светланы Баевой.

Начальник УМВД Староалтайска Александр Яковлевич Широков машет на нее рукой.

— Прекрати. Я знаю, как тебя зовут и кто ты, Вероника Леонидовна. Садись давай.

Ника заходит в кабинет, закрывает за собой дверь. Из стула для посетителей и кожаного кресла, стоящего в углу, выбирает кресло.

От горящего дома Нику увезли в отделение, где задавали кучу вопросов: что произошло, как она оказалась на чердаке, как зовут погибшую, откуда Ника ее знает, откуда бензин, — я же сказала вам, что я ее не знаю, отвечала Ника, и про бензин не знаю тоже. Полицейские не поясняли ничего — они и не были обязаны. Письма их тоже не впечатлили, они без особого интереса сообщили, что проверят. Потом, видимо, пробили, кто Ника такая, и вообще оставили в допросной комнате, забрали телефон, сказали, свяжутся с родителями. Но мама и Китаев все не ехали, а чуть позже Нику отвели этажом выше, где ее ждал Широков.

Ника не видела его лет десять. За прошедшие годы он чуть оплыл и теперь будто придавливает собой не только кресло, в котором сидит, но и стол, на который опирается локтями, и даже пол в комнате не кажется столь же тяжелым и плотным, как Широков. Лицо желтоватое, под глазами мешки, взгляд тусклый, усталый, но не злой. На безымянном пальце левой руки кольцо «спаси и сохрани».

— Как ты выросла, смотри-ка. Чай, кофе? — спрашивает Широков. — Сам не сделаю, но вон там чайник с чашками.

Он показывает в угол комнаты, где на небольшом холодильнике стоят электрический чайник, пакетики, чашки и ложки. Как в больничной палате.

— Нет, спасибо.

— Сразу к делу, значит? Хорошо. — Он прихлопывает слово «хорошо» ладонью. — Чего не сидится дома?

Ника снова рассказывает про спам, наводки в письмах, снова видит скепсис.

— С какой целью ты виделась с Бардаховым?

— С Якутом?

Широков кивает.

— А почему спрашиваете?

— Не могу сказать.

— Ну а я не помню ничего. Все как в тумане.

Широков качает головой.

— Давай без этого. Ты же встречалась с ним дважды, последний раз на этой неделе, вы вместе уехали.

— Знаете, я вот только одно помню. Что вы не можете говорить со мной без опекунов.

— Все верно.

— Тогда почему мамы или Китаева здесь нет?

Широков вздыхает, откидывается в кресле, скрестив руки на груди.

— Слушай, мы с тобой сейчас просто болтаем, как старые знакомые. Не под запись.

— Поддерживаю, — кивает Ника. — Поболтать я готова. Делу сектанток дали ход? Нашли, кто тут у вас доводит девушек до самоубийства?

По лицу Широкова идет мелкая рябь. Занавеска за спиной Широкова колышется, за ней кто-то стоит.

— Ты о чем?

— Одна в реке утопилась, другая вскрыла вены на Потоке. Разве вы не в курсе? Почему о них не говорят?

— А чего о них говорить? Наркоманки кончают с собой, вот это новость.

— И никого не интересует, почему это происходит?

— Да почему это должно кого-то интересовать? Ты город видела? Это тебе не Сочи. Чему ты удивляешься? Не хватило денег на дозу, поругалась с парнем, за косичку дернули, мало ли ситуаций… И кто они были? Девушки неблагополучные. Ты мне про реку говоришь… — Он находит в стопке на столе папку, раскрывает. — На реку у нас пришла… Петрова Анастасия Рафаиловна девяносто пятого года рождения. Не замужем, детей нет, состояла на учете в диспансере. — Он отрывает взгляд от страницы. — Смотри-ка, прямо как ты. Образование среднее, постоянного места работы нет, жила с отцом, год назад ушла из дома.

— Куда ушла?

— Да кто ж ее знает куда. Где-то по впискам моталась, наверное. У мужика, может.

— Она тоже ходила в «Белое солнце»?

— «Белое солнце»? Это те, что в «Рассвете»?

— Да, секта. Все девушки увлекались нью-эйджем, шаманизмом.

— Тем более, чего ты от них хочешь? Такие только и топятся. И секта — очень громко сказано. Сидят в ДК и молятся.

Сощурившись, он всматривается в Нику.

— Ты поэтому к Бардахову ходила?

— Я искала Светлану Баеву. Мне сказали, что она была в секте.

— Так. Это тебе Бардахов сказал, где она с собой покончила?

Ника качает головой.

— Ты общалась с кем-нибудь еще из «Сияния»?

Ника вспоминает Андрея, его глупый смех.

— Нет.

Из-за занавески за спиной Широкова показывается узкая женская рука. Она сжимает ткань, сдвигает ее в сторону.