Семь способов засолки душ - Богданова Вера. Страница 24

И Роме, честно говоря, плевать.

Китаев ходит от угла дома к беседке, где курит Рома, и обратно. Они вышли поговорить полчаса назад, и все это время говорил один Китаев. На него Роме плевать тоже.

— Двадцать четыре часа в сутки, ты понял? Ноздря в ноздрю. Спи, блять, на ее диване, если понадобится. Она должна сидеть в квартире. Сейчас не нужно ей высовываться.

— Почему?

— Она пьет свои таблетки? — Китаев игнорирует его вопрос.

— Да, конечно, — врет Рома. Вот уж что он точно не будет контролировать. Нике самой виднее, что и когда пить, а он не медсестра.

— Я сутки в отделении провел, — продолжает Китаев, — перед каждым ссаным клоуном ползал. Чего тебе стоило ее запереть? Еще и шамана грохнули. Я его знал, нормальный мужик был. Кишки по всем стенам, просто больной пидор какой-то это сделал, у меня других слов нет. А эта разгуливает по чердакам. Рома, блять! Я понимаю, Светку схоронили, тебе не до того вообще. Мои соболезнования, кстати. Но ты хоть скажи: дядь Толь, не могу сейчас. И я, конечно, идиот, надо было попросить кого-нибудь еще.

Рома извиняется. Он просит не заменять его — Ника ему доверяет, а кто знает, как она отреагирует на чужого человека. Или же как человек со стороны отреагирует на нее, скажет какую-нибудь обидную глупость.

Из-за смерти шамана Рома не переживает. Он спрашивает, нужна ли помощь с договором «Мелонга», в чем там проблема. Китаев отнекивается.

— Ромео, ну зачем тебе это сейчас? — говорит он. — Я туда не особо лезу, попросил ребят договориться. Ты отдыхай пока.

На этом он не успокаивается и идет отчитывать Нику, хотя, по мнению Ромы, ей это нужно ей меньше всего. Мария Леонидовна, похоже, считает так же: Толя, ну она не виновата, что больна. Толя, ну они же сами, эти сумасшедшие, ты видел их? Может, и правда письма пишут, заманивают.

— Заманивают — чтобы что, Маша? — рявкает Китаев.

Мария Леонидовна разводит руками.

— Чтобы обратить на себя внимание. Поклонницы ее отца, ты же их видел.

Китаев отмахивается от жены и ее аргументов.

— Я еле тебя отмазал, ты хоть понимаешь? — обращается он к Нике. — Второй раз оказываешься рядом со жмуром.

Ника сидит и помешивает чай, смотрит неотрывно в чашку.

— Меня не от чего отмазывать, — говорит. — Я ничего не делала. Я…

— Открыла спам и по спаму нашла ебанутую метамфетаминщицу. И письмо не сохранилось. Ну и кто поверит, что это не ты ее подожгла?

— Кто угодно, имеющий мозги. Зачем бы мне это делать?

— А просто так! Потому что ты из дурки вышла! Потому что ты дочка Дагаева. Куда тебя несет? А если тебя выследят родственники девочек из «Сияния»?

Ника поднимает голову, смотрит на Китаева долго и бесстрастно.

— Странно, что вас это вдруг заволновало. Об этом вы не думали, когда привезли меня сюда? Мама, почему вам не мажут говном дверь? Просто любопытно.

— Потому что она не высовывается лишний раз, — отвечает за Марию Леонидовну Китаев.

А Мария Леонидовна ведет себя, будто на семейном ужине: накладывает Роме еще картошки и твердит, что сейчас кто только не ходит к шаманам, гадания на таро, снятие порчи, астрологи — это же все безобидно. Иногда мне кажется, что люди не замечают собственных путей к спасению, говорит она, ты ешь, Ромочка, ешь.

На этом Рома не выдерживает и снова бежит во двор курить. Начинается снегопад, небо заволокло, и солнце светит сквозь облака, как через молоко. Лес за забором гудит, и что-то тонко звенит, как будто ветер приносит звук бубенчиков издалека.

Когда Рома возвращается, на кухне тишина. Китаев пьет, Мария Леонидовна листает что-то в телефоне. Ника сидит спиной ко всем, глядит в окно, и Рома на миг путает ее со Светой, вздрагивает — ему как будто длинную иглу под ребро всадили.

— Я хочу найти работу. Хотя бы на полдня, что-нибудь простое. Например, в магазине.

Китаев фыркает. Мария Леонидовна качает головой:

— Нет, солнышко, ну куда ты устроишься?

— Люди с диагнозами работают, они могут находиться в обществе.

— Заболевание — это же целый спектр. У тех людей, может, легкая форма. И что если кто-нибудь тебя узнает?

Ника не отвечает, пьет чай, все еще глядит в окно. За снегопадом бродит медвежья тень — Рома моргает, тень исчезает, показалось.

На прощание Китаев вручает Нике кусок мяса в белом пакете: с охоты, приготовишь. Мясо Ника выбрасывает сразу же, в урну у ворот. Сев в машину, она поворачивается к Роме. Нет и следа усталости.

— Мне жаль, что так вышло. Я про Свету.

Удивленный, Рома кивает. Хочет сказать спасибо, но Ника продолжает:

— Я знаю, с кем она общалась последние полгода. Поедешь к ним со мной?

выдох пятый

Детей нужно приучать к труду — так говорили в «Сиянии». Поэтому каждый ребенок старше пяти лет всегда был занят. Андрей с братом разносили брошюры, рассовывали их по почтовым ящикам. Еще они возили тележку, на которую складывали все, что видели. Я ходила с ними, тоже цепляла мусор палками, и это было весело. Один раз мы нашли дохлую кошку. Мы долго стояли над ней и думали, мусор перед нами или нет, все же когда-то это было живое существо. У костра рассказывали, что все живые существа связаны между собой и угодны Великому духу. Кошка воняла, мухи жужжали, мы решали — и решили кошку закопать.

Собирала мусор я не очень долго — нас увидели послушницы и рассказали все отцу. Андрея с братом высекли скакалкой, меня же просто отчитали. Я не должна была работать. Отец сказал, что я — будущее тело Великого аватара, следующая ступень эволюции и надежда для всех последователей воссиять. В общем, собирать мусор меня больше не звали, и из-за этого казалось, что я какая-то неправильная и дефективная, раз не могу работать наравне со всеми.

Игрушки были под запретом, поэтому обычных — тараканьих — детей с их яркими машинками и куклами мы громко презирали. Однажды Андрей по большому секрету сказал мне и брату, что нашел за кустами робота из лего и не бросил его в мусорную тележку, а оставил на земле. Мы сразу же пошли за те кусты. Там и правда лежал крохотный серый робот. Руки и ноги у него были на шарнирах, голова снималась. Мы играли в него по очереди, построили ему домик из камней и листьев. А на следующий день брата Андрея замучила совесть, и он доложил обо всем папе. Андрея снова секли скакалкой, чтоб изгнать злых духов. Брата за чистосердечное признание не наказывали. Меня тоже не наказали, за мной присматривал Великий дух.

Поздней весной и летом дети учились трудолюбию на дачах старших наставников. Кормили там два раза в день, поили травяным сбором. Я ныла маме и папе, что тоже хочу, что дома скучно, и папа разрешил мне поехать с Андреем. Нас отправили на дачу к старшему наставнику Белому шаману Нанаке, как он просил себя звать. В мирской жизни его звали Василием Дмитриевичем, у него была пара строительных магазинов, шесть соток, деревянный дом из двух комнат и залысина, окруженная седым венчиком волос. На его переносице росла коричневая родинка, похожая на сытого клеща. Ее я рассмотрела хорошо, когда Василий Дмитриевич склонялся рядом и показывал нам, как полоть морковь.

С нами поехала послушница Снежана, рослая девушка с крепкими рабочими руками. Когда солнце перекатывалось на другую сторону участка, а тени бронзовели, Василий Дмитриевич звал Снежану помочь ему по дому. Снежана нехотя откладывала тяпку и заходила в дом на полчаса-час. Эти полчаса нам нравились — за нами не присматривали, и мы могли не полоть грядки и не собирать смородину, а ловить жуков и бабочек, сражаться на яблоневых палочках и гладить кошек, у Василия Дмитриевича их было две.

Кстати, Ваня тоже собирал смородину. Я разве о нем не говорила?

У нас с Андреем был друг. Он был худенький и смуглый, с кожей цвета летней полуденной тени. Он быстрее всех бегал и набивал тележку мусором, очень старался.

Один раз, когда мы играли, Ваня сидел на окне и вдруг замахал кому-то рукой.

Внизу стоял мужчина, махал Ване в ответ. На миг он отвернулся, провел ладонью по лицу, снова махал.