Угол покоя - Стегнер Уоллес. Страница 59

Все еще не вполне отдышавшись, он посмотрел на Оливера. Тот в ответ поглядел на него невыразительно, а затем пожал плечами, словно сдаваясь.

– Скажите нам, – повторила она.

Он бросил на Оливера последний взгляд, удостоверяясь в его согласии.

– Они тут, ну, повесили сейчас двоих. Перед тюрьмой прямо.

Ее удивило, как мало она удивлена. Примерно такого и следовало ожидать от городка рудокопов после чтения Брета Гарта и “Леслиз иллюстрейтед ньюспейпер”. Она искала в себе ужас или отвращение, но нашла только удовлетворение от того, что теперь по‑настоящему делит с Оливером его жизнь. Ее понятия о том, чего следует ожидать жене горного инженера, нашли некое подтверждение.

– Кого? – спросила она. – За что?

Сарджент обратился теперь непосредственно к Оливеру.

– Один был Джефф Оутс.

Оливер воспринял эти слова бесстрастно. Подумал несколько секунд, сжал под усами губы, поднял на нее ровный взгляд голубых глаз.

– Наш сосед, захватчик участков. Он был малость помешанный, вроде пса, который не может спокойно смотреть на кость у другого пса. Но вешать за это…

– А по‑моему, он получил по заслугам, – сказал Сарджент. – Нельзя просто так ходить и…

– А второй кто? – спросил Оливер.

– Грабитель с дороги, вчера устроил стрельбу по дилижансу на перевале. Его быстро скрутили, до “Георга Английского” даже не дали добраться.

– И лишили жизни до следующего заката.

– Это надо было сделать, – серьезно проговорил Фрэнк. – Наглядный урок был необходим. Если не пресечь, будет хуже и хуже.

Но Сюзан смотрела на мужа.

– Ты ведь знал, да? – спросила она. – Ты видел, что происходит. И поэтому мы свернули вбок.

– Я не знал в точности. Выглядело нехорошо. – Он выдерживал ее взгляд, кривя рот и прищурившись. – Нет, это не рядовой случай. Насколько знаю, такое в Ледвилле впервые. Иначе я бы не позволил тебе приехать. Фрэнк, горячая голова, думает, что надо продолжать в таком духе, но он ошибается. Если это продолжится, я не позволю тебе оставаться. Так что остынь, Фрэнк, слышишь меня? Чем дольше у нас будет самосуд, тем дольше не появится настоящий суд.

– Я, пожалуй, согласна, – не без смущения проговорила Сюзан.

Фрэнк, услышав отповедь, изобразил страшный конфуз: закрыл голову руками, словно защищаясь от града ударов. Оливер сказал:

– По крайней мере ты понимаешь теперь, почему этот дилижанс несся вниз по перевалу как угорелый и налетел бы на нас, если б мы не посторонились. И почему я не остановился помочь парням, у которых завяз рудный фургон. Тут можно жить, но на рожон лезть не надо.

Фрэнк сел в коляску и поехал в конюшню ставить лошадей; он энергично махал им на прощание, а они стояли в дверях.

– Какой милый юноша, – сказала Сюзан. – И красавец. Ну прямо Квентин Дорвард [93]. Как по‑твоему, позволит он мне когда‑нибудь себя нарисовать?

– Я думаю, он позволит тебе все, о чем попросишь. Да, он милый юноша, сторонится женщин и бутылки, знает свое дело, работает на совесть. На него можно положиться. Недостаток только один. Он боец, вояка. Худшее, что с ним произошло, – это что он опоздал родиться и не попал на войну. Слишком уж горячий, никому ничего не спустит.

– Да и не должен. Я уверена, он большинству тут много очков вперед даст.

– Несомненно, – сухо подтвердил Оливер. – Ну что ж, давай принесу ведро воды из канала, ты примешь ледяную ванну, а потом отправимся ужинать в Кларендон-отель. Мне не терпится тебя ввести и услышать, как адский галдеж сменится мертвой тишиной.

Ей пришла в голову пугающая мысль.

– Это близко от тюрьмы? Они…

– Убрали? – Оливер рассмеялся. – Оутс был масон. Ложа его до ужина снарядит в последний путь.

Она пошла с ним за водой.

– Почему ты зачерпываешь по течению, а не против?

– Так меньше сора попадает.

– Ты столько всего знаешь.

Он не ответил, только поднял руку. Снизу до нее донеслись металлические звуки духового оркестра.

– Ну что за люди, – сказал он. – Полчаса как повесили тех, а они уже дудят и маршируют взад-вперед как ни в чем не бывало.

Стоя на берегу канала и глядя вдоль вырубленного подчистую склона вниз, туда, где, дымясь, лежал Ледвилл, она воспринимала всю широту западного диапазона. Сквозь белые кучевые облака пробивалось предвечернее солнце. Подслащенная и размягченная расстоянием, музыка плыла к ним, навевая мысль о порядке, доброте, цивилизации, воскресных прогулках по зеленым лужайкам. Когда музыка ненадолго умолкала, ей поначалу слышно было только журчание воды в канале, но затем и более глубокий, более отдаленный смешанный звук – сапоги на гулких досках, ударные мельницы, голоса, громыхающие фургоны, – голос бешеной и неуемной энергии Ледвилла. Оливер представлялся ей соединенным с этим производительным ражем, она сама – союзницей музыки, а они вместе – частью чего‑то нового и сильного.

Стоя с капающим ведром и улыбаясь, Оливер смотрел на нее.

– Скажи мне правду теперь, – проговорил он. – Справишься тут, или поселим тебя в Кларендон-отеле?

– Тут, тут!

– Не боишься заскучать вдали от людей?

– У меня есть моя работа. И ты сам говоришь, это не те люди, с кем мне следует водиться.

– Мы можем ездить верхом, здесь поразительные места. Если не я, то Фрэнк или Прайси тебя сопроводит.

– Кто такой Прайси?

– Мой секретарь. Оксфорд, представляешь? Англичанин-неумеха без гроша за душой.

– Ну что ж, вполне светское общество. Сможем мы приглашать людей на вечера?

Уголки его глаз, сощуренных от горизонтально бьющего солнца, гибко морщились, словно кожа тонкой выделки. Улыбка была еле видна из‑под усов.

– Сегодня я тебя приглашаю на вечерок.

Кто знает, может быть, она покраснела, а может быть, они обменялись долгими говорящими взглядами на берегу канала, а может быть, она молча упрекнула его за неподобающие намеки, а может быть, сделалась как пьяная и побежала от него, а он пустился вдогонку по этой открытой площадке, подсвеченной, будто сцена для представления. Откуда мне знать? Высота порой странно действует на людей. Я твердо знаю одно: размолвка, возникшая утром на перевале, исчезла полностью, и они начали свою ледвиллскую жизнь в эйфорическом состоянии.

Даже в ледвиллской хижине она могла нежиться.

В те первые зябкие утра она лежала в своей узкой кровати и сонно смотрела сквозь ресницы на Оливера со спущенными подтяжками, присевшего на корточки у франклиновой печи в нижней рубашке и раздувавшего угли, вбросив стружек. Поглощенный растопкой, он двигался быстро и уверенно. Над темноватыми кистями рук и ниже полосы загара на шее кожа у него была очень светлая. Когда открывал входную дверь, от его дыхания шел белый густой пар, и, ощущая за него холод, она глубже зарывалась под одеяло. Несколько секунд он стоял в дверном проеме с ведром в руке – грубая, чуждая всякой идеализации фигура в светлом стальном прямоугольнике неба, – полностью приспособленный, двенадцать лет как на Западе, человек, на которого она может положиться во всем.

Дверь хлопнула, она услышала, как он бежит. Две минуты – и вернулся, толкнул дверь, она стукнула, открываясь внутрь, вода переплеснулась из ведра, когда он входил. К этому времени Сюзан уже решила, что пора проснуться.

Как она могла выглядеть, едва пробудившись? Мне она не показывалась иначе, как в безупречном виде, и я не в состоянии вообразить ее со спутанными волосами и припухшими глазами, тем более в молодости. Никаких папильоток, думаю, в 1879 году. Если завивала челку, то делала это подобием паяльника, нагретым над печью или лампой. Ночной чепчик? Возможно. Могу ради этих сокровенных секретов будуара обратиться к “Дамскому журналу Гоуди”, но не уверен, что обращусь. До каталогов компании “Сирс и Роубак”, сообщающих историку, как должна была выглядеть леди, открывающая поутру глаза, оставалось еще несколько лет. Сомневаюсь, что она выглядела скорее ангелом, чем женщиной, как показалось одному влюбленному юноше в Нью-Альмадене. Нет, не в глазах мужа и не в шесть тридцать утра. Но, может быть, даже в глазах мужа она светилась на фоне бревенчатой стены, как святая в нише. Ее розовые щеки со сна, подозреваю, розовели особенно ярко; на подушке ее живость, думаю, проявлялась не хуже, чем в гостиной. И, проснувшись, она принималась щебетать. Она разговаривала с ним, пока он стряпал.