Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович. Страница 77

— Ерунда, — опять оборвал я ее.

— Нет, правда, должен…

Я сел на постели. Так было легче говорить: в лежачем состоянии вокруг меня все плыло и качалось.

— Ничего… не должен. Ты пойми… Все произошло автоматически. Я прыгнул прежде… чем успел подумать. А что осколок… что осколок попал именно по руке… Так это случайность…

— И ты правда на меня не злишься?

— Не злюсь. Не злюсь. Не злюсь… — повторил я как можно искреннее, чувствуя, что для Кати этот вопрос очень важен.

— Ты знаешь, ведь я до сегодняшнего вечера ничего не знала…

Не знала. Потому что не интересовалась моей персоной, — грустно подумал я, но тут же задавил в себе эти мысли; Катя спрашивала порывисто и в голосе ее, похоже, звучали готовые прорваться слезы.

— И теперь мне кажется, что тебе противно мое общество. И ты в самом деле должен меня ненавидеть.

— Не противно, не должен… И вообще… Я ни о чем не жалею. И если бы… Если бы все случилось еще раз… Я поступил бы так же… Я знал, что ничто никогда не повторяется. И тем более нельзя проиграть заново историю с пальцами, которых у меня уже нет и больше не будет. Но я соврал легко и убедительно; я не мог не соврать это маленькой и до сих пор нравящейся мне женщине. Маленькой и, судя по тому, что я увидел, нечастной в личной жизни… Тем более, для нее было так важно знать.

— Правда? Ты не врешь…

— Правда, правда, — поспешил успокоить ее я. — Я пьян, конечно… В сиську, честно говоря. Но не настолько… чтобы врать тебе в серьезных вещах.

— Женя… А ты знаешь — ты ведь настоящий герой! — вдруг сказала Катя.

— Какой там герой! Я же сказал тебе… Автоматически все вышло. Тело сработало быстрее, чем подсказал разум.

— Герой. Ты мне жизнь спас.

— Скажешь тоже… Просто от травмы заслонил.

— Ты мне жизнь спас, — с нажимом повторила Катя. — И не мне одной, кстати.

— Знаю, — коротко сказал я.

— Откуда? — серьезно всполошилась она. — Кто тебе успел сказать?

— Никто не говорил. Свои глаза есть.

— А что — так заметно уже? — спросила Катя, и я почувствовал, что она тихо улыбается на дальнем конце провода.

— Не так уж… Но в общем заметно.

Катя засмеялась.

— И вообще… Это ты меня прости, что я сорвался по-английски…

Просто не по себе стало… Для меня прошлое живо… Как ни странно.

— Да уж, — вздохнула Катя. — Ладно я не знала — но ведь этот балбес все знал, и принес кассету, как нарочно.

По тому, что она обозвала Славку не дураком, не идиотом, придурком или хотя бы болваном, а именно балбесом, я уловил оттенок нежной, материнской снисходительности. И понял в очередной раз, насколько они близки.

— Да нет же. Он просто хотел тебе приятное сделать, — совершенно неожиданно я заступился за действительно безголового Славку. — Он же знает, что ты любишь… любила мои песни. И решил восстановить тебе лето у костра…

— Кстати, народ слушал, как завороженный, — сказала Катя. — А Владик даже попросил эту кассету переписать.

— Какой Владик?

— Ну, парень был, мой одноклассник бывший…

— А, этот гомик недоделанный… — пьяно усмехнулся я, ощутив молниеносную злобу к этому неповинному Владику, которого даже и не рассмотрел как следует, но знал, что у него обе руки целы. — Если даже ему понравилось, то я пас… Значит все не зря. Катя не отреагировала на мой ненорматив, списав, очевидно, на мое пьяное состояние. Мы поговорили с ней еще пару минут и наконец, снова заверив, что я на нее не сержусь, не ненавижу, и пр… — я стал прощаться.

— Слушай, Женя… — вдруг проговорила Катя так, будто с самого начала собиралась сказать именно это. — Как ты живешь сейчас, а?

— Как живу?… — я помедлил. — Нормально. Существую. Как все. Ну, то есть почти как все.

— Жень… Славик говорил, у тебя жена в отъезде, это правда?

— Да, — коротко ответил я, поразившись, что Славка запомнил и передал Кате вскользь брошенные слова об уехавшей Инне. — Она в Москве. На стажировке. К новому году должна вернуться.

— Женя… — Катя тоже помедлила и я понял, что следующие слова дадутся ей с трудом. — Жень, слушай… Тебе, наверное, сейчас трудно одному… Хочешь, я к тебе… Приду, помогу чем-нибудь?

— Спасибо, не надо, — ответил я, стараясь не думать о том, что она имела в виду под словом «помочь». — Я прекрасно… сам со всем справляюсь. А у тебя забот хватает. И не только о себе.

— Но все-таки… — проговорила Катя. — Если… Если тебе понадобится что-то… Если ты передумаешь и захочешь… То я… Я тебе… Ну… В общем, телефон мой запиши.

— Давай, диктуй, — ответил я, не собираясь в самом деле ничего записывать.

Катя продиктовала шесть цифр, после чего мы простились и я положил трубку.

Лежа в темноте, я вдруг начал вспоминать недолго виденную мною нынешнюю Катю… Ее красное платье, белые руки и заметную, еще более белую грудь в глубоком вырезе… Ее голос, которым она только что расспрашивала о моем отношении к ней… Мне казалось, что я уже давно — тем более, после потери пальцев — переболел увлечением ею. Но сейчас оказалось, что нет. Она сделала ко мне всего один шаг, и то пока по телефону. Точнее, предложила этот шаг сделать. А я… Я с внезапной остротой почувствовал, что хочу ее. Хочу как женщину — сейчас и немедленно… И раз она сама фактически предложила себя, то не надо терять времени… Надо одеться, бежать на улицу, ловить такси и самому ехать за ней. Ворваться в ее мрачный дом, отшвырнуть куда-нибудь унылого Диму и схватить ее в охапку. И увезти собой. И привести сюда, чтоб тело ее согрело наконец мою одинокую постель, и… и… и…

И… А что дальше? Что дальше? Дальше — ничего… Как-то очень быстро и неожиданно трезвея, я прошел на кухню, выпил холодной воды.

Тьфу, дьявольщина… Я усмехнулся своему же отражению в черном окне. Накатит же такое… На черта мне все это нужно? Какой бред… Все-таки я оставался женатым человеком. Конечно, мчаться за Катей прямо среди ночи было глупым мальчишеством. Однако, может, все-таки стоило принять ее предложение? Не смаху и не налетом сблизиться с нею… Сделать прежний платонический роман настоящим. Может, у нас что-нибудь и вышло? Но я не верил в искренность Катиного порыва; я знал, что у нее был Славка. А ночной разговор со мной, скорее всего, служил лишь для успокоения собственной совести.

Я проглотил таблетку снотворного, запил его свежею рюмкой водки и пошел спать. Зная, что утром все покажется иным.

Время летело быстро. Очень быстро. Так быстро, что невозможно было даже уследить за его ходом.

Лето мелькнуло в колхозе и больнице. Потом протянулся сентябрь в бездарном отпуске. Миновал октябрь, с дождями вначале и холодом в конце. Перетек в ноябрь — с демонстрацией, ежедневным снегом, серьезными морозами и обещанием зимы. И вот наконец настал декабрь. Означающий зиму до будущего года…

Инна не приезжала даже на праздники. Она, видимо, уже окончательно решила жить самостоятельно, пусть пока в стажировке. Правда, звонила несколько раз — дежурно и просто, без особого интереса узнавая, как у меня дела, и обязательно с какой-нибудь просьбой. То найти в шкафу книгу, то определенные гербарии, оставшиеся в ее столе, тщательно пронумерованные и описанные. В ноябре она попросила прислать зимние вещи. Я упаковал в два больших мешка ее сапоги, шубу с шапкой, теплые платья, свитера и джемперы, и еще всякую шерстяную мелочь. Отволок их в субботу на почту, не зашивая, поскольку левой рукой не умел даже вдеть нитку. Там за рубль мне аккуратно зашила оба мешка девушка стоявшая на упаковке. Так я понял, что при наличии некоторого количества денег можно жить с неработающей рукой. Правда, денег было в обрез. И тут я впервые задался вопросом, как живет Инна в Москве — неужели та стипендия, что платят ей за стажировку, достаточно велика? Или, быть может, ей дал денег отец? Родители Инны давно жили в разводе, у каждого имелась новая семья; возможно, поэтому она так легко вышла за меня замуж и стала жить отдельно. Во всяком случае, с той стороной я никогда не общался.