А после они... (СИ) - Резник Юлия. Страница 17
– Эм. Ну ладно. Ты как?
– Лайм больше к текиле подходит, нет?
– Ничего другого под рукой не было. Невкусно?
– Да нет. Норм. Похоже, я задолжал тебе очередное «спасибо».
– Не бери в голову.
– Я съеду. Как только появится такая возможность, – обещаю то, что, как мне кажется, ей хочется услышать.
– Не торопись. Приди в себя. Ты мне не мешаешь.
– На дворе третий час ночи, а ты не спишь. Я бы так не сказал, – усмехаюсь, подливая себе коньяка.
– Раньше мы могли до самого утра гудеть, помнишь? А потом разъезжались по домам, и сразу на работу.
– Что значит – молодость.
– Ой, а то ты сейчас старый! – фыркает Женька.
– Смотря чем измерять возраст. Если опытом… – опрокидываю очередную порцию, – то мне по меньшей мере лет сто.
Женька подпирает щеку кулачком и медленно-медленно качает головой из стороны в сторону.
– Что?
– Как же ты ее любил…
– Давай не будем об этом.
– Почему? Тебе до сих пор больно ее вспоминать, да?
Вскакиваю на ноги. Восемь шагов до стенки, шестнадцать – до окна, выходящего в садик... Я ни с кем этого не обсуждал. А вот сегодня хочется. И пусть… Пусть уж меня осудят. Одарят полным разочарования взглядом. Я уже на все согласен, лишь бы не держать это дерьмо в себе.
– Знаешь, в чем все вы ошибаетесь?
– Разве есть какое-то «мы»?
– О, да… Вы все. Сочувствующие.
– А-а-а.
– Вы все думаете, что я так убиваюсь по Аленке, что спустил свою жизнь под откос. Но знаешь что? Дело, мать его, не в этом. Совершенно. Смерть для нее стала облегчением. Алена хотела ее. Она буквально ждала, когда этот час настанет, понимаешь? И я был рад, что…
– Что все, наконец, закончилось? – мягко интересуется Женька.
– Да! Видишь, ты тоже понимаешь. Но все равно какого-то черта думаешь, что я четвертый год убиваюсь по умершей девушке.
– А это не так?
– Отчасти. Но гораздо серьезней меня размазало то, что я про себя узнал, столкнувшись с необходимостью изо дня в день за ней ухаживать. Скажи, многие ли из нас, давая клятвы в загсе, в действительности отдают себе отчет в том, на что они подписываются? Все эти «в горе и в радости, в болезни, мать ее, и в бедности»…
– К чему этот вопрос? Ты же не бросил Аленку.
– А кто-нибудь спросил, чего мне это стоило?!
– Я… – Женька сипнет и продолжает, откашлявшись: – Я регулярно интересовалась, как ты. И ты отвечал, что нормально.
– А что еще я мог ответить?! Вот что? А?! Я же, мать его так, мужчина. Самец. Мачо, блядь, недоделанный. Вы ж так нас воспитываете? Не плачь, не реви, ты мужик, вытри слезы. Все эти ссаные условности… Что они вызывают, кроме гигантского чувства неполноценности от осознания, что случаются вещи, когда невозможно, блядь, не рыдать? Чувство вины? О, да… Его во мне сколько хочешь.
– Фома, да это же нормальные человеческие эмоции. Она умирала, но ведь мы продолжали жить. В этом и заключается весь ужас ситуации. Тебе бы это объяснил любой психолог, если бы ты к нему обратился.
– Думаешь, я сам этого не понимаю?! Понимаю прекрасно. Спроси, насколько мне легче от этого?
– Зачем? И так видно, что…
– … ни хрена, да. Вот объясни мне, тупому… Вы боретесь за равноправие… Так почему, сука, на нас до сих пор оказывается такое давление? Чуть что, кто виноват? Мужик. Хрен с ними, с болячками. Но ведь так во всем. Случился развод, допустим. Кто в нем виноват по умолчанию? Мужик. С кем остаются по умолчанию дети? С матерью. А с хера ли, ты когда-нибудь над этим задумывалась? Вот просто, какого хуя? Тебя поливают грязью… Если молчишь – тряпка, если пытаешься отстоять свои права – скот.
– Я не знаю, Фома. И если честно, немного в шоке, что все так…
– Как?!
– Запущенно. Нет, я могу понять, почему ты загнался, но… тут горе от ума. Тебе бы просто расслабиться. Слишком высока задранная тобой планка.
– Мной? – хмыкаю. – Вот скажи, Жень, нагни я тебя, когда Аленка в соседней комнате корчилась в муках, что бы ты обо мне подумала? Что я последний мудак, правильно? А мне хотелось, прикинь? Нагнуть тебя и до звезд перед глазами оттрахать. Чтобы хоть ненадолго отключиться от своих проблем. Чтобы хоть на минуту ощутить себя беззаботным… Каким и положено, мать его, было быть парню двадцати четырех лет.
Женька снова откашливается. Неловко отводит взгляд. И медленно поднимает ресницы.
– В твоем вопросе уже заложен ответ. Мы были просто молодыми людьми, которые не были готовы к свалившейся на них ответственности. Я… не знаю, как бы поступила, если бы ты… эм… ну, типа, сделал так, как сейчас сказал. Не уверена, что стала бы относиться к тебе хуже.
– Подсознательно стала бы.
– Этого мы никогда не узнаем. Ты не позволял себе ничего лишнего. И какими бы вопросами ты ни задавался сейчас, что бы тебя ни мучило, в той ситуации ты повел себя так, как смог бы далеко не каждый даже взрослый мужчина.
– Я много раз хотел соскочить. Под конец… слишком много.
– Но ты этого не сделал. Вот что тебе стоит помнить, когда эти претензии к себе всплывут в твоей голове в следующий раз.
– Ты просто не знаешь, о чем говоришь.
– Знаю! Я была по уши влюблена в парня своей лучшей подруги. Думаешь, мне незнакомо чувство вины? Ха. Оно преследовало меня все четыре года, что вы встречались. Желала ли я Аленке смерти, чтобы тебя получить? Нет. Никогда. Мелькала ли у меня мысль, что ее смерть станет облегчением для всех? Когда стало понятно, что нам ее не вытащить, я тоже постоянно об этом думала. Она мучилась, Фома… Ты сам говорил, что смерть стала для Аленки освобождением. И, наверное, это несправедливо… Несправедливо, потому что непонятно, по какому принципу кто-то свыше выбирает, кому жить, а кому умирать. Но что мы можем, кроме как воспринимать это как данность? Ничего. Потому что не нам решать.
Нет, я догадывался, что у Женьки есть ко мне интерес. Не знаю, как, она никогда его не показывала, просто чисто по-мужски считывал его, и все. Но теперь, когда она созналась в своих чувствах в открытую, эта новость все равно стала для меня шоком.
– Жень…
– Знаешь, я что-то дико устала. Пойду спать, ага? Если что – можешь не выключать ночник.
– Я не ребенок.
– Темноты боятся не только дети.
– А кто еще? Скелеты в шкафу? – ухмыляюсь, вспомнив строчки из хита БИ-2.
– Ты понял, что я хотела сказать.
Женька поднимается со стула. Зевает, деликатно прикрыв рот ладошкой. Смотрю на нее, и на душе в кои веки штиль – даже не верится. Может, мне давно стоило с кем-то обсудить свои страхи. Или как это назвать?
– Ты что, реально меня не осуждаешь?
– Не имею привычки осуждать друзей. Спокойной ночи, Фома. Пусть тебе снятся только самые лучшие сны.
Глава 12
А ведь он реально думал, что оттолкнет меня этой исповедью. Ну, не дурак? Да у меня… У меня горло перехватило от нежности. От осознания масштаба его личности. От понимания того, насколько же он мужик. Просто краснокнижный, блин, экземпляр.
Стало ли ему легче? Понятия не имею. Но очень на то надеюсь. Это невозможно носить в себе. Уж я-то знаю. И понимаю его как никто. Смерть Аленки и меня заставила в себе покопаться.
Высадив очередных покупателей у ресторана, который они решили посетить по моей рекомендации, спешу в офис. Город плавится от жары, дороги истекают вонючим гудроном. Каблуки проваливаются в поплывший на солнце асфальт. На фига я их нацепила? Ах да. Так мои ноги выглядят длиннее. Может быть, если мы с Фомой пересечемся в офисе – он оценит. Впрочем, наши кабинеты расположены так далеко друг от друга, что скорее я увязну тут, чем мы встретимся. Вот же черт! Туфля слетает. Я наклоняюсь, чтобы ее подобрать. И в такой нелепой позе натыкаюсь на выскочившего из офиса Феоктистова.
– Уже уходишь? – пыхчу, нелепо подпрыгивая на одной ноге.
– А ты из засады следишь за отработкой рабочего времени?
Глаза помимо воли обиженно распахиваются. Губы начинают дрожать.