Френдзона - Лавринович Ася. Страница 6

Вру. Я так устала драить квартиру и так хочу есть, что проглочу пиццу вместе с противнем.

После обеда мама начала:

– Инна, знаешь, как это бывает, родные люди наговорят гадостей, а потом сожалеют. А бывает, даже не успевают сказать друг другу самое главное: люблю и прости.

– Это ты к чему? Я в последнее время ни с кем из родных не ссорилась. Если ты о папе, то он мне чужой.

– Инна…

– И почему не успевают сказать? Папа смертельно болен?

– Типун тебе на язык! Ты что такое говоришь? Инна, не будь монстром, – испугалась моих слов мама.

– Да я просто предположила. Зачем тогда этот разговор? Извиняться все равно не буду. Во-первых, это не в моих правилах, а, во-вторых, мне просить прощения не за что.

– Не в твоих правилах… – эхом отозвалась мама. – Инна, ты сама себя слышишь? Ты еще и жизни-то не видела!

– Я себя слышу, – спокойно откликнулась я. – Но и ты меня услышь! Если он первым извинится, я, возможно, и пойду на мировую. А так…

– В том-то и дело! – горько воскликнула мама. – В том-то и дело, что вы – два упрямца. Неужели так сложно произнести: «Прос-ти!», «из-ви-ни меня!»? Ты не представляешь, какую легкость ты можешь после этого испытать.

– А мне и так нетяжело, – вздохнула я. Обманываю, конечно.

– В любом случае, здесь и тест на ДНК никакой не нужен. Ты – упрямая дочь своего упрямого отца, – грустно подытожила мама.

Звучит обидно, но не поспоришь. И так паршиво на душе. И пахнет яблоками.

Вечером выяснилось, что у меня сразу два провожатых на дачу. Сначала позвонил Сашка, сказал, что жутко соскучился (ну да, ну да) и готов ехать со мной хоть на край света. На мой вопрос, как же его расчудесная Лиза, он ответил, что ей нужно к понедельнику готовиться к какому-то коллоквиуму в университете. Мы договорились с Сашкой на раннее утро, чуть ли не на первую электричку. Конечно, друг мог бы взять у отца машину, но родители, по его словам, завтра сами собираются уехать по делам. «Ну, разумеется, – язвительно подумала я, – зачем брать машину? Все свои! Не перед кем покрасоваться на дорогой иномарке». Это я к тому, что несколько раз видела, как Сашка садился в машину с Лизой и как небрежно трогался с места… А меня вот так ни разу не прокатил. Хотя бы кружок вокруг дома навернули.

Потом объявилась Маринка. Оказывается, Кораблев завтра целый день должен провести со своей семьей, у них там какое-то мероприятие, и отлучаться ему ну никак нельзя. Так что Марина в воскресенье свободна как птица.

– Отлично! – обрадовалась я. – Значит, с утра втроем поедем.

– Втроем? – удивилась Маринка. – Саша с нами?

– Ага, объявился тут, наконец. Сто лет его уже не видела. Неужели от своего кудрявого барана отделался, – недовольно буркнула я.

Трубка промолчала.

– Алло? Марин, ты тут?

– Я? Э-э, да! Слушай, Инна, – начала неуверенно Марина. – Тут вот мама сейчас говорит, завтра ей помочь надо по дому. Вечером к нам какие-то гости придут, да и вообще… Езжайте с Сашей вдвоем.

– Да? Ну, хорошо. Только мы вдвоем быстро не управимся, за лето на даче всего пару раз с мамой были. Там еще листвы, наверное…

– Зато подольше пообщаетесь, – хмыкнула Марина. – Нервишки друг дружке потреплете, как обычно.

Мы еще поболтали немного на разные темы, школьные и не очень, а затем простились до понедельника.

Я натянула наушники (люблю засыпать под музыку) и легла в постель с мыслями о завтрашней поездке на дачу. Слов не подобрать, как дорого мне это место. Правда, чем старше я становлюсь, тем почему-то реже мы туда приезжаем. Самое классное, что есть в нашем доме, – это старый чердак. Он не захламлен всякими ненужными вещами. На нем нет таинственного сундука с сокровищами или платьями, ожерельями начала прошлого века. Зато там есть незалатанная крыша и пыльный гамак. Мама побаивается заходить на чердак, ссылаясь на домовых и летучих мышей. Я человек, в отличие от мамы, рациональный и во всякую подобную ересь типа домовых не верю. И мышей не боюсь. Тем более что за все время ни одной не видела. Правда, однажды мне показалось, что из леса к нам в гости на чердак залетал филин. Пока глаза привыкали к темноте, кто-то грустно ухнул в углу, а затем, тихо захлопав крыльями, выпорхнул в разбитое чердачное окно.

В августе я обязательно ночевала на чердаке. Из-за звездопада. Именно это явление, которое чудесно было видно благодаря нашей дырявой крыше, якорем держало меня в летние прохладные ночи на чердаке.

Засыпая, я впервые за несколько вечеров не думала о Саше. Наверное, потому что волноваться не о чем, – завтра я, наконец, проведу весь день с ним. Как бы я вечно ни ворчала, что он как банный лист, с приходом в наши жизни Лизы все круто изменилось. Я впервые осознала, что мне не хватает общения с Сашей. Как с другом, разумеется. А Саша, похоже, впервые серьезно влюбился. Потому как до этого, гуляя с другими девчонками, моей компанией он не пренебрегал.

Я уже окончательно проваливалась в сон, из наушников тихо доносилась песня Джеймса Моррисона «Up». Мягкий голос пел:

Осень была настроена решительно: светало поздно, лужи с утра были покрыты тонкой коркой льда, порывистый ветер пробирал до костей. Я сидела в электричке и, стуча зубами, до сих пор не могла отогреться. Мы проснулись слишком рано, ехали в почти пустом вагоне, в котором горели яркие лампы. Я смотрела в окно, но из-за тьмы на улице видела только наши отражения – мое растерянное заспанное лицо и клюющего носом Сашку. Стук колес его убаюкивал. Внезапно мне вспомнилась сцена в электричке из моего любимого фильма «Москва слезам не верит», когда главная героиня возвращалась с дачи. Я покосилась на Сашину обувь. Как же, поедет этот пижон в грязных ботинках! На Саше красовались чистые белые кроссовки. Идеально белые, даже так. И это несмотря на то, что октябрь выдался очень слякотным. В нашем случае он же Гоша, он же Жора – это я. На мои «Мартинсы» лучше не смотреть. Терпеть не могу ухаживать за обувью. И хожу неаккуратно, брызги бывают до самой пятой точки. Я стыдливо спрятала ноги под деревянную лавку.

Наша дача находилась в ста километрах от города, в очень живописном месте. Давным-давно дом принадлежал какому-то важному академику. Но потом этот академик состарился и продал красивый особняк и небольшой участок моему дяде, маминому старшему брату. Все детство я провела на этой даче. Мне нравилась большая пыльная библиотека, которая осталась от прежнего хозяина, просторная веранда, сказочная кованая калитка, чердак, о котором я уже говорила… Мой дядя, никогда не имевший жены и детей, несколько лет назад переехал в Канаду по работе, а дачу оставил нам с мамой. Но мы с ней еще те дачницы, конечно. Мама предлагала засадить весь участок картофелем и не париться. Однако позже мы решили высадить клубнику и цветы. На этом наши посевные работы закончились.

Когда добрались до места, на перроне уже светало. Лично меня утренний мороз пробирал до костей. Я посильнее закуталась в шарф, одни глаза торчали. А Сашка вдруг заявил:

– Обожаю покупать на перронах мороженое. В стаканчике. В этом что-то есть. Тебе взять?

– Ты больной, что ли? – заорала я, подпрыгивая на месте. Когда выходишь из теплого вагона с сиденьями с подогревом, на улице колбасит не по-детски.

– Я? Нет!

– Значит, будешь больным! Ты видел, сколько сейчас градусов на улице? К тому же тут мороженое стоит раз в пять дороже, чем в обычном супермаркете.

– Какая же ты мелочная, Зырянцева. И никакой в тебе дорожной романтики, – нагло упрекнул меня Саша, доставая кошелек. – А закалять горло очень даже полезно.