Квадратный корень из лета - Хэпгуд Гарриет. Страница 24

И на этот раз я кинулась туда со всех ног.

…мы ввалились в кухню, смеясь и целуясь. Мне было все равно, увидят нас или нет, но Джейсон отпустил мою руку.

На грифельной доске почерком папы была написана записка, но я не могла понять ее смысл. Слова плавали перед глазами. Мне пришлось читать по слогам, и все равно я, должно быть, ошиблась, потому что получилось: «Грей в больнице».

Я не в состоянии это принять. Я хочу быть в поле с Джейсоном, и чтобы солнце припекало кожу! Схватив его за руку, я указала на записку.

– Черт, – он пригладил волосы обеими руками. – Вот черт.

Я глядела на него, ожидая, что он все поймет и скажет: «Давай притворимся, что мы этого не читали. Пусть это будет неправдой. Пусть у нас будет еще несколько часов, будто мы не приходили в кухню, а все еще сидим в старом форте, под палящим солнцем».

Но Джейсон не умел читать мои мысли и сказал:

– Слушай, тебе надо ехать. Тебе надо… Вот черт. Может, тебя моя мама подвезет… Или лучше езжай на велике в Бранкастер, оттуда до больницы автобус ходит.

Он говорил, но я не слышала, как не могла только что прочитать записку: в ушах шумело море, из комнаты стремительно исчезала сила тяжести. Куда делся весь кислород?

– Готти! Поезжай. Я напишу Неду, что ты уже едешь.

Наконец я выговорила:

– А разве ты со мной не поедешь?

– Не могу, у меня работа. – Джейсон подрабатывал в пабе. Иногда я сидела там у самой кухни, и Джейсон втихаря выносил мне жареной картошки.

– Но… – Я снова показала на грифельную доску. Может, до него тоже еще не дошло? – Грей же в больнице!

– Черт, да я уже понял! Ничего, все обойдется, иначе бы не записку стали писать! – Он вывел меня под руку из кухни, захлопнул дверь и помог мне сесть на велосипед. Велик так и лежал в траве, куда я его бросила. Отчего-то я взглянула на дыру в изгороди, вспомнив о Томасе Алторпе, из-за которого когда-то и я оказалась в этой больнице.

На велосипед удалось сесть со второй попытки. Мне очень хотелось снова оказаться в поле.

Мне хотелось позвонить Соф и рассказать ей о нас с Джейсоном.

Мне хотелось накрыться с ней одеялом и шепотом откровенничать, взявшись за руки.

Мне хотелось вернуться назад во времени – всего на десять минут! Если бы мы пошли сразу ко мне, а не в кухню, то не увидели бы записку, Грей не был бы в больнице, и я бы лежала, обнаженная, рядом с Джейсоном.

Это были нехорошие мысли. Я дурной человек.

– Ты мне напиши потом, ладно? – сказал Джейсон, щурясь на солнце. От этого я не могла разглядеть яркую синеву его глаз. А потом мир начал сворачиваться, складываться, возникла слепяще-белая боль. Меня будто стиснула огромная рука, сдавливая сердце…

…и я согнулась пополам на пороге кухни, отплевываясь желчью в траву. Уже ночь, дождь льет по-прежнему. Чья-то рука поглаживает меня по спине, и голос Томаса негромко спрашивает, в порядке ли я. Испытанная в тоннеле времени боль еще не отпустила, когда истина ударила в меня метеоритом: Джейсон никогда меня не любил. Не существует Вселенной, где он не разбил бы мне сердце.

Мне ничего не стоит подсчитать в уме f(x) = f∞_-∞ – легче легкого подсчитать время, потраченное на него с девятого октября прошлого года: 293 дня, 7032 часа, 421 920 минут.

На парня, который даже не взял меня за руку на похоронах Грея.

Довольно. С меня довольно.

– Томас, – сказала я, выпрямившись. Он не убрал руку с моей спины. Его лицо слабо освещалось светом из кухни, и было видно, что он всматривается в меня, стараясь угадать, что не так. – Хочешь открыть нашу капсулу времени?

{3}

Фракталы

Среда, 30 июля

Дождь лил еще четыре дня. Томас пропустил свою подработку в «Книжном амбаре»: по молчаливому соглашению, мы засели в моей комнате, играя в «Четыре в ряд» и поедая корявенькие Schneeballs [23]. Я развернула и снова приклеила на стену постер с Мари Кюри, протерла запылившийся телескоп, думала о тоннелях времени, листала дневники Грея, не отвечала на сообщения Соф. Томас читал комиксы, разрисовывал кулинарные книги собственными комиксами и разбрасывал носки по комнате, будто он здесь живет. А я все больше привыкала к мысли, что так оно и есть.

Будто он никогда не уезжал. А после тех объятий на кладбище между нами возникло что-то еще – случайный, невысказанный интерес…

Когда дождь наконец перестал, мы отправились искать капсулу времени. Прошло всего три недели с инцидента по выкручиванию яблока с ветки, но с тем же успехом могли пролететь и несколько лет: плющ разросся совершенно как в джунглях, над гниющими фруктами на земле роились осы, а трава давно переросла стадию «пора подстригать» и приближалась к состоянию «прическа Неда».

Грей бы нам головы поотрывал. Ему нравился дикий, запущенный сад, где не признавалось разницы между травой, клумбой и деревьями. Летом на лужайке невозможно было вытянуться – дед сажал луковицы желтых тюльпанов как попало. Но теперь сад превратился черт-те во что. Это уже не запущенность, а запустение, будто без Грея всем на все наплевать.

– Как я по этому соскучился, – сиял Томас, снимая штормовку. – По запаху после дождя. Клянусь, в Канаде после дождя пахнет по-другому.

Парадокс Бентли говорит, что гравитация стягивает материю в одну точку. Похоже, для нас с Томасом такой точкой была эта самая яблоня. Томас потянулся вверх, сверкнув голым животом, и захлестнул курткой высокую ветку, обдав нас дождем брызг.

– Упс, – сказал он, извернувшись, чтобы оказаться ко мне лицом. – В этом дереве есть что-то особенное, правда?

Мы стояли мокрые от дождевых капель, с серебристой влагой на волосах, словно в росе. Томас смотрел, как я утираю лицо краем рукава.

– Петрикор, – выпалила я.

– Это кто-то из клингонов? [24]

– Так называется запах сырой земли после дождя. Мокрые бактерии.

Ну, Готти, ты даешь. В последний раз, когда ты была с Томасом под яблоней, погасли звезды. А сейчас ты завела разговор о мокрых бактериях.

– Точно, петрикор, – отозвался Томас. – Звучит как придуманное Соф название рок-группы или как немецкий твоего папы.

– Кстати, папа сказал мне напомнить тебе позвонить маме, перестать стирать сообщения с грифельной доски и делать вид, что позвонил. – Я потыкала мокрую землю мыском ноги. – Что бы ты ни натворил, тебе нужно иногда с ней разговаривать. Например, о том, что через месяц ты переедешь в соседний дом.

– Ага, – сказал Томас и привалился к стволу. – В соседний дом.

Возникла пауза. Я знала, что Томас не ладит со своим отцом – на грифельной доске от отца не было ни единого сообщения. Но разве я не должна поднять вопрос о его матери?

Томас лукаво улыбнулся:

– А почему ты решила, что я что-то натворил?

– Инстинкт, – вырвалось у меня. Томас захохотал. – Прошлый опыт. Фундаментальное знание тебя. Список твоих подвигов. Свиньи на ярмарке. Мистер Татл. Непреодолимое нехорошее предчувствие.

Пока я перечисляла события нашего прошлого, мысли перескочили в будущее: Томас будет жить в соседнем доме, пролезать через дыру в заборе, мы вместе станем ездить в школу, есть хлопья и общаться в «Книжном амбаре». Он дома, и наступивший год будет совсем не таким, как прошлый.