Рони, дочь разбойника - Линдгрен Астрид. Страница 27
– Рони! – крикнул Бирк. – Давай рискнем!
Он оторвал ее руки от ветки, за которую она держалась, и оба они оказались в вспененном водовороте. Теперь каждый должен был сам бороться с безжалостной стихией за свою жизнь. Течение неумолимо тащило их к водопаду. А так близка была эта спокойная вода у берега, так близка и недостижима.
«Водопад наверняка победит нас», – подумала Рони.
Сил у нее уже не было вовсе. Сейчас она мечтала только об одном – перестать сопротивляться течению, погрузиться в воду, дать себя унести потоку и навсегда исчезнуть в белой пене. Но совсем рядом с собой она видела плывущего Бирка. Он, повернув голову, глядел на нее. Он все время оборачивался, искал ее глазами, и тогда она решила еще раз попытаться выплыть. И Рони поплыла. Из последних сил, до полного изнеможения.
И вдруг оказалось, что она уже бултыхается в спокойной воде. Бирк вцепился в нее, подхватил и доплыл с ней до берега. Но там силы изменили и ему…
– Но мы должны… Ты должна… – чуть слышно прохрипел он.
Необъяснимо как, но они все же выбрались, полумертвые, на разогретые солнцем прибрежные камни и тут же уснули, а может быть, потеряли сознание и даже не ведали о том, что спаслись.
В Медвежью пещеру они вернулись, когда солнце опустилось уже совсем низко. На каменной площадке у входа в пещеру сидела Ловиса, она ждала их.
15
– Дитя мое, – сказала Ловиса, – почему у тебя мокрые волосы? Ты ныряла?
Рони молча глядела на мать. Ловиса сидела, прислонившись к отвесной скале, такая же незыблемая и надежная. Но как Рони ни была полна любви к матери, она понимала, что лучше бы ей сегодня не приходить. В любой другой день, но только не сегодня! Сейчас она хотела остаться вдвоем с Бирком. Душа ее еще дрожала от всех ужасов и страха, которые им пришлось только что пережить. Лучше бы всего остаться вдвоем с Бирком, чтобы успокоиться и вместе порадоваться тому, что они живы!
Но под скалой сидела Ловиса, ее любимая Ловиса, с которой они так долго не виделись. Мать не должна почувствовать, что пришла не вовремя.
И Рони улыбнулась ей:
– Да, мы немножко поплавали с Бирком. Бирк! Рони стало ясно, что он вот-вот уйдет в пещеру. А этого она не хотела, этого просто нельзя было допустить. И она кинулась к нему и тихо спросила:
– Почему ты стоишь в стороне, почему не поздоровался с мамой?
Бирк холодно взглянул на Рони.
– С незваными гостями не здороваются, этому научила меня моя мать, когда я еще был грудным младенцем.
У Рони пресеклось дыхание. Ее переполняло одновременно и бешенство и отчаяние, и это было нестерпимо больно! А Бирк стоит и глядит на нее холодными, как льдышки, глазами. Тот самый Бирк, который только что был ей самым близким человеком на свете, с которым она хотела вместе погибнуть в водопаде. До чего же легко он отказался от нее и разом стал совершенно чужим. Как она его сейчас ненавидела!
Никогда еще она не испытывала такого чувства горечи. И она ненавидела не только Бирка, а всех, кто ее терзал, кто так безжалостно рвал ее на части: и Бирка, и Ловису, и Маттиса, и злобных друд, и Медвежью пещеру, и лес, и лето, и зиму, и эту Ундису, которая с малолетства учила Бирка разным глупостям, и этих проклятых злобных друд… Нет, их она уже считала! Но наверняка есть и еще кто-то, кого она ненавидит, только не может этого сейчас вспомнить. Ох, до чего она полна ярости, хоть криком кричи! И если бы она сейчас закричала, то горы раскололись бы на части!
Но она не закричала. Она только шепнула Бирку, прежде чем он скрылся в пещере:
– Жаль, что Ундиса не научила тебя быть вежливым, раз уж она взялась тебя хоть чему-то научить.
Рони вернулась к Ловисе и извинилась за Бирка.
– Он устал, – сказала она и замолчала. Потом села рядом с матерью и, уткнувшись лицом ей в колени, заплакала. Но от ее плача горы не раскололись на части, нет, это был тихий, совсем не слышный плач.
– Знаешь, зачем я пришла? – спросила Ловиса.
И Рони пробормотала сквозь слезы:
– Уж наверное не за тем, чтобы принести мне хлеба.
– Нет, не за тем, – сказала Ловиса и погладила ее по волосам. – Хлеб будешь есть, когда вернешься домой.
Рони всхлипнула.
– Я никогда не вернусь домой.
– Тогда Маттис бросится в реку, – спокойно сказала Ловиса.
Рони вскинула голову.
– Из-за меня? Да он даже имени моего не произносит!
– Днем, – сказала Ловиса, – но по ночам он плачет во сне и громко зовет тебя.
– Откуда ты знаешь? Вы снова спите вместе? Он не в каморке Лысого Пера?
– Нет, Лысый Пер не мог больше вынести его страданий. Да и у меня уже не хватает сил, но ведь кто-то же должен быть рядом с ним, когда ему так плохо…
Ловиса долго молчала, а потом сказала:
– Знаешь, Рони, невозможно видеть, когда кому-то так нечеловечески тяжело.
И Рони почувствовала, что на нее накатывает тот самый крик, от которого горы раскалываются на куски, но она изо всей силы стиснула зубы и прошептала:
– Ну а ты сама, Ловиса, если бы ты была ребенком и у тебя был бы отец, который не только отказался от тебя, но даже имени твоего не произносил, ты бы вернулась домой, если бы он сам не позвал тебя?… Не пришел бы за тобой?
Ловиса задумалась.
– Нет, не вернулась бы. Я ждала бы, пока он не придет и не позовет меня.
– А вот этого Маттис никогда не сделает, – сказала Рони.
И она снова зарылась лицом в юбку Ловисы, уже мокрую от ее слез.
Тем временем спустился вечер, потемнело, – оказывается, даже самым тяжелым дням приходит конец.
– Иди спать, Рони, – сказала Ловиса. – А я посижу здесь и тоже немного подремлю. А когда рассветет, уйду.
– Я хочу заснуть у тебя на коленях, – сказала Рони. – И чтобы ты спела мне Волчью песнь, как раньше.
И тут она вспомнила, как однажды сама попыталась спеть Бирку Волчью песнь и как из этого ничего не получилось.
Никогда в жизни она больше не будет ему ничего петь, это уж точно!
Но Ловиса запела. И снова мир стал таким, каким должен быть. К Рони вернулась ее детская безмятежность. Примостив голову на коленях у матери, она спала под звездами глубоким сном и пробудилась, только когда совсем рассвело.
Ловисы уже не было. Но она не взяла с собой своего серого платка, она укрыла им дочку. Рони почувствовала тепло этого платка, как только открыла глаза, и глубоко вдохнула его запах. «Да, он пахнет, как Ловиса, – подумала она, – ее платок пахнет, как тот живой зайчик, который у меня когда-то был».
У очага, съежившись, сидел Бирк, он уперся лбом в ладони, и его медные волосы свисали, закрывая ему лицо. Он показался Рони таким безнадежно одиноким, что ей стало больно. Она сразу все забыла и, волоча по земле платок Ловисы, пошла к нему. Но заговорить с ним сразу не решилась – кто знает, быть может, он хочет, чтобы его оставили в покое.
Но в конце концов она все же спросила:
– Что с тобой, Бирк?
Он взглянул на нее и улыбнулся:
– Сижу и грущу, сестра моя.
– О чем? – спросила Рони.
– О том, что моей сестрой ты бываешь только тогда, когда происходит что-нибудь плохое, ну, как вчера с водопадом. А стоит Маттису позвать тебя, и я тебе уже не брат. Поэтому я и веду себя так глупо. И от этого мне еще грустнее. Вот и все.
«А кому не грустно, – подумала Рони. – Могу ли я не грустить, когда я перед всеми виновата?»
– Да я и не имею права тебя в чем-нибудь упрекнуть, – продолжал Бирж, – все идет так, как должно идти, это я знаю.
Рони испуганно вскинула на него глаза.
– Но ведь ты не откажешься быть моим братом?
– В этом-то все и дело, – сказал Бирк. – Я твой брат навсегда, и ты это знаешь. Но теперь я скажу тебе, почему мне так хотелось прожить это лето спокойно, безо всяких посланцев из вашего замка, и почему я не выношу разговоров о зиме. Если, конечно, ты это хочешь знать.