...Не повод для знакомства - Туринская Татьяна. Страница 33

Правда, и Надежде жилось не слаще. Та, не успев еще разочаровать семью, получала по полной программе наравне со старшей сестрой. Тамаре хоть не так обидно было: как ни крути, а она провинилась, заслужила суровое наказание, опозорив семью. За какие же грехи расплачивалась Надя, было понятно, скорее всего, только самим родителям. За двадцать лет ей еще ни разу не удалось сходить в кино с подружками или — упаси Бог! — с приятелем. Каждый шаг студентки третьего курса контролировался безоговорочно. Мать по-прежнему отвозила Надю в институт. Встречал отец, довольно грубо, на глазах сокурсников, хватал покорную дочь за локоть и почти волоком, стараясь унизить по максимуму, тащил домой. Одевали бедную девочку не в обноски, конечно, но из всех разнообразных товаров, заваливших ныне прилавки магазинов и многочисленных стихийных рынков, покупались самые дешевые и неказистые, порой откровенно уродливые вещи. Тамара попыталась было сама покупать одежду сестре, но все обновки под аккомпанемент нецензурной брани летели в мусорку, а Наде по-прежнему приходилось носить малопригодные для молодой девушки неказистые кофты и старомодные платья, в которых даже Валентина Ивановна выглядела бы анахронизмом. Мать попыталась было и старшую одевать в такое отрепье, но Тамаре удалось доказать, что с такой откровенной нищенкой ни один уважающий себя человек не захочет иметь общих финансовых дел: не даром говорят, что с неудачниками нельзя связываться — фарт пропадет, сам таким же неудачником станешь. Неудачливость, увы, заразна… Так что, как ни крути, а в ее работе одежда играет далеко непоследнюю роль. За такие слова мать окатила Тамару очередным ведром помоев, но, видимо, нашла в них рациональное зерно и не стала мешать дочери одеваться соответственно статуса. Как ни крути, а именно с Тамариной помощью удалось в это трудное время не только дачку достроить, но и поменять старые Жигули-"копейку" на пусть неновую, но вполне приличную Тойоту.

С начала мая по конец сентября каждые выходные родители проводили на даче. Дом был уже почти готов, осталось разве что довести до ума мансарду. Каждые выходные родители увозили из города Надю и Юрочку. Тамару не брали, комментируя свое решение так: "Научилась сучка ноги раздвигать — теперь не отучишь. Хоть на цепь посади, все равно кобеля найдет". По той же причине не оставляли с ней сына: "Эту шлюху вообще нельзя к ребенку подпускать, может быть, хоть так удастся из выблядка человека вырастить".

Нервы Тамары были на пределе. Она готова была взорваться в любую минуту. Если сразу после рождения Юрочки она покорно терпела унижения и оскорбления в свой адрес, понимая, что заслужила порицание, то теперь, спустя пять лет, терпение лопнуло. Зарабатывая приличные деньги, она вполне могла бы снять квартирку и жить самостоятельно, освободившись, наконец, от бесконечных оскорблений. Однажды она попыталась поговорить об этом с матерью, мотивировав свое решение съехать не желанием избавиться от родительской опеки, а тем, что, якобы, родителям будет легче и спокойнее жить без Томы с сыном, дабы сосредоточить все свое пристальное внимание на младшей дочери. Но ответ родной матери заставил вздрогнуть и раз и навсегда забыть о самостоятельной жизни: "И ты, паскуда дешевая, всерьез думаешь, что мы с отцом отдадим ребенка на воспитание опустившейся твари?! Если ты хоть заикнешься об этом, я лишу тебя родительских прав и ты больше никогда в жизни не увидишь своего выблядка! Ах ты, сука, что удумала? Квартиру она, видите ли, снимет, чтобы удобнее было под кобелей ложиться! У ребенка на глазах! Ах ты, курва похотливая, да я тебя…".

Стоит ли говорить, какие чувства к матери испытывала Тамара после этой угрозы. Если и раньше, с самого раннего детства, она не столько любила родителей, сколько боялась их, то теперь к страху добавилась лютая, неженская ненависть. А может, наоборот чисто женская — вряд ли мужчины умеют ненавидеть так, вряд ли так боятся слов "лишение родительских прав"… Может, и впрямь дочь из Тамары вышла непутевая, зато матерью она оказалась образцовой. И если Юрочку и надо было от кого-то изолировать, так это от "любящих" бабушки с дедушкой. Как юрист, Тамара понимала, что сможет без особого труда отстоять свое право на сына, но, опять же в силу профессионализма, прекрасно понимала, через какую грязь ей предстоит пройти самой и провести через нее ребенка. Именно то обстоятельство, что вся эта мерзость может не лучшим образом сказаться на психике пятилетнего ребенка, и останавливало ее от решительного шага. Ведь Юрочке еще в утробе пришлось пройти через немалые трудности, и, кто знает, какими детскими силенками удалось ему противостоять материнской заторможенности и сколько силенок еще у него осталось…

Вырваться из под родительской опеки Тамаре не удалось. В свои двадцать восемь, достигнув уже довольно приличного служебного положения с соответствующим материальным благополучием, Тома все еще жила "под родительским крылышком". Кто бы знал, как тяжело было ощущать это свинцовое "крылышко" на хрупких плечах матери-одиночки! Иногда так хотелось плюнуть на все и таки уйти от ненавистных матери с отцом, но — нет, нельзя! — ведь Тамара прекрасно понимала, что материны слова о лишении родительских прав не пустая угроза, что ведь с нее станется — соберет бумаги, заручится поддержкой своих немногочисленных подруг, а подкупить парочку соседей ничего не стоит, дадут любые показания за пресловутые тридцать сребреников… И Тамара вновь терпела.

Терпеть приходилось не только родителей. Влад по-прежнему не оставлял ее в покое. Тома давным-давно на его глазах выбросила "условно обручальное" кольцо, надетое им на ее палец в безумном припадке желания. Увы, этот жест не освободил ее от исполнения "супружеских обязанностей". Она уже устала твердить Владу, что ничего ему не должна, что все кончено, что она его ненавидит. На самом деле ненависти в ее душе не было. Ненависть — слишком сильное чувство, сродни любви. Если бы она еще ненавидела Влада, был бы шанс вновь его полюбить. Но в ее сердце прочно поселилась пустота. Из всех чувств, обуревавших некогда Тамару, ныне осталась разве что жалость. Да, несмотря на все гадости, причиненные мерзавцем, ей было его жаль. Много раз она давала себе зарок не позволять больше Владу прикасаться к себе. Но, взглянув в его измученные сжигающей страстью глаза, она уже не могла быть "железной леди". Правда, все равно он добился бы своего в любом случае — не по хорошему, так по плохому. Тамара не однажды уже убеждалась в этом. Ее твердое и решительное "Нет!" ровным счетом ничего не значило для Влада. Он в любом случае получал то, за чем приходил — такова уж была расстановка сил в этом тандеме. И Тамара устала сопротивляться. Она уже безропотно терпела его частые посещения, убедившись в абсолютной бесполезности борьбы. Из головы не шли его слова: "Если бы ты не отдалась мне в первый раз, я не стал бы брать тебя силой. Отдавшись, ты признала себя перед Богом моей женщиной. Ты — жена моя, и никуда ты от этого не денешься". Да, конечно, она сама во всем виновата. Она ведь действительно не сопротивлялась тогда, в первый раз. Правда, она еще не знала, что ее ожидает, но ведь это ее нисколько не оправдывает. А значит, это она виновата в том, что Влад не может долго обходится без нее. А раз виновата — она обязана давать ему то, без чего он не может жить. Это ее человеческий долг, ее крест — ей его и нести…

И по-прежнему единственной отдушиной в Тамариной жизни была семья Безродных. Все праздники она проводила в их доме. Каждое воскресенье она отправлялась к ним с Юрочкой или одна, если родители забирали его на дачу.

Ирочка все еще сидела дома с ребенком, благо, Сашкина зарплата вполне позволяла подобную роскошь. Светка, в отличии от Юры, в садик не ходила — дома целый комплект нянек: и мама, и бабушка, и дедушка. И папа, придя с работы и не успев раздеться, уже у порога хватал маленькую Златовласку на руки и целый вечер ребенок не отходил от любимого папы. Несмотря на обилие ласки и почти вседозволенность, Светка росла некапризным и небалованным ребенком. Общительная хохотушка-тарахтушка, Светка очень соответствовала своему имени: при ее появлении даже в самую пасмурную погоду комната освещалась ярким солнечным светом. Тамара так ее и называла: Светлый человечек или Солнечный ребенок.