...Не повод для знакомства - Туринская Татьяна. Страница 36

Отец протянул не неделю-две, как отводили ему врачи. Его сильное сердце смогло продержаться почти месяц. Он умер двадцать второго июня. Снова похороны…

Надя пришла в себя. Тамаре даже разрешили перевезти ее в частную клинику, где и врачи, и младший медперсонал за больными действительно ухаживали, а не создавали видимость. Правда, услуги эти были очень даже платные, но ради единственной сестры Тамара не жалела ничего. Кроме того, руководство агентства пошло навстречу одному из лучших своих сотрудников, предоставили материальную помощь и отпуск (правда, только "за свой счет"). Кроме того, и материна контора, и завод отца также помогли с похоронами, несмотря на то, что предприятия сами-то дышали на ладан… Но деньги улетали, как пыль: операции, лекарства, уход, похороны, поминки…

На белой наволочке обескровленное лицо Нади терялось, буквально сливаясь с подушкой. Такому впечатлению способствовала и перевязанная бинтами голова несчастной. Только ужасные почти черные круги под глубоко запавшими глазами выделялись на лице.

Надя дышала часто и как-то мелко, дышать полноценно не позволяло прооперированное легкое — почти половину пришлось удалить… Но уже могла чуть-чуть говорить, благо теперь уже изо рта не торчала отвратительная прозрачная трубка.

Тамара часами высиживала у ее постели. Она приходила к Безродных только повидаться с Юрочкой да переночевать, ведь дома находиться она не могла. А с утра пораньше опять бежала в больницу к сестре.

Наде удалили не только часть правого легкого, но и селезенку. Почку удалось подлатать, но гарантии на ее восстановление врачи не давали: "Мы не Боги". Прооперировали и голову — операция была архисложная и длилась шесть с половиной часов. Оказалась ли она успешной — покажет время, пока сказать однозначно ничего нельзя: может выкарабкается, может нет… Теперь ее состояние оценивали, как стабильно тяжелое. Улучшений не было, но не было и ухудшений, а это уже очень много. Шансы на жизнь немного возросли. Но, похоже, больная сама не хотела задерживаться на этом свете. В один из дней, первого июля, она попросила Тому чуть слышным шепотом:

— Скажи им, пусть не мучают меня… Я не хочу больше…

— Ну что ты, Надюша! Потерпи, родная моя, потерпи, бедная моя. Я знаю, как тебе тяжело, но надо потерпеть. Ты обязательно поправишься, ты выкарабкаешься, сестричка, я тебе обещаю! — и гладила, гладила чуть теплую иссохшую руку, синюю от бесконечных капельниц.

— Нет, Тома, я не хочу… Скажи им…

— Надюша, тебе уже лучше, вот и врачи так говорят. Ты обязательно поправишься…

— Я не хочу поправляться… Тома, пусть они меня отпустят…

От таких слов Тамара аж отпрянула от больной:

— Господи, Надя, что ты говоришь?! Так нельзя, ты же такая молодая, ты обязательно будешь жить, у тебя все будет просто замечательно, вот увидишь!

Надя не отвечала. То ли обессилела, то ли просто не хотела говорить. После продолжительной паузы вновь зашептала, но как-то совершенно отрешенно, словно и не пытаясь никого убедить:

— Тома, я не хочу жить, я устала… Скажи им, пусть не мучают меня больше…

— Надо потерпеть. Я понимаю, что ты устала, но ты скоро поправишься…

Надя едва заметно махнула рукой на сестру:

— Не перебивай, мне трудно говорить… Я устала жить, я не хочу больше… Я не люблю жизнь… Я рада, что все это произошло, только бы поскорее уйти… Я хотела, чтобы это произошло… Я хотела, чтобы их не стало… Я их ненавижу, я не могу больше жить… Пусть они меня отпустят…

Надя вновь замолчала. Видно было, каких трудов ей стоила эта тирада. Тома, ошарашенная подобным заявлением, вновь начала уговаривать сестру:

— Наденька, родная моя, так нельзя говорить, ты обязательно должна жить! Их больше нет, теперь все будет по другому, я обещаю тебе. Мы будем жить втроем: ты, я и маленький Юрочка. Ты же любишь Юрочку? — Надя едва заметно кивнула. — Вот видишь, и он тебя любит, и я тебя люблю. Теперь все будет по-другому, теперь все будет хорошо! Я обещаю тебе, все будет хорошо, ты только выздоравливай! Живи, Надюша, ты только живи, умоляю тебя — живи…

Надя по-прежнему молчала. Тамара плакала:

— Это я во всем виновата… Прости меня, Надюша, прости — это я во всем виновата, это из-за меня тебе пришлось терпеть… Это я виновата…

Надя невероятным усилием воли подняла почти прозрачную руку, погладила Тамарину ладонь:

— Ты не виновата, не плачь… Ты не виновата… Это они виноваты, я их ненавижу… А тебя люблю. Тебя и Юрочку. Ты не виновата, сестра, ты не…

Рука упала и безжизненно свесилась с кровати. Аппарат, мерно отсчитывающий пульс, противно запищал на высокой ноте. На плачущую Тому равнодушно взирали сухие безжизненные глаза…

Все лето — похороны, девять дней, похороны, девять дней, похороны, сорок дней, девять дней, сорок дней, сорок дней… На Надюшины девять дней, девятого июля, ей должен был исполниться двадцать один год. Но, равно как и на ее похороны, пришло лишь несколько человек: завести друзей несчастной девочке не удалось из-за маниакально настроенных родителей, а многочисленные однокурсники почти все разъехались кто куда — лето в разгаре. Те, кто все-таки пришел, откликнувшись на слезные Тамарины мольбы, не все даже знали Надюшу при жизни…

Жизнь остановилась. Впасть в былую "спячку" Тамаре не позволили Ирочка и Саша Безродных. Только они были рядом в эти страшные дни, только они помогали и поддерживали Тому, не давая сойти с ума. Влад объявился было накануне Юрочкиного дня рождения, но, услышав страшные новости и пообещав посильную помощь, вдруг исчез и не появлялся до конца лета. Откуда только сила воли взялась — три месяца обходиться без Тамариных услуг?!

Влад

Что происходит? Почему так? Ведь он не получает уже былого кайфа от близости с Тамарой. Уже не сплетаются в причудливые узоры струйки крови на его ногах, уже не захлебывается от боли жертва. Правда, кровь и сейчас появляется каждый раз после близости, но это уже не та кровь — не былые ручейки, а лишь небольшие пятнышки на простыне, словно пародия на былое блаженство… Казалось бы, после такой метаморфозы он должен охладеть к Тамаре, как к прочим своим многочисленным любовницам. Но — вот ведь что странно — он все больше привязывается к ней. Если раньше он получал небывалое физическое наслаждение, особенно кайфуя от ее страданий, равно как и рабской услужливости и готовности страдать ради удовольствия любимого, то теперь, не имея возможности удовлетворять садистские склонности, он получал наслаждение от другого. Ныне, когда она совершенно откровенно называла его "обузой", когда перестала радоваться возможности "усладить господина", а, напротив, всячески показывала, что дарит ему возможность насладиться своим восхитительным телом сугубо из милости, дабы не подох где-нибудь под забором, как бездомная собака, он получал не только физическое удовлетворение, но и моральное. Ему не приходило больше в голову пытаться унизить Тамару или же намеренно причинить ей боль, напротив, теперь он старался причинить ей как можно меньше боли своим немалым Монстром. Больше того, он даже старался доставить ей удовольствие, подолгу лаская ее перед близостью. Но все было тщетно — Тамара стала похожа на Снежную королеву: такая же холодная и неприступная, лишь из жалости к просителю одаривающая его вниманием. Он осыпал ее ласковыми словами, носил цветы чуть не корзинами, но цветы на его глазах отправлялись в мусорное ведро со словами: "Не трать деньги, ты меня не купишь". На многочисленные признания в любви (весьма, впрочем, своеобразные) Тома лишь кривилась: "Не старайся, не мучайся, получишь ты свою порцию, обуза. На, только быстренько — у меня встреча с клиентом через час, а мне еще туда добраться надо"… Она даже не пыталась скрыть, как неприятен ей Влад, как устала она от его нытья: на, возьми, только не ной, ради Бога!

Ему уже недостаточно стало лишь удовлетворить голод и бежать по делам ли, к очередной ли подружке. Ему хотелось быть с Томой как можно дольше, хотелось проводить в ее обществе не полчаса, а целую ночь, а то и вообще жить бы с ней вместе, чтобы опостылевшая Любаша оказалась вдруг лишь страшным сном… И, когда случалась оказия переночевать у Тамары, он слезно просил-умолял позволить ему остаться с ней до воскресного вечера, пока ее родители не вернуться с дачи. Ведь они одни в квартире, никто не мешает Владу наслаждаться не только Тамариным по-прежнему восхитительным телом, но и возможностью пообщаться с ней на отвлеченные темы, ведь даже ребенок не путается под ногами, предусмотрительно отправленный на дачу. Но его мольбы оставались безответны — Тома была неумолима: получил порцию десерта и до свидания, чао, бамбино.