Восставшая Луна - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 43

— Проф, — сказал я, — я знаю достаточно людей, которые, достигнув солидного биологического возраста, так и остались детьми. Ставлю семь против двух, что в нашей партии отыщется несколько таких экземпляров.

— Это бесспорно, мой друг. Я скорее готов поспорить, что незрелыми личностями является половина членов нашей Партии, и, когда наступит развязка, я думаю, нам придётся убедиться в этом.

— Проф, — продолжала настаивать Вайо, — Майк, Мани. Сидрис уверена, что эту девочку уже можно считать взрослым человеком. Я сама тоже так считаю.

— Ман? — сказал Майк.

— Давайте изыщем возможность познакомить её с профом, и пусть он вынесет вердикт. Меня она просто подкупила тем, как безоглядно ввязалась в драку. Если бы не это, я бы не стал поднимать эту тему.

Мы отложили принятие решения и больше не заговаривали на эту тему. Вскоре Хейзел появилась у нас в доме. Она была приглашена к обеду как гостья Сидрис. Хейзел сделала вид, что не узнала меня, я тоже старался не показать, что я её уже видел. Впоследствии я выяснил, что она узнала меня не только по моей правой руке, но и потому, что на том митинге мне на голову водрузила кепку блондинка из Гонконга. Более того, маскировка Вайо не ввела Хейзел в заблуждение: она сумела узнать её по голосу.

Но Хейзел держала язык за зубами. Если она и догадалась, что мы занимаемся конспиративной деятельностью, то не показала виду.

Стальной характер этого ребёнка объяснялся обстоятельствами её жизни. Её, как и Вайо, выслали на Луну вместе с родителями ещё в младенческом возрасте. Её отец погиб в несчастном случае. Её мать винила в этом Администрацию, которая проявляла полное безразличие в вопросе о безопасности условий труда для колонистов-каторжан. Она умерла, когда девочке было пять лет; теперь Хейзел жила и работала в яслях, где мы и отыскали её. В наследство от матери она получила лютую ненависть к Надсмотрщику и Администрации.

Семья, на попечении которой находилась «Качающаяся Колыбель», позволила ей остаться. Хейзел меняла пелёнки и мыла посуду с тех пор, как себя помнила. Она сама научилась читать и могла изобразить печатные буквы. Её познания в математике ограничивались умением считать деньги, которые дети умудряются добывать всеми правдами и неправдами.

По поводу её ухода из яслей поднялся шум: владелица и её мужья заявляли, что Хейзел должна отработать у них ещё несколько лет. Хейзел решила эту проблему, оставив там всю свою одежду и немногие принадлежавшие ей вещи. Мама была рассержена настолько, что была готова втянуть всю семью в громкий скандал. Но я с глазу на глаз сказал ей, что, будучи лидером её партийной ячейки, не хочу, чтобы наша семья лишний раз привлекала к себе внимание, и что Партия заплатит за одежду для Хейзел. Мама отказалась принять деньги, отменила семейное собрание, взяла Хейзел с собой в город и проявила — по Маминым стандартам — экстравагантность в выборе новой одежды для неё.

Так мы и удочерили Хейзел. Я понимаю, что в наши дни для усыновления ребёнка необходимо выправить целую груду официальных бумаг, но в то время это было не сложнее, чем завести котёнка.

Ещё больше шума поднялось, когда Мама решила определить Хейзел в школу. Это не соответствовало ни планам Сидрис, ни тому, чего ожидала сама Хейзел. Мне снова пришлось взять на себя роль буфера, и Мама пошла на некоторые уступки. Хейзел отдали в школу, расположенную рядом с салоном Сидрис. По утрам Хейзел училась, а днём помогала в салоне: закалывала салфетки, подавала полотенца, промывала волосы клиентов — изучала ремесло и выполняла для Сидрис ещё кое-какую работу.

«Кое-какая работа» означала, что Хейзел была командиром «иррегулярных частей с Бейкер-стрит».

Хейзел возилась с детьми на протяжении всей своей короткой жизни. Они её любили, и она могла убедить их сделать всё, что угодно. Она понимала их даже тогда, когда любому взрослому человеку их речь могла показаться просто тарабарщиной, и служила идеальным связующим звеном между Партией и её юными помощниками. Она умудрялась превращать поручения, которые мы давали детям, в игру и умела заставить их играть в неё по установленным ею правилам.

Предположим, карапуза, слишком юного для того, чтобы уметь читать, ловят с целой стопкой подрывной литературы — а такое случалось не единожды.

Взрослый. Детка, где ты это взял?

Иррегулярный с Бейкер-стрит (в соответствии с инструкциями Хейзел). Я не детка, я большой мальчик.

Взрослый. Хорошо, большой мальчик, где ты это взял?

ИБС. У Джеки.

Взрослый. А кто это — Джеки?

ИБС. Джеки — это Джеки.

Взрослый. А как фамилия этого Джеки?

ИБС. Чья?

Взрослый. Джеки.

ИБС (презрительно). Джеки — это девочка.

Взрослый. Хорошо. А где она живёт?

ИБС. Кто?

И так далее, по кругу. Ответы на все вопросы сводились к одной ключевой фразе: «Я взял это у Джеки». Поскольку в реальности Джеки не существовало, то у неё (или у него) не было ни фамилии, ни домашнего адреса, ни даже постоянного пола. Как только дети поняли, насколько легко делать из взрослых полных дураков, они начали заниматься этим с огромным удовольствием.

В худшем случае литературу конфисковывали. Даже целый взвод стражей порядка подумал бы дважды, прежде чем арестовать маленького ребёнка. Да, теперь по улицам Луна-Сити ходили взводы полицейских: в меньшем количестве они никогда не показывались — кое-кому из них это уже стоило жизни.

Когда Майк начал писать стихи, я не знал, смеяться мне или плакать. Ему хотелось опубликовать их! Его желание увидеть своё имя напечатанным может служить примером того, до какой степени проснувшаяся человеческая натура испортила эту невинную машину.

— Майк, — сказал я, — бога ради. У тебя что, короткое замыкание во всех цепях? Или ты решил всех нас выдать?

Прежде чем он начал дуться на меня, проф сказал:

— Не горячись, Мануэль. Я, кажется, вижу выход. Майк, как насчёт того, чтобы взять псевдоним? Тебя устроит?

Вот так Саймон Шутник и появился на свет. Возможно, Майк выбрал это имя наугад — оперируя случайными числами. Но серьёзные стихи он подписывал другим именем — своей партийной кличкой Адам Селен.

Стишки Саймона были довольно скверными — непристойные и подрывные по содержанию, которое варьировалось от колючих выпадов в адрес важных шишек до беспощадных нападок на Надсмотрщика, полицейских, шпиков и всю систему в целом. Эти стихи можно было увидеть на стенах общественных туалетов или на обрывках бумаги, оставленных в капсуле подземки. И везде, где бы они ни появлялись, под ними стояла подпись «Саймон Шутник», сопровождавшаяся рисунком рогатого чёртика с веером зубов и раздвоенным хвостом. Иногда в руках у него были вилы, на которые он накалывал толстяка. Иногда изображалась только рожица — весёлый оскал и рога, а спустя какое-то время одного этого оскала и рогов стало вполне достаточно, чтобы ясно обозначить: «Здесь был Саймон».

Саймон возник в один и тот же день сразу по всей Луне и, раз возникнув, уже больше не исчезал. Вскоре у него сыскались добровольные помощники; его стихи и сопровождающие их картинки, столь простые, что их мог нарисовать кто угодно, начали появляться в большем количестве мест, чем мы планировали изначально.

Стишки и карикатуры начали появляться даже внутри самого Комплекса, что никоим образом не могло быть делом наших рук; мы никогда не занимались вербовкой гражданских служащих Администрации. Но тем не менее не успело пройти и трёх дней с момента первого появления грубого стишка-лимерика, намекавшего на то, что причиной ожирения Надсмотрщика являются некоторые весьма непривлекательные привычки, как этот лимерик появился на наклейке вместе с карикатурой, подправленной таким образом, что у толстой жертвы, удирающей от вил чёртика, появились вполне узнаваемые черты Морта Бородавки.

Мы этих наклеек не заказывали и не печатали. Но они появились и в Луна-Сити, и в Новолене, и в Гонконге. Наклеены они были повсюду: в телефонах-автоматах, на столбах коридоров, в воздушных шлюзах, на перилах пандусов и ещё в сотне мест. Я сделал выборочный подсчёт и скормил Майку полученные данные. Он подсчитал, что в одном только Луна-Сити было расклеено свыше семидесяти тысяч подобных картинок.