Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен - Уткин Анатолий Иванович. Страница 88

Вильсон провел Рождество в штаб-квартире генерала Першинга в Шомоне. Это была ближайшая точка пребывания Вильсона по отношению к прежнему фронту. В красивых французских полях было по-рождественскому тихо. Президент отдал должное «галантной борьбе, которую вы вели». В поезде, который направлялся в Кале, его вывели из себя влажные простыни, застеленные французской железнодорожной службой. Пришлось сидеть в кресле. Рано утром 26 декабря он увидел неожиданно спокойное море, над которым висел ледяной туман. В стороне немецкие военнопленные разгружали товарные вагоны; они бросили работу, молча наблюдая за американским президентом.

Президент с обширным сопровождением взошел на борт парохода «Брайтон» — некогда белый красивый корабль, недавно превращенный в плавучий госпиталь и покрашенный в отвратительный серо-синий тон. Вокруг сновали эсминцы конвоя. В небе — эскорт авиации.

Из приблизившегося на горизонте замка Дувра ударили пушки салюта. Триста лет назад сюда, к меловым скалам Дувра, причаливал Френсис Дрейк со своей пиратской добычей. А потом именно здесь выгружались императоры, короли и президенты континентальных и заокеанских земель. Президента Вильсона встречал дядя короля — герцог Коннот. После рукопожатия красная дорожка почетных гостей на Адмиралтейский пирс, где военный оркестр грянул «Звездно-полосатое знамя». Одетые в красное, синее и белое девушки Дувра бросили к ногам гостей розы. Вильсон ответил улыбкой. Расписанный звездами и полосами локомотив за час домчал делегацию до лондонского вокзала Чаринг-Кросс, где на платформе уже стояли король, королева и весь состав правительства.

Удивил энтузиазм толпы, собравшейся вокруг Чаринг-Кросс, — это опровергало общее мнение о флегматичных англичанах. Но Ллойд Джордж обратил внимание и на особенности приема, особенно контраст того, как принимали неделей назад Клемансо и Жофра. Вильсон «не был популярным героем для среднего жителя королевства. Он не взывал к бойцовским инстинктам подобно Клемансо и Жофру. Люди все еще помнили речь Вильсона, что он «слишком горд, чтобы воевать, — и это в то время, когда их сыны сражались насмерть»[460]…

Но и Вильсону было грех жаловаться. Даже калеки ветераны махали звездно-полосатыми флажками, все пространство вокруг статуи королевы Виктории было заполнено полными энтузиазма лондонцами. Когда встречающие американцы запели, многие англичане присоединились к ним. На здании напротив огромными буквами было написано приветствие. Когда въезжали в Букингемский дворец, проглянуло солнце. В газетах писали, что это «бросило золотой блик на все происходящее. Ворота Сент-Джеймсского дворца стали пурпурными в послеполуденном солнце»[461].

Британия решила принять президента Вильсона как никого другого. Был открыт большой зал Букингемского дворца, пустовавший всю войну. Золото и серебро полировалось с величайшим тщанием, равно как и бесчисленные трубы внушительного органа. На столах стояла золотая посуда. Врач Вильсона Грейсон сказал, что «ничего подобного он в своей жизни не видел». Не только он. Даже Ллойд Джордж признал, что «такой поразительной сцены я не видел ни раньше, ни позже»[462].

И, пожалуй, не мог. Российская, Германская и Австрийские империи лежали в развалинах, Французская республика лишилась половины своего богатства, Италия еле выстояла в войне. Только британский трон стоял непоколебимо. 27 декабря 1918 г. в зале был весь цвет Британии и все ее военные и морские вожди, все ее адмиралы и фельдмаршалы, принцы и премьер-министры, весь дипломатический корпус, хозяева прессы, писательский цех во главе с Артуром Конан-Дойлем и Редьярдом Киплингом.

И все это было сделано для одного человека, для президента Соединенных Штатов, сидевшего в своем строгом черном костюме в самом центре этой великой сцены. Король Георг Пятый поднялся с бокалом вина. Он провозгласил тост за дружбу с великой заокеанской демократией. Король довольно долго говорил об огромном вкладе американцев в победу. В ответном слове президент Вильсон обрушился на политику баланса сил, давшую такие горькие результаты. Он косвенно назвал себя и свои идеи «великим приливом, касающимся сердец людей». Заключил Вильсон свой тост призывом осушить бокалы «за здоровье короля и королевы, за процветание Великобритании». В зале наступила тишина. Важно было не то, что сказал Вильсон, а то, чего он не сказал. А не сказал он о британском вкладе в только что завершившуюся войну, ни словом не упомянул британский флот и британские вооруженные силы, не упомянул имени ни одного британца[463].

После обеда президент Вильсон буквально наткнулся на военного министра Уинстона Черчилля. Знаком признания был вопрос: «Мистер Черчилль, в каком состоянии военно-морской флот?» Черчилль вспыхнул и едва ли не в единственный раз не нашелся что сказать. Ллойд Джордж по возвращении на Даунинг-стрит немедленно связался с британским послом в Вашингтоне лордом Редингом. Он указал на вред, нанесенный дружбе Британии с Соединенными Штатами речью и поведением президента. Ллойд Джордж специально подчеркнул, что старается угодить президенту больше, чем Клемансо, что Британии необходима дружба с Америкой. Утром посол Рединг связался с премьером: президент Вильсон обещает, что его предстоящая речь в Зале гильдий будет воспринята англичанами более благосклонно.

А Вильсон пребывал в наилучшем состоянии духа. Он, к слову говоря, отмечал свое шестидесятидвухлетие. Английский король нанес ему визит и подарил ему книги о Виндзоре. Вильсон говорил, что это «самый великий день в моей жизни». По пути в Зал гильдий лорд-мэр Лондона и шериф «в умопомрачительных средневековых костюмах встретили его. Ему были — при овации всех присутствующих — дарованы «вольности города». Вильсон вышел на трибуну.

Вильсон начал с диалога двух великих народов, ныне они говорят друг с другом. «Солдаты этой войны воевали со старым порядком. Сердцевиной старого порядка был баланс сил». Президент сделал краткий обзор дипломатии XIX в. Мир тогда поддерживался «ревнивым наблюдением друг за другом и антагонизмом интересов». Хороший ли это пример для сегодняшнего дня? «Ныне не должно быть баланса мощи, никакого группирования одних стран против других, но единая, объемлющая всех группа наций, которым будет доверен мир на нашей планете»[464]. Президент не упомянул ни одного имени, не упомянул могучих британских усилий в войне. Нечувствительность ранит, в данном случае это было особенно заметным.

Англичане своенравный народ, и иногда им нравятся еретики. «Ересь» Вильсона понравилась епископу Кентерберийскому и бывшему премьер-министру Асквиту — они кивали головами в знак одобрения. А виконт Морли обернулся к врачу Вильсона Грейсону: «История отметит только двух человек в этой войне — Вильсона как государственного деятеля и Фоша как солдата»[465]. Конгресс тред-юнионов прислал Вильсону целый манифест: «Секретная дипломатия довела европейские нации до крушения». Асквит прислал письмо: «Как и Вы, я всегда был университетским человеком».

Ллойд Джордж — всеми мыслями в выборах — всячески старался использовать элемент честолюбия в Вильсоне. Уайзмен готовил его к этому важному рандеву. Британский премьер вместе с Бальфуром посетил президента Вильсона в его шикарном кабинете в Букингемском дворце. Пусть Лига Наций будет первым обсуждаемым пунктом конференции. Ллойд Джордж докладывал военному кабинету: «Президент — чрезвычайно приятная личность. Он ведет себя, как профессор в компании молодых учащихся, — чего я и ожидал. Лига Наций — единственная дорогая ему идея». Сложности с президентом будут заключаться в том, что «у него нет определенной конкретной схемы». Вильсон любит большие идеи и не любит конкретности. Насколько его поняли англичане, ему важна была главная идея, а детали — в которых самый смысл — его угнетали. Он ненавидит французские предложения относительно формальных процедур. Слушавший премьера лорд Керзон промолвил: «Нас ждет на конференции грустное фиаско».

Вильсон считал, что колонии должны быть отданы прежней владелице — Германии. Ему понравилась идея получения мандатов на управление теми или иными территориями. Ему очень не нравились идеи о взыскании контрибуций. Приоритет должен быть отдан «прямым репарациям». Ллойд Джордж как раз читал доклады Кейнса, и полное хладнокровие Вильсона в отношении тяжкого финансового бремени Британии его угнетало. Ведь в случае реализации американских схем Франция и Бельгия оказывались в более благоприятном положении.