Замок - Гурвич Владимир Моисеевич. Страница 28

— Феликс, я столько за то время, что мы вместе, выслушала от тебя необычных мыслей, но привыкнуть к ним все так же не могу.

— И не надо, привычка — это омертвление. Пусть ее у тебя не будет. Идем?

— Идем, — сказала Мария.

На этот раз стол был накрыт на террасе, поэтому все участники торжества могли расположиться с удобством. Когда Каманин и Мария появились здесь, то все уже собрались. Ждали только их.

— Добрый вечер, дорогие мои! — приветствовал всех Каманин. — Прошу за стол.

По тому, как все быстро заняли свои стулья, стало ясно, что эту команду давно ждали. Каманин и Мария сели во главе стола. Лишь одно место оказалось не занятым, хотя там тоже стояли приборы. Официантки разлили всем вина в бокалы.

Держа налитый бокал, встал Каманин.

— Дорогие мои, жены, дети, друзья, — произнес он. — Очень вам всем благодарен за то, что вы находитесь тут. Но этот вечер я бы хотел посвятить той, кого здесь нет, и кого никакие силы не могут привести сюда. Я говорю о своей последней жене Оксане. Хотя она не с нами, но она незримо присутствует среди нас. Мне не дано знать, видит ли она наше сегодняшнее собрание или нет. Да это не так уж и важно. А важно то, что я ее сейчас вижу перед своим мысленным взором такой, какой встретил Оксану впервые. Я не намерен вдаваться в воспоминания, а хочу сказать о другом. Все люди делятся в зависимости от того, что представляет их главный интерес в жизни. Для большинства — это деньги, секс, карьера, отдых, комфортные условия в жизни. Оксана тоже любила весь этот набор, но для нее он был всегда на втором, а может и третьем месте. Вы знаете, по профессии она была культурологом, и культура составляла главное, чем она жила. Мы очень много спорили о роли и значении культуры, я бы даже сказал, что вся наша совместная жизнь прошла в этих бесконечных дискуссиях. У нас почти по каждому вопросу были разные мнения. Но это нас не отдаляло друг от друга, а наоборот, сближало. Потому что мы не упирались рогом в свою позицию, а благодаря нашим спорам каждый расширял свое представление о предмете. Такого обогащения, возможно, у меня больше никогда не было. Ее болезнь развивалась стремительно, она сгорела буквально за несколько месяцев. Умирала Оксана в ясном сознании, в котором пребывала почти до самого конца. Она понимала, что с ней происходит, и не питала никаких иллюзий. Я так и не узнал у нее, боялась ли она смерти. Но она мужественно принимала выпавшие на нее испытания. Мне даже казалось, что если она чего-то и боялась, так это то, что будет со мной и с нашими детьми — Маей й Колей. Она их очень любила, она видела в них продолжение самой себя. Об этом она мне частенько говорила. Предлагаю выпить за Оксану. И пусть будет этим вечером так, как будто она находится среди нас.

Все встала и молча выпили. Это стало сигналом для официантов, они стали разносить блюда. Одно из них поставили на место, предназначенное для Оксаны.

По одну стороны от этого пустого места сидела Майя, по другую — Николай. Оба молчали и даже почти не смотрели друг на друга. К ним подошел Каманин и сел между ними. Он взял каждого за руку.

— Майечка, Коленька, давайте отдельно от всех выпьем за вашу маму. Она, как никто другой, заслужила, чтобы о ней помнили долго. До тех пор, пока жив один из нас, она будет всегда в его воспоминаниях.

Каманин заметил, что в бокале Николая была налита вода.

— Ты не выпьешь вина за маму? — спросил Каманин.

— Я не могу, я дал обет не пить спиртного, — ответил Николай.

— Хорошо, — согласился Каманин, — не важно, что пить. Я не сомневаюсь, вашей маме радостно от того, что мы все вместе собрались — ее дети и я, и вспоминаем о ней. Однажды месяца за три до кончины она мне сказала, что очень хочет, чтобы между нами всегда царило бы согласие. Я ей обещал.

Внезапно Майя выскочила из-за стола и бросилась в каминную комнату. Вслед за ней устремился Николай.

Майя сидела на стуле и рыдала. Брат сел рядом с ней. Он молчал и не пытался ее утешать.

— Почему ты молчишь? — немного успокоившись, спросила Майя. Ее щеки были мокрыми от слез.

— Слезы лучше слов. Бог дает их нам, чтобы облегчить наши страдания. Если человек плачет, не надо ему мешать. Он должен выплакать все, что у него накопилось.

Майя удивленно посмотрела на брата.

— Ты, правда, так думаешь?

— Это не мои мысли, но я с ними согласен.

— Тогда почему ты не плачешь?

— Не знаю, наверное, уже выплакал свое. — По его лицу она видела, что его мысли унеслись куда-то далеко.

— Мне иногда так не хватает мамы, так хочется ее о многом спросить, — призналась Майя. — Объясни, почему твой Бог ее взял к себе так рано?

— Бог не мой, Он общий. А почему Он это сделал, мне не ведомо. И никому не ведомо. Такова Его воля.

— Это злой поступок с Его стороны.

— Так нельзя говорить. Мы все несем наказания за наши грехи.

— И какие, Коля, грехи были у нашей мамы. Я не знаю ни одного. Может, ты что-то знаешь? Так расскажи.

— Я ничего не знаю про грехи мамы. Но у Бога свои представления о том, кто грешен, а кто нет. Возможно, она ушла за чужие грехи. — Николай на секунду задумался. — Мне один предстоятель сказал, что люди отвечают не только за когда-то совершенные кем-то плохие поступки, но даже за плохие поступки, которые еще только будут совершенны.

— Но ведь это ужасно! — Глаза Майи стали от негодования непривычно большими. — Выходит, кто-то нагрешит, может быть, через тысячу лет, а уже сейчас мы несем наказание. Например, наша мама.

— Да, так все устроено, — признал Николай. — Но мы не знаем, почему умерла мама. Я лишь сказал, как может быть.

— Это ужасно, это несправедливо, Коля. Я никогда не приму такого Бога.

— Но другого Бога не существует, — возразил Николай. — В этом и заключается смирение, что надо принимать Его в любом проявлении. Чтобы Он не делала, Его можно только любить.

— Тогда я не хочу для себя ни такого смирения, ни такой любви. Я хочу не Бога, я хочу маму. А на Него мне наплевать! — выкрикнула Майя. — Она взглянула на Николая, тот сидел, сгорбившись, и смотрел куда-то вдаль.

— Пойдем, Майя, назад, — глухо произнес Николай. Он встал, и, не смотря на сестру, направился на террасу.

После ужина все потянулись в каминный зал. Никто не представлял, что должно сейчас последовать. В ожидании дальнейшего все молчали.

Каманин вышел к камину.

— Дорогие мои, я надеялся, что сегодня у нас состоится музыкальный вечер, — произнес он. — Мне хотелось, чтобы звучала живая музыка. С этой целью я выписал пианино. Мой сын Николай, как вам отлично известно, прекрасный пианист. Я очень надеялся послушать его исполнение. Но в последнее время в его жизни произошли важные перемены, о которых наглядно свидетельствует его одеяние. Поэтому я не знаю, порадует ли Коля сейчас нас своей игрой. Он сам должен это решить.

Каманин и вместе с ним все остальные стали выжидательно смотреть на Николая. Тот по своему обыкновению сидел молча, уставившись в пол. Прошло несколько минут, а ничего не менялось. Казалось, за все это время Николай даже не пошевелился.

— Коля, мы ждем твоего решения, — напомнил ему отец.

Николай вдруг резко выпрямился, затем так же резко встал и направился к инструменту. Он сел, открыл крышку и несколько секунд внимательно смотрел на клавиши, словно бы вспоминал, что они означают. Затем положил на них руки и заиграл.

Одно произведение сменялось другим без малейшей паузы. Было такое ощущение, что исполнитель дорвался до игры и не мог остановиться. Николай играл, почти не смотря на клавиши, то и дело, закрывая глаза. Звуки заполняли все пространство каминного зала, к членам семьи Каманина присоединилась польская обслуга, которая столпилась у двери. Все молчали, только теперь не по причине ожидания того, что будет дальше, а завороженные мастерством пианиста.

Каманин смотрел на сына и вспоминал его первые шаги на этом поприще. Именно Оксана практически случайно обнаружила в четырехлетнем карапузе музыкальные способности — умение с лета запоминать любой мотив. Когда она ему сказала, что Николеньку, как они его тогда называли, надо срочно учить музыке, он сначала отмахнулся. Сказал, что слишком рано это делать, надо подождать пару годков.