На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина. Страница 109
— Нож! — всплеснула руками мама, когда все расселись за столом. Рихард при этом нашел руку Лены своей ладонью под бархатной скатертью и сжал ее ласково, и девушка улыбнулась ему, чувствуя, как сладко замирает сердце от счастья. — Лена, ты не могла бы принести нож из кухни, чтобы Коля разрезал утку?
Конечно, Лена могла бы. Уходя из комнаты, она обернулась на сидящих за столом и заметила, что они смотрят ей вслед как-то странно. Ей надо было торопиться, пока не остыла утка. И она смело шагнула в темноту коридора, казавшегося во сне каким-то бесконечно длинным, пока она наощупь вдоль стен дошла до кухоньки их квартиры. Там тоже не горел свет, и Лена долго искала выключатель на стене, пока мужской голос на немецком языке не произнес за ее спиной резко и недовольно:
— Что ты делаешь здесь? Я жду тебя уже четверть часа!
Это был Ротбауэр. В парадной форме, с наградами, которые висели на кителе, с такими пугающими знаками СС.
— Мы опаздываем на ужин к гауляйтеру, Лена. Не подобает заставлять его ждать.
— Но я хотела встретить полночь с моими родными, — слабо возразила Лена, но Ротбауэр уже схватил ее за руку и потащил за собой по темному коридору. Лена только и успела бросить беспомощный взгляд в ярко освещенный дверной проем комнаты, где ее ждали семья, друзья и Рихард. Ей хотелось крикнуть и позвать на помощь, хотелось сбросить крепкие пальцы штурмфюрера, но его хватка была слишком сильной. Он распахнул дверь квартиры и первым шагнул на площадку, заставив Лену оторопеть от страха — прямо за порогом минской квартиры зияла пустота. Дом оказался почему-то разрушен бомбовыми ударами, и от него остались только стены с пустыми глазницами окон. Ветер ударил в лицо, захлопал подолом платья по ногам. Тщетно Лена пыталась вырваться из руки Ротбауэра. Он обернулся к ней, что-то сказал резкое в лицо и рухнул вниз, в зияющий темнотой проем, где еще недавно сбегали вниз ступени лестницы подъезда. Лена только и успела вскрикнуть, когда сильная рука штурмфюрера потянула ее за собой, в черноту и холод, и… она подскочила на месте, просыпаясь от резкой трели звонка. В теплой кухне Розенбурга под обеспокоенным взглядом Кати.
— Ты немца звала, — прошептала Катерина, пока обе, поправляя фартуки, торопились в столовую за звонок.
— Ротбауэра? — похолодела Лена. Оставалось только радоваться, что его имя сорвалось с губ при Катерине, а не при Айке, Урсуле или Биргит.
— Кого? — переспросила Катя и покачала головой. — Не, нашего немца. Молодого. Як вскрикнула, я аж подумала, он пришел.
В столовой было пусто. Хозяева не стали дожидаться прихода работниц и разошлись по своим комнатам. Но Лена слышала звуки патефонной записи, которые приглушенно доносились через комнаты до столовой, и подозревала, что Рихард ушел в музыкальную. Сейчас, когда животный страх снова вспыхнул в ней при встрече с прошлым во сне, Лене до безумия хотелось увидеть его. Почувствовать его близость. Чтобы забыть обо всем. Чтобы снова он стал всем ее миром. Хотя бы на короткие минуты.
Но когда Лена закончила уборку и вместе с Катей перемыла посуду, чтобы поскорее шагнуть в музыкальную, комната встретила ее тишиной и ночной темнотой. Только угли потрескивали в камине, и блестело стекло полупустого бокал в этих всполохах, говоря о том, что еще недавно здесь кто-то был. И Лена была готова поклясться, что даже чувствовала в воздухе слабый запах одеколона и кожи Рихарда. Оттого и было так больно. Словно она опоздала всего на доли секунды застать его здесь. Словно упустила возможность все исправить.
Лене снова не спалось. Наверное, причиной тому мог быть короткий сон в кухне всего час назад. А может, ее странно возбужденное состояние, которое не позволяло расслабиться. Она все крутилась и крутилась в постели, сбивая простыню. Попробовала закрыть глаза и думать о чем-то приятном, но вместо этого перед глазами то и дело возникал Ротбауэр. Из воспоминаний прошлого в оккупированном Минске и из страшного сна, когда он увлекал ее в темную бездну. Снова стало страшно и неспокойно, забилось сердце тревожно. Думать о том, что с ним случилось, не хотелось. Неприятно сжималось сердце, и снова и снова захлестывал волной липкий страх.
Набросить на плечи кофту и спуститься по ступеням черной лестницы заняло меньше минуты. Тонкая полоска света, идущая под дверью комнат Рихарда, говорила о том, что он не спит сейчас, но Лена вдруг заробела и замерла на месте, не зная, стоит ли ей поднять руку и тихо постучаться. Он твердо заявил, что им необходимо прекратить эти запретные отношения, но именно она вчера поставила точку в их разговоре, как ей казалось. А ставить эту точку Лена не была готова. И не хотела. Единственное, чего она горячо желала сейчас, чтобы он укрыл ее от страхов и горя в своих руках.
Но что подумает Рихард, если она сейчас постучит в дверь его спальни? Лена никогда прежде не поступала так безрассудно и смело. Порой ей говорили педагоги, что для некоторых ролей она еще не чувствовала в себе бурление крови и страсть, чтобы отразить их в полной мере на сцене. Да, она вполне способна показать танец с технической стороны без каких-либо огрехов, но в нем не хватало «тех самых» эмоций.
— Ты слишком молода, чтобы прочувствовать и прожить все это, — приговаривала Мария Алексеевна. — Ты вполне способна показать прелесть и невинность Одетты, но Черный лебедь… Сомневаюсь, моя дорогая.
— Я смогу, — твердила Лена упрямо. — Я отточу все до совершенства.
— Пойми, ты должна танцевать не головой. Ты должна танцевать сердцем, Леночка, — мягко говорила педагог, и Лену порой даже раздражали эти слова, потому что она никак не могла понять, что от нее требуется.
А сейчас она вспоминала ощущения и чувства, которые играли в ней во время танца с Рихардом. Тогда она танцевала именно сердцем. И оно сейчас и тянуло сюда, за эту дверь, невзирая на все доводы рассудка. Поднять руку, постучаться и войти в эту запретную для нее сейчас комнату.
Но все-таки именно рассудок взял верх в эти мгновения, и после недолгих колебаний заставил развернуться в сторону черной лестницы. Немыслимо поступать сейчас, следуя порыву! Настоящее безумие! Где ее девичья гордость? Где ее стыд? Где ее комсомольское сознание, в конце концов?
Рихард так неожиданно распахнул дверь комнаты, что сердце Лены чуть не выпрыгнуло из груди. Она обернулась к нему, не веря, что видит его сейчас, и вцепилась изо всех сил в край кофты в волнении.
— Дядя Ханке? Что-то с дядей? Он вызывал тебя? — это были первые слова Рихарда, когда он оправился от удивления, заметив ее в темноте коридора. А потом поманил ее к себе, когда она покачала отрицательно головой, и отступил в сторону, давая ей возможность ступить в комнату. — Зайди на минуту. Иначе мы разбудим дядю, у него такой чуткий сон. А еще тут нещадно сквозит…
У Лены еще была возможность уйти. Сказать, что не стоит сейчас, ночью, ей быть у него в спальне. Или вообще ничего не говорить, а развернуться и просто уйти в безопасное одиночество своей комнаты. Но она твердо знала, что если и может что-то измениться, то в этим минуты, поэтому и шагнула из темноты коридора в его комнату, из которой лился приглушенный свет ночной лампы на столике у кровати.
Рихард читал. Она успела заметить раскрытую книгу, лежащую на постели, бокал вина и бутылку, стоящую на столике. И это подсказало ей тему для разговора, прежде чем обернуться к нему и встретиться с ним лицом к лицу в уединении спальни.
— У меня не было возможности поблагодарить за книгу. Гейне. Я люблю Гейне. Спасибо за подарок, — произнесла Лена, собравшись с духом, и повернулась к Рихарду, закрывшему дверь за ней. И тут же на мгновение растерялась, заметив, что он почти раздет — в велюровом халате, майке и пижамных брюках. Синий цвет халата делал его глаза сапфировыми в неясном свете лампы. Пояс не был туго завязан на талии, а в вырезе майки она видела крепкие мускулы груди и плеч. Лена вспомнила, как когда-то недавно видела его обнаженный торс целиком, и почему-то пересохло в горле, а все разумные мысли куда-то тут же улетели из головы.