На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина. Страница 65

— Любовь к тебе! Пусть связь миров порвется и, набежав из бездн, второй потоп поглотит все живое на земле — мне все равно! Лишь ты моя отрада, а без тебя и жизни мне не надо…

— Вот оно! — вдруг воскликнул Иоганн так громко, что Лена, погруженная в собственные мысли с головой, вздрогнула от неожиданности. — Прости, Воробушек. Просто мне пришла в голову одна мысль, и… я бы, наверное, желал обдумать ее толком. А еще, может, удастся немного поспать. Ты не возражаешь, если мы продолжим чтение позднее днем? Я дума. Тебе тоже не будет лишним отдохнуть перед началом дня.

Разумеется, она не возражала. Поэтому подчинилась его просьбе и ушла к себе, гадая, что именно пришло в голову Иоганна. Поспасть Лене, правда, удалось всего два часа. Девушки не стали будить ее в привычное время, чтобы приступить вместе к работам. Биргит смилостивилась и не стала требовать Лену вниз, давая ей возможность отдохнуть. Зато потребовала к себе баронесса, едва только узнала, что Рихард уехал рано утром.

Немка была в ярости. Лена сразу это поняла, когда переступила порог ее спальни, в которой никогда прежде не была. Эти покои заметно отличались от комнат мужчин. Шелковые цветочные обои, дорогие бархатные занавес на окнах и на балдахине огромной кровати, стекло подвесок люстры и светильников у кровати. И цветочный аромат духов, от которого так сладко закружило голову.

— Я полагаю, ты знаешь, что это такое! — холодно произнесла баронесса и опустила конверт на блестящую поверхность маленького столика, за которым завтракала, сидя у окна. Широкие рукава ее шелкового халата при этом мягко скользнули вниз, словно крылья опустились на пол. Лена впервые видела такой халат. Неудивительно потому, что замешкалась в ответом, завороженная облачением баронессы и роскошью ее комнаты.

— Это письмо господина Рихарда. Он попросил передать вам при отъезде.

— Это-то мне ясно. Я не понимаю, почему никто не потрудился разбудить меня, чтобы я попрощалась с сыном! — возмутилась баронесса. Лена пригляделась к ней и только сейчас заметила, как она разъярена. Даже кончик носа побелел от злости. Но надо отдать должное — ее ярость клокотала где-то глубоко внутри, не выплескивалась в эмоциях или жестах. И это-то и было самым опасным, по мнению Лены. Тлеющие вулканы всегда извергались неожиданно и были особенно разрушительными.

— Ты ведь знала, что он уезжает совсем не в санаторий. Неужели в твоей хорошенькой маленькой голове даже мысль не мелькнула о том, что нужно делать? Неужели и ты такая же тупая, как и остальные русские? Я думала, что в тебе есть достаточно разума, раз ты сумела выучить наш язык. Но нет! Ты знаешь, тут в соседней земле есть прекрасное место для людей, где не нужно думать вообще. В отделении лагеря Равенсбрюк нужно только исправно выполнять команды и трудиться на благо Германии.

— Но господин Рихард сам… — попыталась оправдаться Лена, у которой сердце замедлило ход при слове «лагерь». Но была тут же остановлена.

— Моя госпожа, — вдруг выступила Биргит вперед и дернула Лену за фартук, вынуждая молчать. — Моя госпожа, вините меня. Я выучила русских не принимать решения без совета со мной. А думать, моя госпожа, им вообще вредно.

— И видишь, к чему это привело? — произнесла холодно баронесса. — Я пропустила отъезд моего мальчика. Если бы ты не попрощалась с Клаусом!..

— Бог даст, господин Рихард приедет в отпуск, как на прошлое Рождество, помните? — сказала Биргит. А потом подошла к комоду, на котором стояли коробки с пилюлями и порошками, намешала что-то в стакане воды и поднесла тот баронессе.

— Выпейте, моя госпожа, лекарство. Головная боль тут же уйдет.

— Я отказываюсь от лекарств, — чуть капризно проговорила баронесса, поднося ладонь к глазам. — Из-за своей бессонницы я пропустила отъезд Ритци.

— Ну-ну, будет, — успокаивающе сказала Биргит. — Бессонница — одно можно потерпеть, а головную боль терпеть не стоит. Вредно для сосудов.

Баронесса взяла стакан и снова посмотрела на Лену. Та не ожидала поймать на себе пристальный взгляд женщины и не успела опустить взгляд в пол, как должно было. Баронесса тут же недовольно поджала губы.

— Никакого почтения от этой русской. Прошло уже два с лишним месяца, а она так и осталась дикой. Отправь ее к Штайлеру или приставь к Штефану в сад. Не хочу пока ее видеть в доме. Сразу же вспоминаю, что Ритци уехал, не попрощавшись…

— Но… но что скажет на это господин Иоганн? — спросила Биргит.

— Ему поможет временно одна из русских. Я так решила. На этом все.

Тревоги Лены по поводу ближайшего будущего развеял Войтек. Неизвестный Лене Штайлер оказался ближайшим соседом Розенбурга. Один из самых крупных бауэров, прежде арендовавшим земли у семьи фон Ренбек, а с установлением национал-социализма ставший их владельцем. Согласно недавней договоренности Розенбург предоставлял на время сбора урожая грузовик и одного работника в лице Войтека, а взамен Штайлер отдавал часть собранных фруктов или овощей в замок для консервации.

— Не переживай, у Штайлера работают все свои, — заверил Лену Войтек и, заметив ее взгляд, пояснил. — Свои — это не немцы. Французы, поляки, голландцы и даже один бельгиец.

— Никого из Советского Союза? — спросила с надеждой Лена.

— Мне кажется, в коровнике пара девушек-украинок, но я не уверен. Я почти не разговариваю с ними, когда забираю молоко. Но мы вряд ли будем близко к хозяйству. Работа в основном в поле или в садах.

Он посмотрел на Лену пристально, окинул взглядом ее худенькую фигурку и произнес:

— Там в основном работают только мужчины. Я скажу Мареку, чтобы приглядел за тобой. Сам я буду за баранкой. Отвожу собранный урожай к хранилищам. Но на твоем месте, я бы уговорил старого немца, чтобы тот поговорил с баронессой. Это работа не для такой девушки, как ты.

Он вдруг протянул руку к ней и заправил выбившийся из-под косынки локон. И Лена не отшатнулась от этого жеста. Нельзя было сказать, что этот жест удивил ее. Она чувствовала, как только может чувствовать только женщина, что нравится поляку. Но помимо благодарности за заботу и, возможно, дружбы, она ничего не могла предложить ему. И Лена была уверена, что Войтек понимает это. Иначе разве не намекнул бы он ей о своих чувствах за эти месяцы?

Все оказалось так, как рассказывал Войтек. На ферме Штайлера действительно работали иностранные рабочие, но кого-либо из Советского Союза не было. Даже доярки оказались из Восточной Польши, хотя и украинки. На русском языке не говорил никто, как и на немецком. Пришлось Лене вспомнить французский и выучить несколько слов на польском.

Работали в основном мужчины. Женщин было очень мало, считанные единицы, и это были немки, приходящие работницы из ближайших деревень, все как одна убежденные нацистки. Но особенно злыми были мальчики-подростки, подрабатывающие на сборе урожая. Они плевали рабочим вслед, переворачивали ведра и ящики, чем портили плоды, шипели вслед, что пришлые отнимают у немцев работу, чем удивили Лену. Разве есть тут чья-то вина, кроме самих немцев?

Но особенно доставалось Лене, в которой сразу же определили русскую по значку, нашитому на платье. Марек, бригадир группы рабочих, коренастый поляк с щербатым из-за оспин лицом, тщательно следил, чтобы она становилась в ряды, где работали только иностранцы, но подростки преследовали ее, самостоятельно переходя из ряда в ряд. То и дело вспыхивали конфликты, когда на защиту Лены вставали французы и поляки, заслоняя ее от любой обиды.

— Как псы из-за сучки, — забавлялся Штайлер, когда улаживал очередную словесную ссору. При этом на спины иностранных рабочих, бывало, опускалась резиновая дубинка, которую бауэр любил носить с собой. И добавлял, скалясь противно. — Русской сучки.

Лена переживала, что мужчинам достается из-за нее, и каждый раз, собираясь на работы на ферму, мечтала, чтобы наконец-то ее оставили в покое. Подростки чуть отстали, только когда в начале июля пришла новость о взятии немцами Севастополя. Лена смотрела, как радостно кричат немцы, когда Штайлер сообщил им об этом во время обеда, и почему-то вспоминала вечер в библиотеке, линию из сигарет на карте и голос Рихарда. Правда, совсем в покое не оставили — так и продолжали обзывать «русской дрянью» и «грязной свиньей» и бросать то комья грязи, то яблоки в спину.