Калифорния на Амуре - "Анонимус". Страница 10

Девчонка, однако, не стала терпеть его домогательств, отпихнула похабника так, что тот еле удержался на ногах. Старатель – маленький, чернявый, тип карлика-переростка – злобно сверкнул на нее глазами.

– Ну, курва, полегче, – сказал он заплетающимся языком. – Даю сто рублей. Покажи, как любить умеешь.

И снова потянул к девушке руки. Но тут его остановил вожак труппы – кряжистый, крепкий китаец лет сорока. Он легко отвел руку бесстыдника и примирительно заговорил, смешно коверкая русские слова.

– Господин, мы плостые алтисты. Никому зла не делаем. Тут зывет доблый и сплаведливый налод, никто и никогда нас тут не обидел. Сказэте спасибо за наш тлуд, мы и лады, а нет – так мы не в обиде.

И слегка поклонился, приложив руку к груди.

Однако чернявому не понравилась такая манера. Он скрипнул зубами, дыхнул перегаром.

– Ты, чёртушка китайский, будешь меня на моей желтугинской земле учить? – сказал он, сжимая кулаки.

Гимнаст отвечал, что никого они не учат, а просто веселят почтенную публику – и снова закланялся.

В предвкушении зрелища возле циркачей стала собираться толпа.

– Ты меня не учишь, так я тебя поучу, – отвечал чернявый. В руке его блеснул длинный острый нож и точно так же, длинно и опасно, сверкнули во рту злобной улыбкой железные зубы каторжника.

Противник его слегка побледнел. Он был крепче и сильнее врага, однако нож в умелых руках – оружие страшное, смертельное, и даже самые крепкие мышцы тут не спасут. Тем не менее, гимнаст не отступил перед опасностью даже на шаг. Девушка, из-за которой разгорелся весь сыр-бор, чуть попятилась, а двое оставшихся гимнастов замерли по обе стороны от нее, по-видимому, ожидая дальнейшего развития событий.

Толпа зашумела – то ли восторженно, то ли осуждающе.

– Кончай, Васюха, – раздался откуда-то солидный рассудительный бас. – У людей работа, а ты им ножичком грозишь!

– Точно, – поддержал бас ехидный тенорок, – неужто не найдешь себе бабу? Поезжай вон в Игнашину, там тебе любая за сто рублей даст – да хоть даже бабка Медведиха. Ей сто лет в обед, вот оно за каждый год по рублю и выйдет.

Толпа хохотнула. Нет, бабка Медведиха за сто не даст, не меньше, чем за двести…

– Болтай, – небрежно бросил чернявый, и нож в его руке неторопливо и страшно загулял, и весь он сделался похож на какого-то жуткого ядовитого паука. – Плевать на бабу, он мне уважения не оказал. А за такое отвечать надобно.

Несмотря на уговоры, никто, однако по-настоящему не спешил остановить чернявого. Видя, что перебранкой дело не ограничится, циркач, стоявший напротив Васюхи, чуть присел, наклонил тело вперед и слегка растопырил руки, как будто собираясь ловить какого-то диковинного зверя.

– Ты гляди, Васюха, поаккуратнее, акробат-то этот, поди, мужик ловкий, – предупредили чернявого. – Как скрутит сальто, как даст стрекача, голова-то у тебя закружится и хлопнешься наземь со всего маху…

Толпа загоготала, а Васюха неожиданно сделал выпад – почти невидимый взгляду, быстрый, как бросок змеи. Акробат, однако, был начеку. Подставив правое предплечье, он остановил удар, левой рукой захватил локоть врага, вывернул его и, продолжая движение, швырнул чернявого себе за спину. Нож упал на землю, Васюха покатился по мерзлой, белесой от инея земле. Секунду он лежал неподвижно лицом к небу, словно мертвый. Толпа умолкла. Стало видно, что акробат все-таки поранился о нож, из узкой длинной царапины на руке сочилась кровь. Девушка бросила ему платок, товарищи помогли замотать руку.

Толпа на миг застыла, не понимая, чего ждать дальше. Стоявший в некотором отдалении китаец в теплой охотничьей куртке зевнул и сказал:

– Ну, вот и все. Представление закончено, можно расходиться.

Высокий черноволосый господин рядом с ним озабоченно покачал головой.

– Не торопись с выводами, Ганцзалин. Я думаю, все только начинается.

Загорский – а это, разумеется, был он – оказался прав.

Васюха, с полминуты лежавший на земле без движения, вдруг приподнял голову и тягучим, необыкновенно противным голосом закричал:

– Православные, ратуйте! Китайские демоны русских людей убивают!

С какой стати он зачислил простых циркачей в категорию демонов, понять было трудно. Однако крик его, взывавший к потаенной сути русского человека – к патриотизму, нашел отклик в сердцах многих насельников Желтуги.

Толпа загудела и пошла на акробатов. Те попятились, но отступать было некуда: со всех сторон их окружали старатели. Только что добродушные, любопытные как дети, в одну секунду они вызверились и готовы были растерзать врага, словно стая диких псов.

Видя, что дело приняло нешуточный оборот, циркачи образовали круг, внутрь которого поместили девушку. Чуть впереди стоял старший, по обе стороны от него – гимнасты помоложе. Все четверо, включая девушку, были невысокими, черноволосыми, с выраженными монгольскими скулами, и глядели теперь настороженно. Однако страха в их глазах не было – возможно, они не понимали всей серьезности положения.

Толпа, ворча, как рассерженный зверь, медленно надвигалась на циркачей. И хотя кое-где раздавались еще примирительные крики, но большинство старателей горело жаждой мести и не прислушивалось уже к голосу разума.

Торговцы, сразу понявшие, к чему идет дело, быстро развернули свои повозки и попрятались за них. Старший акробат повернулся к девушке и что-то сказал ей по-китайски. Она быстро отступила на несколько шагов и попыталась ускользнуть от толпы. Но толпа уже полностью окружила акробатов, и маневр этот не удался. Тогда циркачка хладнокровно вернулась назад, под защиту акробатов.

– Любопытная барышня, – задумчиво заметил надворный советник. – Похоже, она совершенно не боится, а ведь речь идет о жизни и смерти.

Толпа тем временем надвинулась еще ближе. Маленький кружок акробатов, защищавший девушку, заколебался.

– Глупо так стоять, – нетерпеливо заметил Ганцзалин, вместе с господином наблюдавший за этой драмой, – надо прорываться.

Надворный советник кивнул: надо бы, конечно, вот только куда? Китаец окинул быстрым взглядом окрестности, взгляд его остановился на могучих кораблях пустыни.

– Прыгнуть на верблюдов – и давай Бог ноги, – сообщил он.

– Во-первых, верблюдом надо еще уметь управлять, во-вторых, все равно догонят, – отвечал Нестор Васильевич.

– Покалечить могут, – сказал Ганцзалин.

– Всенепременно покалечат, – согласился Загорский.

– Может быть, даже и убьют.

– Очень вероятно.

– Что же, так и будем ждать у моря погоды? – не выдержал помощник.

Нестор Васильевич поднял брови: а что он предлагает? А он предлагает вступиться за бедолаг, не бросать же их на произвол судьбы. Загорский с интересом посмотрел на китайца: с чего вдруг такой приступ гуманизма? Спустя мгновение в глазах его мелькнула догадка.

– А, – проговорил он, – понимаю. Тебе девушка приглянулась.

Помощник насупился: никто ему не приглянулся. Но разве господин не говорил, что благородный муж должен вести себя по-рыцарски, а первое дело рыцаря – защитить деву в беде?

Надворный советник кивнул: все это справедливо. Однако они явились сюда не как рыцари, а как детективы, по важному государственному делу. Это во-первых. Во-вторых, эти циркачи тут, скорее всего, не первый раз с гастролями и до сего дня каким-то образом ухитрялись находить общий язык с местными жителями. Вероятнее всего, так произойдет и в этот раз, и их вмешательство будет совершенно лишним…

Рассуждения его, во всех отношениях солидные и доказательные, прервал женский крик. Кричала девушка-гимнастка. Пятясь, она случайно вышла за пределы спасительного круга, которым отгородили ее от сборища старателей собратья-циркачи, и в тот же миг чья-то крепкая рука, вынырнув из людского моря, повлекла ее в самую гущу народа. Она пыталась отбиваться, но рот ей быстро зажали, и она канула в толпе, словно камень, брошенный в воду. Ее товарищи-гимнасты еще не успели ничего толком понять и лишь в оцепенении озирались по сторонам, как вдруг раздался яростный рев, и кто-то стремительный стал разрезать толпу, как, бывает, разрезает морскую гладь акулий плавник – быстро и неумолимо.