Адвокат вольного города 8 (СИ) - Кулабухов Тимофей "Varvar". Страница 17

…

Давненько меня не арестовывали. Собственно, такое вообще было ещё в годы моей юности, я тогда был студентом.

Студентам юрфака при СССР в милицию попадать было категорически нельзя. Милиционеры писали короткую бумагу с описанием допущенных подвигов, после чего деканат отчислял героя событий со всеми потрохами.

Мы попались за игрой на гитаре, сопровождаемой портвейном на окраине городского парка.

Была облава, один из советских генсеков любил это дело и считал, что для построения коммунизма нужно повысить цены на водку, вырубить виноградники и гонять пьющую часть населения, которая, вероятно и мешала перестройке и светлому будущему.

Так попались и мы. Компания была разношёрстная, часть знали друг друга и были людьми, как сейчас говорят, тёртыми. Мы остались стоять и дали себя задержать без всяких фокусов.

Часть сбежала.

Дружинники погнались за ними, что дало возможность двоим из нас свинтить (у одного мама была заведующая библиотекой, ей нельзя было скандала, у другого папа профессор). Мы двое их прикрывали. Конечно, дружинники заметили, что нарушителей стало меньше, но вида не подали, не желая выставлять себя дураками.

Нас отвели к «стакану», то есть милицейской опорной точке и составили протоколы. Будучи людьми, несмотря на употреблённый портвейн, разумными, мы не стали говорить, что являемся студентами юрфака, а стройно (успели договориться) соврали, что работаем в отделе механизации соседнего совхоза «Комсомолец».

Студбилетов у нас, само собой, при себе не было.

Что характерно, не было вообще никаких документов (такие были времена), однако свои ФИО мы назвали честно, адреса указали домашние.

Нас поругали, выписали штраф (не помню, сколько это было по деньгам) и пообещали направить бумагу на работу.

А мы в лицо ответили, что нас не уволят, потому что дураков работать в сохвозе было и так немного, чтобы из-за пьянки кого-то выгонять.

На этой нейтральной ноте нас, изрядно протрезвевших и голодных, отпустили спустя почти пять часов мытарств (на составление протокола была большая очередь и в приоритете были те, кто подрался с дружинниками, а один кадр ухитрился сорвать погон с милиционера, что грозило ему серьёзными карами).

Словом, хотя юрист в массе своей работу полиции с этого конца не видит, чуть что в бутылку он не лезет, потому что это может быть чревато.

…

— Фамилия!

— Моя Нгома! — преданно выпучив глаза, ответил я полицейскому, тот сверился с лежащим перед ним паспортом.

— Это имя, придурок.

— Моя Нгома. Студент. Не понимать.

— Так он же из этих, учёных, бошками копчёных. Ну, в академии, которые, — пояснил ему напарник.

Оформляли нас не те полицейские, что «брали», поэтому что они напишут в протоколе, я представлял себе с трудом, если вообще что-то напишут.

— Пил?

— Не понимать!

— Хренов, чё?

— Запирай его в камеру, потом разберёмся.

Меня обыскали, отняли шнурки и ремень, перстень мой по привычке спрятался, и наградив парой пинков, отвели в камеру с красным номером «2».

Дверь была обита жестью и запиралась на массивный засов, я дал себя покорно отвести и затолкать.

В камере было темно, она была длинная как кишка, но привыкающими к полутьме глазами мне удалось разглядеть десяток двухуровневых нар по обе стены, а на них большое количество людей.

— Вечер в хату, арестанты, — на пробу поздоровался я.

— Ой, кого это к нам ветром с воли занесло! — с нар выпрыгнул лысый с частично отсутствующими зубами неприятный тип и решительно направился ко мне.

Вообще полицейский околоток — это не то же самое что тюрьма или каторга.

Каторга — это в первую очередь вид наказания, правда так как он самый массовый, то и каторг в империи и республике больше всего.

Суд назначает, сколько лет каторги должен отбыть наказанный и его направляли «отбывать», а если точнее, то работать, потому что каторга — это тяжёлый труд.

Каторжане работали на приисках на Изнанке или на Лице, на севере, в горах, в степи и так далее.

Кормили плохо, но много, работа была изматывающей, но режим не жестоким. Каторга не ставила себе цель никого перевоспитать, она просто нещадно эксплуатировала заключённых к прибыли своего начальства.

Тюрьма как таковая, в Кустовом была одна и сидело там от силы двести пятьдесят (несмотря на общее количество криминальных элементов) человек. Тюрьма отличалась тем, что там не работали. В тюрьме именно что «сидели». И это всё, что делали заключённые, но будет ошибкой считать, что такое наказание легче перенести.

На каторге давали учиться, читать, играть, покупать в лагерной лавке нехитрые сладости и прочие товары. На каторге, как это ни странно, платили мизерную зарплату (которую отнимали криминальные авторитеты), там можно было развлекаться, словом режим, несмотря на труд, был сравнительно мягким, а жизнь наполнена событиями.

В тюрьме человека помещали в тесную камеру, по одному, по два или по восемь человек и находиться там, и ждать три прогулки в неделю по полтора часа (в любую погоду, строго по графику) было единственным развлечением.

В тюрьме люди, особенно в «одиночке» запросто сходили с ума. Кроме того, там ещё и кормили мало, потому что каторжан кормят как рабочую скотину, чтобы работала, а тюремных заключённых только, чтобы не подохли.

От малоподвижного образа жизни, плохой еды, сырости тюремных стен заключённые болели и умирали, что никого не только не смущало, но даже и наоборот, казалось некоторым вариантом справедливости. Ведь каторжанин отрабатывал свои грехи буквально тяжёлым трудом, тогда как заключённый в тюрьме был в чистом виде нахлебником на шее бюджета и общества.

Околоток в полициях так вообще не был тюрьмой, это камеры, где содержат, пока полиция не разберётся, что делать с человеком дальше или если назначено мягкое наказание, вроде пяти суток за мелкое хулиганство.

Само собой, каторжные и тюремные порядки сюда тоже постоянно проникали и в околотке были свои постоянные посетители, а были и люди случайные.

— Ну что, я в первый раз вижу негра, раньше только слышал про вас. А правда, что вы парни горячие? Разрешишь потрогать тебя за горячие булочки?

Места заключения — простой мир, там ты в первую очередь защищаешь себя. Благодаря большому жизненному опыту, а также некоторой отбитости от жизни в Кустовом, за последнее время я утратил последние ограничители для того, чтобы чуть что реагировать жёстко, поэтому я коротко размахнулся и ударил его снизу в челюсть.

Это притормозило лысого, так что я ударил его всем весом в лоб, а потом ещё раз вдарил в диафрагму.

Лысый выпучил глаза и молча согнулся.

— Помогите, убивают! — что есть сил заорал я и сложился в бублик на полу, прикрыв голову руками.

В такой ситуации не надо бытьжертвой аборта, Пашей Эмильевичем, якобы обладающим сверхъестественным чутьём, чтобы понять, что сейчас меня будут бить, может быть, даже ногами.

Однако дверь за моей спиной лязгнула, пахнуло свежим воздухом и незнакомый, слегка сердитый голос где-то за спиной произнёс:

— Ну вы скоты, конечно!

Я украдкой из-под руки глянул, арестованные, до этого с любопытством взиравшие на «шоу» погрустнели и стали прятаться, как тараканы по углам.

Здоровенный полицейский зашёл, увидел меня, косплеящего колобка и лысого, который держался за ближайшие нары и покачивался.

Лысый, вероятно не был сражён мной и намеревался устоять на ногах, но вошедший полицейский его мечты порушил, приложив дубинкой в район коленей.

— Вам даже негра доверить нельзя, придурки конченные. Рохлюй, я тебя в выгребную яму закину, снова.

— Начальник, да я…

— Глист ты собачий, пасть свою закрой.

Полицейский рывком поднял меня на ноги (и это получилось у него пугающе легко) и оттолкнул к двери.

Я снова оказался в коридоре и прижался пылающей от стресса щекой к каменной стене.

— Куда ж тебя определить, болезный? — по-отечески вздохнул здоровяк и лёгким толчком направил вправо по коридору.