Продавец кондитерки 3 (СИ) - Юшкин Вячеслав. Страница 6

То есть в основе Смуты — частичная или полная утрата веры, и одновременно — полная утрата доверия к власти, утрата веры в ее легитимность, в ее право управлять. Это момент, когда люди начинают кричать: «А царь-то ненастоящий!», как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию». Но в отличие от фильма ситуация эта не комическая, а трагическая, чреватая колоссальными бедами, реками крови.

Лжедмитрий Первый свел с престола первого русского патриарха, Иова, которого отправили на обычной телеге в ссылку на его родину, в город Старицу, в Свято-Успенский монастырь. Лжедмитрий быстро нашел ему замену — архиепископа Игнатия, рязанского владыку, согласившегося принять участие в авантюре (грека по происхождению, приехавшего некогда в Москву в качестве представителя Александрийского патриарха при восшествии на престол царя Феодора). Разумеется, все это было с канонической точки зрения незаконно. Патриарх Иов не был низложен и лишен сана — такое решение мог принять только церковный Собор, но такого Собора не было. Зато был утвердивший Игнатия архиерейский собор, созванный Лжедмитрием. Но по тогдашним законам избранного Собором патриарха должна была утвердить Боярская дума, чего не произошло. Дважды ездивший в Старицу за благословением к опальному Предстоятелю Игнатий получил от патриарха Иова ответ: «По ватаге и атаман, а по овцам и пастырь».

Затем, после низвержения Лжедмитрия Первого, царь Василий Шуйский (который тоже пришел к власти не совсем легитимным образом) свел с патриаршего престола Игнатия и вызвал из Казани митрополита Гермогена, которого в Москве архиерейский Собор избрал патриархом. Игнатий оказался в монастырской темнице в Чудовом монастыре, где провел все царствование Василия Шуйского, пока в 1611 году ему не пришлось вновь на краткий срок быть возведенным на патриаршество после присяги королевичу Владиславу.

Когда в Тушине водворился и стал осаждать Москву Лжедмитрий Второй, он поставил патриархом Филарета (Романова), отца будущего русского царя Михаила, основателя династии Романовых. Боярин Федор Никитич Романов был пострижен в монахи насильно, во время правления Бориса Годунова, в результате конфликта в верхах между Годуновым и кланом бояр Романовых. Кстати, тогда в Москве тоже произошла малая гражданская война, был самый настоящий бой под стенами Кремля, когда в Зарядье штурмом брали палаты бояр Романовых. Естественно, стрельцы одолели их дворню, после чего Федора постригли в монахи с именем Филарет, а его малолетнего сына Мишу отправили в ссылку. После многих перипетий Филарет оказался в Ростове Великом на митрополичьей кафедре, там его взяли в плен войска Лжедмитрия Второго, доставили в тушинский лагерь. А вот что случилось дальше — непонятно. У историков здесь нет единства. Одни считают, что Филарет добровольно согласился стать альтернативным патриархом, другие полагают, что его заставили силой.

Кстати, стоит привести и обратные примеры. Тверской владыка, архиепископ Феоктист, тоже привезенный в тушинский лагерь, отказался сотрудничать с самозванцем, пытался бежать и был зарублен воровскими казаками. При взятии Коломны «тушинцы» пленили епископа Иосифа, в насмешку над саном привязали к пушке и во­зили с собой в обозе до тех пор, пока случайно пленников этого отряда не удалось отбить.

Дальше начинается совсем грустная история. И патриарх Гермоген, и Филарет назначают своих игуменов по монастырям, и, соответственно, идет не лежащая явно на поверхности, но очень жесткая внутрицерковная борьба. То есть можно сказать, что гражданская война шла и внутри Русской Церкви. В этом ряду находится и мученическая смерть патриарха Гермогена. В итоге все это привело к периоду, называемому в церковной истории «междупатриаршеством». Венчание на царство Михаила Федоровича Романова было совершено 11 июля 1613 г. митрополитом Ефремом Казанским. Ему и принадлежала в это время вся полнота предстоятельской власти. Но в конце этого года митрополит Ефрем скончался, и возглавление Освященного собора перешло в руки недавно поставленного митрополита Крутицкого Ионы. Это продолжалось до возвращения в 1619 году из польского плена родителя царя Михаила.

Совершенно очевидно, что глобальная Смута — это последствие внутренних болезней, внутреннего состояния общества. Приведу такой факт, относящийся к Смуте начала XX века. Американский историк Сергей Павлович Петров, родившийся в семье представителей первой волны эмиграции, сын колчаковского генерала, в свое время обратил мое внимание на такой случай в мемуарах его отца. Отец родился в крестьянской семье, в Псковской губернии. Будучи человеком талантливым, самородком, он смог получить образование, сделал военную карьеру, окончил академию Генштаба. И вот как-то, накануне Первой мировой войны, он приехал в родную деревню и услышал там такую частушку: «Бога нет, царя не надо // Мы урядника убьем, // Подати платить не будем // И в солдаты не пойдем». Понятно, что этот, может быть, и не вполне типичный, факт отражал состояние части умов крестьянского мира. Заметьте, в благополучный, казалось бы, период, после окончания первого пролога к большой Смуте, случившегося в 1905—1907 годах. Причина таких массовых настроений — это отдельная тема, но суть в том, что, когда разлит бензин, достаточно поднести спичку.

Такой спичкой — или, вернее, катализатором процесса — и становится внешнее воздействие. Глупо говорить, что наша революция произошла благодаря исключительно немецким деньгам, авантюристу и финансовому воротиле Парвусу, пломбированному вагону с эмигрантами, пропущенному через территорию воюющей с нами страны… Пóшло считать Ленина немецким агентом. Ну, разве что «агентом влияния». На самом деле Ленину было все равно, у кого одолжиться огоньком… то есть деньгами на революцию. Главное, что, если солдаты устали воевать и начиналось стихийное «братание», если в тылу безбожно воровали и «исчезали» вагоны с продовольствием, если жителей обеих столиц перевели на карточную систему распределения и если в антимонарший заговор оказались вовлечены представители высшего генералитета и даже великие князья, — все было готово к пожару.

Кстати, это касается не только общества, но и Церкви. Конечно, в 1920-е годы «живоцерковники», обновленцы развернулись благодаря поддержке ОГПУ, но подобные тенденции-то возникли еще в середине XIX века. Был, к примеру, такой отец Иоанн Белюстин, в царствование Александра II активно критиковавший синодальные порядки, публиковавшийся и в России, и заграницей. Молва именовала его «русским Лютером». Фактически он стал идейным предтечей будущих обновленцев. И когда возникли подходящие внешние условия, все это вырвалось на поверхность. Относительно недавно в журнале «Вопросы истории» были опубликованы телеграммы многих правящих на тот момент архиереев, выражавших поддержку Временному правительству. А проходившие весной 1917 года епархиальные съезды требовали удаления с кафедр «приверженцев Распутина».

Так что факт внешнего влияния нельзя совсем уж сбрасывать со счетов. Конечно, в каждой из наших Смут были заинтересованы соседи-конкуренты. Это понятно и естественно. У каждого государства существуют свои геополитические интересы, и если его разведка доносит, что сосед дает слабину, то, конечно, ему хочется вмешаться и получить какие-то дивиденды.

Если говорить о Смуте XVII века, то, разумеется, ситуация в Русском государстве вызывала интерес у различных польских кланов, а потом уже и у короля Сигизмунда, хотя поначалу он занимал выжидательную позицию по отношению и к первому Лжедмитрию, и тем более ко второму, в отрядах которого вообще были так называемые рокошане — польские мятежники, участники внутренней смуты в Польско-литовском государстве. Но в общем-то он был не прочь руками этих авантюристов прощупать брешь и вернуть, по крайней мере, считавшийся камнем преткновения пограничный Смоленск. Ватикан также стремился использовать открывшиеся возможности для прозелитизма. Посланный еще к первому самозванцу папский нунций князь Ронгони приветствовал Лжедмитрия I и, как пишет в «Очерках по истории Русской Церкви» А. В. Карташев, посылая ему в подарок крест, четки и латинскую Библию, убеждал исполнить его обеты и обязательства и совершить единение вер, но… «не плошно, а мудро и бережно». Действительно Лжедмитрий Первый держал при себе иезуитов, но имел и православного духовника, архимандрита Владимирского Рождественского монастыря. Однако, скорее всего, искреннего религиозного чувства у него вовсе не было, и его личным секретарем и советником был поляк Бучинский, вольнодумец и крайний протестант.