Старше (ЛП) - Хартманн Дженнифер. Страница 88

Папа.

Я не слышал этого слова уже несколько лет. Одно слово было способно поставить меня на колени. На глаза навернулись слезы, а остальная часть сказанного превратилась в фоновый шум.

Прикусив губу, она посмотрела на меня, и ее лицо смягчилось. Затем она стряхнула это с себя.

— Я не думала, что ты все еще любишь ее после стольких лет.

— Почему? Ты же любишь.

Ее глаза вспыхнули, как будто она никогда раньше не пыталась собрать все воедино. Я был поврежденной деталью. Изжеванным, сломанным кусочком, который не вписывался в пазл. Всем было позволено любить Галлею, кроме меня.

— Это другое, — сказала она.

— А в чем разница?

— Ты знаешь, в чем. Ты вдвое старше ее. — Сглотнув, она отвела взгляд. — Я понимаю, что ты не знал всех подробностей о Стейси. Я рассказала маме, но никогда не говорила тебе. Но это не меняет ситуацию. Я не могу игнорировать параллели и то, что я чувствую из-за этого.

Я мысленно вернулся в прошлое, к тому моменту, когда мы стояли в гостиной, а Галлея вцепилась в мою руку, умоляя защитить то, что, как мы оба знали, было настоящим. Но тогда было не время для правды. Если бы я не сделал то, что сделал, Тара отказалась бы от нас обоих.

Я был уверен в этом.

Теперь, два года спустя, правда казалась единственным, что можно было сказать.

Я сделал еще один шаг вперед, наблюдая, как Тара скрестила руки на груди, защищаясь. Я должен был прорваться сквозь ее щит.

— Тара, послушай меня. — Мой голос стал мягче, умоляя ее выслушать. — Я люблю Галлею, потому что не любить ее невозможно. Мы этого не планировали. Не хотели. Это просто случилось. И мне жаль, что это так сильно на тебя повлияло, я чертовски сожалею об этом. Я понятия не имел, как далеко зашла ситуация в Чарльстоне. Если бы я знал, я бы сделал все по-другому. Я бы не забивал тебе голову этим лживым дерьмом. — Я закрыл глаза, выдыхая через нос. — Но я вижу то же, что видишь ты. Сильную, талантливую, стойкую женщину. Я никогда не считал ее подростком или сломленной душой, нуждающейся в исцелении. Ей просто нужна была поддержка. Любовь. Кто-то, кто верил бы в нее. И это были ты, я и твоя мать. Моя любовь просто имела последствия.

Взгляд Тары скользнул по моему лицу, ее губы дрогнули.

— Я пыталась, папа. Я так старалась понять это. Я обещала Галлее, что сделаю это, и я не лгала. Я просто… — Слезы навернулись ей на глаза. — Я не понимала, насколько это будет трудно. Я была так наивна в отношении того, что произошло со Стейси и нашим учителем, так чертовски наивна, и я пообещала себе, что никогда не допущу, чтобы это случилось снова. Ни с кем, особенно с моей подругой.

— Тара, это не то же самое. Боже, это даже близко не то.

— Ты причинил мне боль. — Она стиснула зубы, пытаясь унять свое разбитое сердце. — Я доверяла тебе. Больше, чем кому-либо в мире.

Мои плечи расслабились. Два года напряжения улетучились при звуке ее срывающегося голоса, ее отрывистых слов. Наконец-то из нее полилось что-то, кроме черствой отстраненности, и все, чего я хотел, — это превратить это во что-то конструктивное. Что-то, что мы могли бы использовать, чтобы все исправить.

Я протянул руку и шагнул вперед.

Она отскочила от меня.

— Нет, я еще не в порядке, — сокрушенно сказала она. — И я не пытаюсь быть мелочной, эгоистичной или неспособной простить — клянусь тебе, это не так. Я понимаю, что прошло много времени. Годы. Просто мне очень трудно доверять тебе после всего, что я пережила.

— Я понимаю. Все это тяжело. — Слезы застилали мне глаза, когда я сложил ладони вместе в отчаянной просьбе. — Но легкую любовь переоценивают. Трудная любовь заставляет тебя бороться, и это значит, что она представляет собой что-то драгоценное, чтобы сражаться за это. И это прекрасно. Это все. — Я провел языком по верхним зубам. — Я хочу, чтобы ты боролась. За меня. За нас. За наши отношения, по которым я так чертовски скучаю.

— Я просто не знаю, как принять это, — призналась она. — Я думала, что все закончилось. Когда она уехала, я думала, что ты снова начнешь встречаться — с кем-то другим. С кем-то своего возраста. В то время я искренне верила, что Галлея — не более чем извращенная фантазия, которая нужна тебе, чтобы удовлетворить свои отвратительные потребности.

Меня пронзила невыносимая боль, мое лицо исказилось.

— Ты должна была знать меня лучше.

— Я думала, что знаю. — Она обреченно пожала плечами. — Думаю, именно поэтому мне так больно. Ты шокировал меня. Ты лгал. Два года действовал за моей спиной.

— Тара, я понятия не имел, как с этим справиться. С каждым днем я влюблялся в нее все сильнее. И чем сильнее я влюблялся, тем глубже закапывал себя. Предавать тебя было последним, чего я когда-либо хотел.

— Но ты все равно это сделал. — Из уголка ее глаза скатилась слезинка, прочертив скорбную линию на щеке. — А потом ты позволил мне поверить, что ты чудовище. Извращенец. Потребовались месяцы долгих разговоров с мамой, — настоящей терапии, — чтобы понять, почему ты так поступил.

Мои собственные слезы обжигали, топили меня в душевной боли.

Но ничто не задело меня сильнее, чем ее следующие слова.

— Ты выбрал ее.

Я задохнулся.

Я смотрел на свою дочь с выражением опустошения на лице.

В тот момент я принял спонтанное решение и предпочел защитить сердце Галлеи, а не дочери, искренне веря в то, что однажды Тара все поймет. Простит меня. Воспользуется знаниями и мудростью, которые она приобрела в спокойной, наполненной любовью жизни, чтобы залечить свои раны. У Галлеи этого не было. У нее не было никакой поддержки, и мои собственные эгоистичные решения не оставили ей ничего, кроме собранных вещей и пугающего, неизвестного будущего.

Но я не знал всей тяжести душевной травмы Тары.

Ее собственного бремени, которое преследовало ее.

Ее боли.

Оглядываясь назад, я понимаю, что мог бы поступить иначе. Попытаться найти баланс во всем этом беспорядке. Думать усерднее, бороться упорнее. Возможно, я мог бы спасти их обеих от пагубных последствий своих действий.

Но в игре в запретную любовь всегда кто-то проигрывал.

Я просто никогда не думал, что проиграют все.

Тара отвела взгляд в ответ на мое молчание, опустила подбородок и крепко зажмурила глаза, и из них еще сильнее потекли слезы. Она покачала головой. Судорожно вздохнула.

У меня больше не было слов утешения. Больше нечего было объяснять. Она уже знала, что я люблю Галлею — время открыло ей глаза на эту истину.

Но я боялся, что никакие мои слова не смогут убедить Тару в том, что я люблю ее так же сильно.

И в этом была моя вина.

Это был мой вечный крест, который я должен был нести.

Я провел рукой по лицу, испытывая чувство поражения.

— Скажи мне, как это исправить.

Тара смахнула остатки печали и выпрямилась.

— Я не знаю, папа. Это не научный проект в четвертом классе. Ты не можешь просто сбегать в магазин, когда закончится клей, и спасти положение.

— Должно быть что-то. — Мои слова сочились болью, мольбой. — Ты же моя маленькая девочка.

— Я всегда буду твоей маленькой девочкой. — Тара взяла с дивана свою сумочку и пронеслась мимо меня, пробормотав через плечо последние слова, от которых у меня в груди все заныло. — А ты всегда будешь мужчиной, который разбил мне сердце.

ГЛАВА 38

Мама сидела за моим крошечным кухонным столом с бокалом вина, когда я проскользнула в квартиру и сбросила туфли. При моем появлении она подняла голову, в ее глазах светилась надежда.

Прости, мам.

Надежда здесь не живет. Ты ошиблась квартирой.

Я старалась проскользнуть незаметно в свою спальню, не в силах встретиться с ней взглядом. Меньше всего мне хотелось говорить об этом. Опять.

— Тара.

— Я устала, — ответила я. — Я не знаю, зачем ты здесь.

— Нет, знаешь. — Она встала со стула, ножки заскрипели по пожелтевшему кафелю. — Как все прошло?