Перекресток трех дорог - Вилонова Мария. Страница 9
– Проклятье твое сильнее, чем мне показалось, хозяин. Но есть способ его снять. Если с третьего месяца осени до конца зимы станешь каждую третью ночь приносить к алтарю, откуда забрали козу, кусок доброго мяса для духов, сможешь по весне переложить на крыше солому. Делать это ты должен вместе с остальными мужчинами деревни, иначе жить вам с ещё одной дохлой козой всё грядущее лето.
Люди в толпе зароптали. Весна – время посевное, забот у каждого в своём хозяйстве немерено, чтобы ещё крыши чужие перекладывать. Кто-то из деревенских назвал краснолицего вором, но на него не шикнули, зашумели и поддержали.
– Ведьма ваша могучая, десятерым самым умелым колдунам с ней не сладить, – продолжал Ульд почти нараспев, словно читал заклинание. – Смотри, не удумай чего нехорошего, худо будет всем, навлечёшь её гнев на деревню: никому не уйти от такой ярости. И вот ещё что. Запрет брать чужое сказан был в сердцах, в злобе. Его не снять до скончания твоих дней. Попытаешься украсть то, что тебе не принадлежит, лежать на этой крыше под вороньими клювами тебе самому.
Мужчина краснел и бледнел попеременно всю речь Ульда. Сжимал кулаки, шарил взглядом по колдуну, будто пытался найти лазейку. Наконец глубоко вздохнул и изрёк:
– Не знай я, что ведьмы с мергами одного вида друг друга не выносят, я бы решил, что вы сговорились за мои деньги.
Серая пелена глаз Ульда сверкнула яростью. Он распрямился, из-под полы плаща показалась рукоять меча. Игви ощерился, утробно зарычал. От добродушного пса не осталось и следа – рядом с колдуном стояло чудище ростом с шестилетнего мальчишку, злое, косматое и, казалось людям, изрядно голодное.
– Ты обвиняешь меня в дружбе с ведьмами, человек? – громом прогремел голос мерга, отчего все притихли и отшатнулись.
– Прости, колдун, – затушевался мужчина. – Переживаю, вот и брежу, как болезный. Исполню всё, что ты говоришь, слово в слово исполню. И злить ведьму проклятую больше не посмею никогда.
Получив монеты, Ульд решил оставить хозяина дома наедине с недовольной толпой. Деревня жужжала за спиной растревоженным ульем: плату за выходку сочли великоватой, виновника признали общим судом, а едва не обрушившийся на головы гнев колдуна оказался последней каплей. Мерга же замучил запах мертвечины, да и Хегги давненько ушла в назначенное место, а в её компании было куда приятней. Колдун неспешно побрёл сквозь дубовую рощу на север, как наказала старуха, с наслаждением вдыхал свежий воздух и слушал заливистый лай Игви впереди.
Ведьма ждала у болота. Чёрная фигура вороном застыла близ воды. Она опиралась на старый посох, устремила взгляд вдаль, но когда пёс подлетел к ней и ткнулся носом в руку, потрепала густую шерсть так спокойно, словно каждый день здесь в это время гладила большую собаку. Ульд подошёл, встал рядом.
– Слушай, – велела старуха. – Ну не чудно́ ли?
Мерг и сам не отводил теперь глаз от болота, хмурился, плотно сжимал губы.
– Что там? Древние жертвоприношения? Курган?
– Могильник, да. – Ведьма посмотрела с тревогой. – Плач я пойму. Вой. Шёпот. Но звуки пира? Их веселье не должно звучать в срединном мире, Ульд, или я совсем из ума выжила?
– Местные знают?
– Дара тут ни у кого, кроме меня, нет. Пока не прибегали жаловаться, значит, и не слышали.
– Здесь есть тропы в Мерг?
– Всё лето ищу – ни одной не почувствовала. Неужели границы и впрямь стираются? Не лгут легенды, колдун?
– Смотря в чём, мать, – с печальной улыбкой отозвался Ульд.
– Понимаю… – Хегги взялась обеими руками за посох, тяжело на него навалилась и тихо сказала: – О горе поют духи, доброго добавляют люди. Жаль, тебе не остаться. По хозяйству бы мне подсобил да отдохнул бы от дороги.
– Теперь мне точно пора уходить, – решил Ульд. – Справишься с ними одна, если вылезут?
– Куда я денусь? Не отдавать же умертвиям деревню на съедение. Дурни они, но мои. Защищу.
Мерг осторожно коснулся костлявой руки и сказал:
– Хегги, вороны да орлы в твоей власти. Будет худо – пошли весть. Они меня найдут.
Ведьма кивнула, а после поинтересовалась:
– Куда теперь отправишься?
– Жрецов хочу послушать. В их историях много правды, мать. Может, и для нас найдётся чего полезного.
– Ну ступай. В моём доме ты всегда желанный гость, Ульд Йорги. Подсоблю и с колдовством, и выхожу, коль придётся. А пока – возьми. – Старуха протянула небольшую котомку с зельями и травами в дорогу. – Дай миры, не пригодятся. Но пущай с тобой будут, так спокойней.
Колдун принял дар да промолчал. Вой духов о том, что нежданное обретение использовать придётся скоро, он слышал, а Хегги не сумела бы разобрать.
Они простились, и мерг отправился на юг, к большим городам, богатым деревням и жрецам Ирда. Игви чуял мрачные думы хозяина, плёлся рядом тихо, временами тыкался мокрым носом в ладонь. А Ульд тревожился, ведь если рядом с ведьмой на исходе лета нижний мир столь близок без тропы, стоит ждать беды. Добром звуки пира, раз это пир мертвецов, не обернутся.
Глава 4. Праздник урожая
Рассвет залил комнату янтарём и медью. Чем ближе год подходил к Модру, празднику урожая, за которым тьма ночей властвует над светом, тем чаще по граням дней стелились густые туманы. Но на исходе третьего месяца лета лучи солнца ещё побеждали сизую пелену, пронзали и изгоняли прочь.
Ферр недовольно поморщился, когда свет упал на веки. Потянулся всем телом, раскинув руки, а после приподнялся на локте и взглянул на спящую Эйдре. Чародейка свернулась клубочком на шкуре у очага: он видел лишь спину, растрепавшиеся по утащенной с кровати Ярга подушке рыжие локоны, нежный изгиб шеи да изящную линию талии – остальное скрывал почти сброшенный за ночь плед из тонкой шерсти.
Кровать, оставшуюся в комнате после брата, Эйдре не удостоила и взглядом с первого их дня под крышей дома наставника Вальги. Каждый вечер она скидывала платье, ложилась к своему жрецу, прижималась всем телом, а в золоте глаз искрилась ласковая хитрость. Ферр касался мягкой кожи, путался пальцами в огне волос, тонул в неровном дыханье. Связь с сэйд не всегда несла за собой близость, но, если прекрасная дева верхнего мира сама того желала, отказаться мог лишь полный дурень, а он себя никогда таковым не считал.
И всё же ещё ни разу они не встретили утра вместе. Стоило жрецу уснуть, чародейка сбегала от него, устраивалась у очага, который топили уже прохладными ночами конца лета, и отдыхала там. Ферра удивляла привычка Эйдре спать на полу, пусть и устеленном мягкими шкурами, но спорить он не хотел и находил особую прелесть в возможности полюбоваться своей сэйд несколько мгновений прежде, чем начать день.
Эйдре услышала, что он встал, по-кошачьи изящно потянулась, мурлыкнула приветствие, поспешила поправить волосы и одеться. Из комнаты Ферр вывел чародейку под руку, а дева, не скрывая, наслаждалась взглядами, полными зависти и тоски, от любого встреченного по пути в общий зал мужчины. Наставник Вальги уже был там. Ферр пошёл к нему, Эйдре привычно скользнула к Ёрку. Сэйд поднялся ей навстречу, поцеловал запястье с белым горностаем, усадил рядом с собой.
Названую дочь, в этом доме и верхнем мире, Ёрку полюбил сразу. Ферр вспомнил, как впервые ввёл чародейку в общий зал, как отец поднялся от очага, подошёл, крепко их обнял. Никогда прежде юноша не видел невозмутимого, степенного сэйда наставника столь взволнованным. Ёрку боялся, что скорбеть ему отныне по обоим сыновьям, и, когда младший встал перед ним, на миг дал волю чувствам. Ферр даже сумел расспросить о своей матери, – они с братом оказались рождены не от одной женщины. Обе возлюбленные сэйда, к печали Ферра, уже отправились в Мерг, но тем острее была радость Ёрку от возвращения сына и появления Эйдре.
Чародейка часто играла на клёрсах вместе с Ёрку, полюбила танцевать под его музыку. Ферр наблюдал за ними с грустной нежностью, прощался с покоем, время на который давно вышло. Скоро праздник урожая – момент, когда молодому жрецу и его спутнице следовало отправляться в путь. Нега в доме наставника близилась к концу, и они, оставаясь здесь добрыми гостями, должны были начать свою дорогу.