Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК - Маркел Ховард. Страница 55
После обеда все вместе прогулялись, но никакие попытки Крика умаслить коллег из Королевского колледжа не заставили бы их изменить сложившегося мнения. По словам Уотсона, «Рози и Гослинг держались воинственно и непоколебимо. Поездочка за пятьдесят миль ради того, чтобы послушать незрелую болтовню, никак не повлияла на их дальнейшие намерения». Уилкинс и Сидз были настроены более мирно, но, возможно, это было лишь следствием их стремления не соглашаться с Франклин. Разговор совсем увял, когда несложившаяся компания вернулась в Кавендишскую лабораторию. Уилкинс напомнил, что, если поторопиться, автобус доставит гостей на станцию Ливерпуль-стрит как раз к поезду 3:40. Оставалось только попрощаться для приличия {711}.
Когда началось откровенное противостояние Уотсона и Франклин, затянувшееся на годы? Возможно, с упомянутого выше восклицания Розалинд насчет «вывернутой наизнанку» молекулы, которое задело Уотсона. Пятьдесят с лишним лет спустя злосчастное высказывание – как бы оно ни было в точности сформулировано – с прежней силой звучало в его ушах. В 2018 г. в своем кабинете в Колд-Спринг-Харборской лаборатории Джеймс вспоминал об этом эпизоде с такой горечью, словно он произошел только что: «Она никогда не была с нами любезна, особенно со мной… Рози всегда давала тебе понять, что ее мозги лучше твоих, – даже если это была неправда. Ей не хватало скромности, чтобы понимать, что она чего-то не знает» {712}.
Брэгг, узнав о том, что произошло этажом ниже его кабинета заведующего лабораторией, пришел в ярость. Перуц пытался успокоить его, но Брэгг жаждал крови. Исследование ДНК было безусловной прерогативой Королевского колледжа. Как посмел этот стажер Уотсон вмешиваться в работу другого подразделения Совета по медицинским исследованиям? И какого черта творил Крик, отнимая время от собственной работы и вторгаясь в область исследований сотрудника стороннего учреждения? Брэгг шумел еще и из-за того, что такими темпами Крик никогда не закончит диссертацию, чего потерпеть никак нельзя. Уотсон справедливо заметил: «Теперь, когда он мог бы наслаждаться преимуществами положения руководителя самой престижной кафедры в мире науки, ему приходилось нести ответственность за возмутительные выходки гениального неудачника» {713}.
Телефонные провода между заставленным книжными шкафами кабинетом Брэгга в Кембридже и лондонским подземельем Рэндалла, должно быть, раскалились от резких слов и извинений. Рэндалл уже прослышал обо всем от Уилкинса и, разумеется, тоже пришел в бешенство {714}. Записей о горячей беседе Рэндалла и Брэгга не осталось, но есть косвенное свидетельство в недавно обнаруженной корреспонденции Фрэнсиса Крика, которая считалась утраченной. Эти письма нашлись благодаря Сидни Бреннеру, нобелевскому лауреату 2002 г. по физиологии и медицине, который в 1956–1977 гг. занимал общий с Криком кабинет в Кембриджском университете. Они всплыли лишь в 2010 г., когда Бреннер подарил свой архив, включая девять коробок с бумагами Крика, Колд-Спринг-Харборской лаборатории {715}.
В напечатанном на пишущей машинке письме, датированном 11 декабря 1951 г., Уилкинс изложил условия «мирного договора» с Криком. Письмо начиналось с сердечного обращения «Мой дорогой Фрэнсис» и извинения за то, что поспешно ушел в субботу. Больше ничего теплого и сердечного в письме нет, потому что его копия предназначалась Джону Рэндаллу (который, по всей видимости, и продиктовал текст). Вот что там было:
Я боюсь, что общая позиция здесь у нас, хотя и с огромной неохотой и многочисленными сожалениями, направлена против вашего предложения продолжить работу над нуклеиновыми кислотами в Кембридже. Доводом в пользу этого является то, что ваши идеи почерпнуты непосредственно из утверждений, прозвучавших на коллоквиуме, которые не менее убедительны, чем ваше заявление о полной оригинальности вашего подхода… Мне представляется наиболее важным достигнуть соглашения, согласно которому все сотрудники нашей лаборатории могли бы в будущем, как это было и в прошлом, чувствовать себя свободными обсуждать свою работу и обмениваться идеями с вами и вашей лабораторией. Мы являемся двумя подразделениями M.R.C. и физическими отделами, имеющими множество взаимосвязей. Я лично полагаю, что обсуждение моей собственной работы с вами очень полезно для меня, но после того, как вы в субботу продемонстрировали свою позицию, в мою душу закрадывается слабая тень неловкости в этом отношении. Независимо от того, кто в чем конкретно прав или виноват, я считаю самым важным сохранить здоровые отношения между нашими лабораториями. Если бы вы с Джимом работали в лаборатории, оторванной от нашей, мы считали бы, что вы вправе продолжать в прежнем духе. Я считаю наилучшим придерживаться позиции, занятой большинством наших руководителей и вашим подразделением в целом. Если ваше подразделение считает наше предложение эгоистичным или противоречащим интересам развития науки, пожалуйста, дайте мне знать. Я советую вам показать это письмо Максу, чтобы его проинформировать, и, обсудив этот вопрос с Рэндаллом, по его требованию передаю ему копию данного письма {716}.
Несколько часов спустя Уилкинс отправил Крику послание, написанное от руки в момент, когда разгневанный Джон Рэндалл не дышал ему в затылок. Второе письмо намного более показательно в отношении характера их долгой дружбы и советов Уилкинса по урегулированию неловкой ситуации:
Пишу, только чтобы рассказать, насколько мне все это осточертело, как погано я из-за всего этого себя чувствую и насколько дружески я настроен (даже если кажется, что это не так). Мы очутились между силами, способными растереть нас всех в мелкие кусочки. Что касается ваших интересов, я от всей души советую пойти на некоторые жертвы в плане посягательства на идеи в этой связи. Вы и сами поймете, какая поднялась буря, когда я скажу, что мне пришлось удерживать Рэндалла от намерения послать Брэггу письмо с жалобами на ваши поступки. Незачем и говорить, что я сумел его остановить, но, если хотите сохранить мир с Брэггом, было бы, пожалуй, намного важнее заткнуться и развивать тему тихого прилежного работника, который никогда не создает «ситуации», и тем самым утвердить за собой все заслуги за ваши превосходные идеи ценой добрых отношений. Как видите, я действительно немного теряюсь, когда вы проникаетесь слишком большим интересом ко всему важному; и я говорю «теряюсь» не для красного словца – я сейчас практически не способен ни к какому логическому мышлению по поводу полинуклеотидных цепей и всего прочего. А бедный Джим – позвольте мне пролить крокодилову, и очень смущенную, слезу? Передаю ему наилучшие пожелания, и приветы, и дружеские пожелания вам обоим, и, если у вас все-таки появятся какие-либо дурные чувства по поводу роли, которую мне пришлось сыграть, я надеюсь, вы мне об этом скажете! Джону тоже привет! {717}
Через два дня, 13 декабря, Крик отправил Уилкинсу следующее «милое» письмо:
Пишу совсем коротко, только чтобы поблагодарить вас за письмо и попытаться приободрить. Мы считаем, что лучшее, что мы можем сделать, чтобы прояснить ситуацию, – это отправить вам письмо, изложив в нем в мягкой форме нашу точку зрения. Это займет день-другой, и я надеюсь, вы простите нам эту задержку. Прошу вас, не беспокойтесь об этом, поскольку все мы согласны, что нам необходимо прийти к дружескому соглашению. Между тем позвольте мне обратить ваше внимание на то, в каком благоприятном положении вы находитесь. Чрезвычайно вероятно, что в самом скором времени вы и ваше подразделение окончательно решите одну из ключевых проблем молекулярной структуры биологического вещества. Тем самым вы откроете двери к решению многих принципиальных задач в биологии. Взбодритесь и поверьте, что, даже если мы дали вам под дых, это было по-дружески. Мы надеемся, что наше разбойничье вторжение по крайней мере сплотит вашу группу в единый фронт! {718}