Колодец и бабочка - Михалкова Елена Ивановна. Страница 14
– Мы с ним почти не общались. – Девушка с кошачьими ушками пожала плечами. Была она очень хорошенькая, только один глаз накрашен, а второй нет. Вокруг накрашенного раскрывался павлиний хвост из блесток. – Илья очень демонстративный. И противный. И вечно на сиськи пялится. И кривляется, вечно что-то из себя выжимает. Ему бы в театральном учиться… И он ни о чьих текстах не отзывался хорошо. Только критиковал. Очень неприятно!
– Он незадолго до смерти утащил чужого кота, – будто невзначай сказал Илюшин. – Вы не представляете, зачем Илье мог понадобиться кот?
– Нуууу… – Она задумалась. – Может, чтобы было с кем поговорить? Он вроде бы один жил…
Остальные свидетели смогли добавить немногое. Габричевский в группе держался особняком. На других учеников Яровой смотрел сверху вниз. Считал себя самым талантливым.
– У нас было одно занятие, посвященное чтению вслух. – Толстуха нервно почесала шею, бросила взгляд на Макара и отчего-то густо покраснела. – Любовь Андреевна говорит, что это очень важно – проговаривать свои тексты. Когда очередь дошла до Ильи, он встал и такое принялся читать… – Она округлила глаза. – Реальная порнуха! Мне кажется, он извращенец. Нет, я за свободную самореализацию, и вообще писатель должен быть дерзким, смелым… Но это было как-то чересчур. Любовь Андреевна его осадила. Я теперь думаю: его, наверное, из-за этого и убили? Да?
Она с надеждой уставилась на Бабкина.
– Это мы и пытаемся установить, – солидно сказал он.
– Ужас! Просто ужас! – В глазах ее вспыхнул жадный интерес. – А как это случилось? Его зарезали?
Но, кроме толстухи, больше никто не проявил интереса к обстоятельствам гибели Ильи Габричевского. И говорили о нем не столько с неприязнью, сколько с неловкостью. И вспомнить им было нечего. Нет, они не знали его друзей, понятия не имели, как он проводит досуг, они вообще тяготились им, он их высмеивал и разоблачал их писательские амбиции.
Бабкин подумал, что в его время таких, как Габричевский, называли разболтанными. На совместных фотографиях группы Илья выглядел как подросток: тощий, рыжеватый, с мелкими чертами. Везде он вызывающе скалился и пытался пристроиться поближе к писательнице.
Последней с сыщиками беседовала Яровая.
– Я, к сожалению, ничего не могу сказать вам о его жизни. – Она развела руками. – Сейчас я думаю: мы ведь созванивались с ним в день его смерти… Обсуждали новое задание на следующий семинар. Невозможно поверить, что всего несколько часов спустя… Прав, тысячу раз был прав классик: внезапно смертны. Вне-зап-но. Вот в чем беда. Знаете, мне он скорее нравился. Под коркой эпатажа я видела существо, глубоко уязвленное жизнью. Он как будто всем заранее выставлял счет.
Вблизи Яровая оказалась миловидной и молодой. «А помада-то нужна для солидности», – подумал Сергей. Она сняла очки и осторожно, чтобы не размазать тушь, прижала пальцы к векам.
– Вы часто разговаривали? – спросил Макар.
– В основном списывались. У нас есть группа в Ватсапе. Но Илья мог и позвонить. Откровенно говоря, он даже злоупотреблял моим разрешением. Оно касалось всех, не только его. Я несу ответственность за своих учеников… Творческие люди – существа тонкие, ранимые. К ним нужен особый подход.
«Ну еще бы, за такие-то деньжищи», – мысленно сказал Бабкин, который помнил, сколько стоит четырехмесячный курс обучения.
– Но я понимала, что он очень одинок. Может быть, наши семинары – это единственное место, где его принимали таким, какой он есть. У него была возможность выплеснуть свою боль, свою агрессию. Он ведь провоцировал своими текстами. Бил ими наотмашь. Да, и такая литература тоже нужна, она необходима… Боже мой, я говорю о нем как о живом! Мы не в силах сразу осознать ужасающий факт, понимание приходит с задержкой. Ближайшие часы Илья будет еще жив для меня… В этом зазоре между жизнью и смертью толпятся воспоминания, как родственники усопшего над могилой. Их концентрация невероятно велика. Именно в эти минуты и должны приходить люди вашей профессии и извлекать из наших голов искомое. Вы согласны?
Все это было для Бабкина слишком заумно.
– Несомненно, – сказал он.
– Но не всегда получается, – подхватил Макар. – Любовь Андреевна, вы позволите нам задержаться на семинаре?
Яровую удивила эта просьба. Согласилась она явно нехотя; Бабкин заподозрил, что Макар выбрал удачный момент: отчего-то именно после телеги про зазор, родственников и извлечение искомого из голов ей было трудно им отказать.
– Условие: никакой съемки. – Яровая плотно сжала губы. Ее дружелюбие испарилось. – И без диктофона. У нас в группе запрет на использование сотовых во время семинара.
Вначале Бабкин несколько раз вопросительно поглядывал на Макара: зачем мы здесь? Но незаметно он увлекся. Обсуждали жанровую литературу.
– Бояр-аниме, – уверенно говорил кладбищенский юноша. – Лайтово, динамично, не создает перегруза. Очень важно не создавать перегруза у читателя. Я сейчас работаю над серийником, надеюсь к концу курса создать полный план.
– На ближайшие десять лет будущее литературы за янг-эдалтом, – уверенно сказала девушка с синими волосами. – Я как бы необъективна, и вообще – с десяти лет крепко подсела на мангу…
Вокруг понимающе засмеялись.
– Я фанатка… – Она что-то нежно промяукала, Бабкин не понял ни слова. Что это? Китайский? Корейский?
Илюшин подался вперед.
– А как насчет… – И тоже что-то промяукал в ответ.
– Ой, я только «Разрушителей времени» читала. Это немножко не мое.
Все переключились на фэнтези, затем на сетевую литературу, и посыпались фамилии, ни одной из которых Бабкин никогда не слышал.
– А что насчет детективов? – неожиданно спросил он.
Несколько секунд всеобщего молчания. Молодняк начал переглядываться. Он как будто произнес что-то неприличное.
– А ведь действительно, мы давно не вспоминали этот жанр, – оживленно заметила Яровая. – Незаслуженно, получается, обидели. Скажем, Арчи Гудвин и Ниро Вульф – старая добрая серия, ваши родители наверняка ею зачитывались! Я их очень любила.
– Ну, детективы – очень узкая ниша, специфическая, – сказал, надменно взглянув на Бабкина, мужичок в пиджаке. – Не удивлюсь, если лет через десять уйдет в альтернативку. Для души – почему бы и нет. Но если мы говорим о монетизации… – Он сделал выразительную паузу. – Крайне спорное решение. Крайне. Контент должен приносить прибыль. Думаю, все с этим согласны.
«Слышь, ты, обмылок себорейный, – сказал про себя Бабкин, неожиданно разозлившись. – Ты бы сначала зубы вставил, а потом рассуждал о контентах».
Он вновь ощутил себя динозавром, реликтом в мире наступившей кайнозойской эры, где бегали, летали и ныряли удивительные существа, не похожие на него и не понимающие его разговоров. Дежавю: Сергей как будто вновь спрашивал в «Маргалите», найдутся ли у них фотографии кота, и ловил насмешливый взгляд Макара.
Вот Илюшин – тот чувствовал себя в этом мире превосходно. Летал, бегал и нырял, не отличаясь от окружающих.
Мысли Сергея перескочили на дочь. «В школу поведу – будут спрашивать, папа или дедушка».
Он заметил, что девицу по безмолвному соглашению вычеркнули из общего разговора. Все собрались полукругом перед Яровой, которая незаметно дирижировала обсуждением. Красавица сидела с краю. В беседе с сыщиками она изъяснялась междометиями и взмахами ресниц, причем Бабкин даже не смог бы с уверенностью сказать, что было осмысленнее.
Вблизи девица зачаровывала. Казалось, гусеница или жужелица приняла человеческое обличье. Может быть, стрекоза. Безупречные в своем мире по своим насекомым меркам, они в новую ипостась переносили некоторые признаки старой. Ресницы эти, например… Бабкин то и дело на них отвлекался. Ресницы были густые и мохнатые, как усики у ночных бабочек, да что там – как вся ночная бабочка, будто ее неким образом трансформировали в женские ресницы без потери объема и качества ворса.