Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь. Страница 24

Разумеется, он запомнил. Там и текста-то было — два четверостишия с простыми рифмами.

Глава 9

«Бросить перчатку смерти»

У меня были особые отношения со следствием. В своей первой жизни эта сторона службы в Конторе проходила мимо — у меня были другие задачи, которым я и уделял все время. Потом моих подопечных забирали настоящие следователи, которые и занимались всей бумажной волокитой, допросами, очными ставками и прочими интересными делами; от меня они требовали лишь несколько рапортов.

У «моего» Виктора ситуация была похожей. К тому же никто из его подопечных даже под следствием не побывал, это была участь политических активистов, задержанных на горячем, а не скромных артистов, читавших Солженицына и Пастернака в свободное от развлечения публики время. Правда, этим любопытным варварам слегка портили карьеру и личное дело, но всё проходило мимо судов и, соответственно, следователей с прокурорами. В общем, мы с прежним хозяином этого тела были теми ещё специалистами по работе следственных отделов, хотя какие-то знания в нашей голове, разумеется, остались — со времен учебы в школе КГБ у Орехова и со времен стажировки у меня. Но этого было мало, чтобы полноценно курировать целый отдел и тем более расследовать старое дело об убийстве лесника.

Зато я умел бегать — волка ноги кормят. Поэтому сначала я в первом приближении наладил контакт с начальником следственного отдела и заключил с ним своеобразный пакт о ненападении, а потом начал выяснять судьбу расследования, которое мне подкинул полковник Чепак. Начальник следователей к моему интересу отнесся без энтузиазма, по его мнению, это дело было типичным «глухарем» без всяких перспектив, которое имеет шанс на раскрытие только в том случае, если убийца продолжит свою деятельность, да ещё и будет использовать тот самый «люгер». Надежды на это не было никакой.

Впрочем, кое-что я его всё-таки попросил сделать — повторить рассылку по соседним областям с акцентом на оружие убийства, вдруг этот «люгер» где-то всплывал. Пистолет упоминался и раньше, но тогда все сосредоточились на личности убитого — именно так они обнаружили, что убитый лесник был не тем, за кого себя выдавал.

Но я жестоко обломался со своей идеей покопаться в прошлом убитого и через это выйти на след его убийцы. Лесника все в Ромнах помнили с сорок седьмого года — он пристроился в тамошнее лесничество и двадцать пять лет провел в лесах, где принимал высокие комиссии и своё непосредственное начальство, шугал тех, кто собирался незаконно свалить десяток-другой деревьев, иногда шёл соседям навстречу, если видел у тех сильную нужду, и договаривался с браконьерами. Его документы никаких вопросов не вызывали ни сразу после войны, ни всё время до его убийства — родом из-под Перми, воевал с 1942 года, уже после Победы разоружал немцев в Курляндском котле, а в Ромны попал после демобилизации.

Но все военные подвиги и документы принадлежали не ему, а другому человеку — настоящему уроженцу пермской деревушки, который на самом деле провоевал три года, был ранен и награжден орденами и медалями. Будущий лесник занял его место по дороге из армии на родину; скорее всего, он и в Ромнах поселился потому, что там никто не мог опознать пермяка, судьба которого так и осталась неизвестной.

Самого лесника опознали, но лишь наполовину — такой действительно служил в «армии» Бронислава Каминского, но как его звали на самом деле, откуда родом и какие преступления совершил, выяснить не получилось. Он даже в розыске не состоял — по очень простой причине. Архивы РОНА были по большей части попросту уничтожены, а оставшиеся недоступны для СССР, и всё основывалось лишь на показаниях свидетелей, таких же преступников, каким явно был убитый лесник. Иногда помогали выжившие жертвы террора этих «волостных» сидельцев, но те тоже не помогли разобраться в этой запутанной истории. Ну и семья этого лесника действительно ничего не знала — женился он в пятидесятых, когда уже прижился в Ромнах, на местной вдове, их старший сын заканчивал школу, а дочь училась в пятом классе. Сейчас наши органы помогали им получить новые документы, чтобы ничто не связывало их с убитым; я был уверен, что в скором времени они куда-нибудь уедут, чтобы не мозолить глаза соседям.

В общем, всё действительно выглядело как стопроцентный «висяк», и полковник Чепак, подписывая мне командировку в Ромны, всем своим видом выражал сомнение в моей идее.

Я провел в этом славном граде целых два дня. Про сами Ромны ничего плохого сказать не могу — таких городков по всему Союзу полно. Полсотни тысяч жителей, несколько заводов и фабрик, большая станция с депо, всякие дворцы культуры и убогие, но популярные среди населения кинотеатры. Планировка улиц, правда, была очень странной, но это тоже было стандартной особенностью тех городов, которые развивались из дореволюционных местечек, а не строились в чистом поле по единому плану.

Ночёвка, правда, мне не очень понравилась — местная гостиница не тянула даже на две звезды, хотя меня и поселили в отдельный номер, по местным меркам — президентский люкс, не меньше, с санузлом внутри, а не на этаже. Но всё было слишком разгромленным и плохо убранным, словно в этом двухэтажном домишке ничего не изменилось с той самой войны, когда здесь находился немецкий штаб. Впрочем, водителю служебной «Волги» досталась койка в четырехместной комнате — и он не роптал.

За два дня я посетил местный отдел КГБ и познакомился с несколькими его сотрудниками, осмотрел место происшествия — отдаленную заимку километрах в двадцати от райцентра, на которую уже назначили нового лесника, более молодого и без военного прошлого. А потом зашел в местный военкомат, посмотрел дело убитого лесника, которое собирались пересылать в Пермь, и понял, что словил козырного туза.

С этим личным делом мне, пожалуй, повезло. Когда выяснилось, что лесник и солдат — это разные люди, в военкомате должны были совершить определенные действия — например, изъять несколько листов, попавших в него после 1947-го, изменить некоторые записи, а потом отправить по принадлежности, то есть в Пермь. Но военкому для такого глобального редактирования нужны были основания — и открытое дело не подходило, требовалось ещё одно дело, которое касалось как раз судьбы пропавшего солдата Красной армии. Такое дело тоже было, но он зависело от раскрытия убийства лесника, тоже было «висяком», все бумаги пока оставались в прежнем состоянии. И лишь поэтому я смог спокойно прочитать, что последним местом службы несчастного воина, погибшего уже после войны, но от рук врага, был белорусский городок Лепель. Когда я увидел это название, мои мозги наконец встали на место, а история Тоньки-пулеметчицы вспомнилась окончательно. Ну и просмотренные когда-то сайты в интернете тоже помогли — теперь я мог использовать своё послезнание если не полностью, то близко к тому.

В истории Великой Отечественной этот Лепель почти не упомянут — там не было масштабных битв и танковых сражений, его и взяли-то как-то походя, что немцы в сорок первом, что мы в сорок четвертом, выполняя совсем другие задачи.

Но именно в Лепель летом 1943-го отступила «армия» Каминского — вместе с членами семей своих «бойцов» и примкнувшими гражданами Локотской республики. Они даже попытались организовать там какую-то «Лепельскую республику», но немцам это оказалось уже не нужно, а фронт и не думал останавливаться, немецкие части не могли ничего противопоставить «десяти сталинским ударам». Поэтому летом 44-го, когда Рокоссовский организовал «Багратион», остатки РОНА сбежали из Лепеля и остановились только под Варшавой. В августе немцы бросили их на подавление польского восстания, а ещё через пару месяцев история Бронислава Каминского закончилась — бывшие хозяева пристрелили его, как бешеную собаку.