Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь. Страница 42

Стенд был небольшой и почти без экспонатов — несколько личных вещей, большой лист с краткими биографическими справками и ещё один лист с рассказом Виктора о взятии Кенигсберга. Бывшая Тонька, как утверждали авторы панегирика в её честь, была сейчас передовиком производства ремонтно-механического завода. Имелись на стенде и несколько фотографий — я их внимательно рассмотрел, но по-настоящему завис перед старым, сороковых годов пожелтевшим снимком, на котором были изображены оба Гинзбурга.

Я так и не понял, чем привлекла героического старшего сержанта Гинзбурга эта полноватая и некрасивая девица в те годы, когда любые фронтовики были нарасхват. Правда, после своих вчерашних открытий я уже почти не сомневался, что и биография Гинзбурга выдумана в лучшем случае наполовину. Впрочем, партизанство в Брянских лесах там указывалось, да и дальнейший боевой путь в целом совпадал с тем, что я помнил из истории Великой Отечественной войны. Так что всё это могло быть и простым совпадением. Но могло и не быть.

Больше всего меня расстроило то, что нынешняя Тонька была совершенно не похожа на тот словесный портрет, который составили следователи в Брянске по рассказам свидетелей. Но было бы слишком хорошо, если бы я мог просто предъявить лепельским коллегам брянскую ориентировку и потребовать ареста этой женщины.

— Вам помочь? — суровый голос вырвал меня из размышлений о сути бытия.

Я повернулся. Рядом со мной стояла та самая женщина, которая в одиночку тащила лепельское краеведение.

— Добрый вечер, — вежливо сказал я. — Насчет помощи не знаю… Скажите, а вот эти люди, — я указал на стенд, — уроженцы Лепеля? В их биографиях об этом ни слова.

— Рада, что вы заинтересовались, — лицо женщины сразу смягчилось. — Посетители редко внимательно читают длинные тексты, предпочитают слушать экскурсоводов. Сюда поодиночке почти и не ходят, только группами. А про Гинзбургов — нет, они приезжие, у нас поселились только после войны. Антонина — из Брянска, только, кажется, перед войной жила в Москве, а Виктор — из Полоцка. А зачем вам?

— Просто стало интересно, — я улыбнулся. — А не знаете, почему они решили поселиться именно тут?

— Вот чего не знаю — того не знаю, — женщина огорченно покачала головой. — Вам лучше у них у самих спросить, они тут недалеко живут, на Чапаева, не пропустите, угловой дом, если по Лобанке идти, там и значок висит приметный.

«Да, я знаю, только что оттуда». Но вслух я такое говорить постеснялся.

— Спасибо за совет, — я улыбнулся. — Обязательно к ним наведаюсь, ветеранов мало осталось, нужно проявлять к ним внимание.

Думаю, если бы эта женщина знала, где я работаю, она бы поняла всю двусмысленность этой фразы. Мы ещё немного обсудили проблемы музейного дела, и она настолько расчувствовалась, что не поленилась, сходила в запасники и подарила мне копию совместного снимка четы Гинзбургов.

Уже в гостинице я рассмотрел эту фотографию чуть ли не под микроскопом, сравнивая её с фото в своем удостоверении, и понял, что всё не так плохо — те, кто знал молодого Гинзбурга, вряд ли нас спутали бы. Но и мать «моего» Орехова была права — мы с отцом были очень сильно похожи. С поправкой на аберрацию её памяти, конечно.

* * *

Хотя забор в доме Гинзбургов давно следовало бы подновить, калитка открылась без скрипа. Я прошел по выложенной давно утонувшими в земле камешками дорожке, немного постоял на крыльце — как вчера стоял Виктор Гинзбург — и без стука открыл дверь. Меня встретили темные сени — так что пришлось постоять ещё, подождать, пока глаза привыкнут, и я смогу сориентироваться в этом небольшом помещении благодаря свету, который попадал сюда через немногие щели в рассохшихся стенах. Открывать следующую дверь было всё-таки страшновато, но я напомнил себе, что офицеры КГБ не должны ничего бояться. Особенно призраков далекого прошлого.

Но именно эта дверь открылась с легким визгом. Он был почти неслышен, но женщина, стоявшая у небольшой печи, всё равно обернулась.

— Виктор, ты чего-то за…

Она осеклась, когда увидела, что в дом вошёл не её муж.

— Нет, я ничего не забыл, — сказал я. — Мне в музее сказали адрес и сказали, что я могу к вам зайти. Вот я и зашёл.

И улыбнулся. Говорить правду действительно было легко и приятно.

Бывшая Тонька-пулеметчица выглядела плохо, но значительно лучше, чем на фотографиях, которые были сделаны через несколько лет в тюрьме. Сейчас на её внешний вид накладывала свой отпечаток болезнь — опухшие глаза и нос, легкая краснота пятнами. Наверняка ничего серьезного, обычная простуда, которая без лечения проходит за семь дней, а при лечении — за неделю. Но работать в таком состоянии действительно тяжко, особенно если у неё ещё и температура.

— Вы кто? — резко спросила она.

— Простите, я не представился, — сказал я, снимая кепку. — Виктор, приехал в ваш город в командировку, вчера был в краеведческом музее, где и заметил посвященный вам и вашему мужу стенд. Наверное, стоило прийти вечером, когда и он будет дома, но мне сегодня надо уехать, поэтому я и решил вот так… Вы же Антонина Гинзбург?

Я развел руками, давая понять, что некоторые обстоятельства — выше нас, и не нам им сопротивляться.

Моя размеренная речь произвела нужный эффект — хозяйка чуть расслабилась, но настороженность в её позе осталась. Ей бы винтовку в руки — и получится настоящая боевая подруга, с которой хоть революцию защищать, хоть немцев из страны гнать.

— Да, это я, — сказала она. — Но вы даже не постучались…

— Я стучал, но ответа не услышал, поэтому и решил зайти так, — с легкой укоризной сказал я. — Мне уйти? Или же вы всё-таки ответите мне на несколько вопросов, чтобы я увез из Лепеля не разочарование, а хорошие впечатления?

Она чуть растерялась.

— Да нет, не уходите! Я ж со всем пониманием! Давайте вот тут устроимся, — она указала на стол с тремя табуретками. — Только мне и угостить-то вас нечем… Я чуть приболела, а от Светки помощи не дождаться…

Судя по всему, старшая дочь действительно уже не жила в родительском доме, да и младшая подумывала о том, чтобы тоже оказаться на воле. При этом быт этой семьи я бы не назвал скудным — да, дом и участок чуть запущены, но на стенах висят весьма дорогие ковры, в углу негромко тарахтит холодильник, а в красном углу, где раньше висели потемневшие иконы, стоит цветной телевизор, который сам по себе был роскошью по нынешним временам. Один из углов дома выгорожен с помощью шкафа, сооружения из досок и фанеры и ситцевых занавесок — наверное, там жила дочь. И вообще тут было довольно просторно — я бы оценил общую площадь дома метров в сто.

Мы присели, и я сразу перешел к вопросам.

— Мне ещё в музее стало интересно, но там не смогли ответить — почему вы выбрали Лепель? Вы же, кажется, вообще в Москве жили?

— А это муж, — отмахнулась она. — Он из Полоцка родом, но мы туда приехали — всё разрушено, его родных нет никого, только и узнали, что какая-то дальняя родня сюда поехала, на заводе работать. Ну и мы следом. А в Москву я не хочу, и Виктор не хочет, не привыкли мы по столицам, суетно там…