Старые недобрые времена (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр". Страница 46

… и Борис Константинович позволяет себе и это, и многое другое, потому что — возможности!

У самого же попаданца сложное, двоякое. Он по-прежнему числится в ополчении, по факту выполняя функции денщика и прислуги за всё у собственного хозяина.

Юридика выходит достаточно запутанная, и, как уяснил парнишка, неприятности ему могут прилететь не только от хозяина, но и от какого-нибудь излишне ретивого и принципиального офицера.

Пару раз и прилетало… и понять, возбудился ли Его Благородие на слишком чистенького и благополучно выглядящего ополченца, или на владельца оного, лакей особо и не пытался. Злопамятный и мстительный, он запоминает таких, и (морда-то своя!) обязательно выводит всё для хозяина так, что морде получал он, холоп, а урон чести был его хозяину!

В бытие лакеем у человека влиятельного есть свои… так сказать, привилегии.

И нет, он совершенно не стесняется ни кляузничать, ни даже, по необходимости, клеветать, полагая в том единственную, в виду своего положения, защиту. Он лакей, холоп, раб, ограничен в правах и не может ни в морду ответно сунуть, ни в суд подать, ни даже словами отгавкнуться!

Но если Его Благодие полагает возможным проделывать с безответным человеком всякие гадости, то какое же оно, к чёртовой матери, Благородие⁈ Сукин сын, даром что при эполетах!

Он, Ванька, холоп и подл по определению, согласно мнению хоть официальному, хоть распространённому среди… хм, высших чинов общества. Поэтому — получите, сукины дети, ответочку…

Наведя последний лоск перед зеркалом, он глянул на солнце за окном, подбирающееся к зениту, и вышел, не забыв запереть дверь. Хотя военных вокруг великое множество, и, куда ни плюнь, везде часовые или денщики, но…

… военных вокруг — великое множество!

В Севастополе, а вернее, в той её части, что пока контролируют русские войска, тесно так, что не продохнуть! Не сказать, что народ сидит вот прямо на головах друг у друга, но ей-ей, ещё чуть, и будет именно так!

От того, а ещё и от плохой, недостаточной еды, от понимания уже проигранной войны, от нехватки всего и вся, от натянутых до звона нервов, которые сейчас рвутся на раз, люди озлобились, и, можно даже сказать, оскотинились. Бывает… да, всякое бывает!

— А-а, вона оно как, — покачиваясь на нетрезвых ногах, Маркел Иваныч оторвался от вдумчивого орошения полуразрушенной стены на задах здания, где, на своё несчастье, решил срезать попаданец, избегая, на всякий случай, патруля.

— А ну стоять, сукин сын! — рявкнул унтер, и, забыв о штанах, сделал несколько быстрых шагов, хватая Ваньку за руку, — Я тебя не отпускал! А ну смир-рна! Щас я тебя по морде, сукиного сына…

— У этой морды хозяин есть, — дерзко отозвался лакей, брезгливо стряхивая унтерскую руку.

— Сгною… — выпучил глаза Маркел Иваныч, — ты, сукин сын, ещё в полку, так что я…

Он попытался ухватить ополченца за грудки, но тот, доведённый уже до белого каления, сделал шаг навстречу и впечатал колено в пах — образцово, как не получалось когда-то на тренировках по груше. Пискнув коротко, унтер сложился пополам, схватил руками за промежность и упал.

— Чёрт… — шепотом сказал Ванька, понимая, что за нападение на старшего по званию…

… в общем, всё настолько плохо, насколько это вообще может быть!

Не понимая ещё толком, что он будет делать, но помня по старой, по той ещё памяти, что иногда важнее быть в полиции не правым, а первым, он рванул в сторону патруля.

— Д-дозвольте обратиться, В-ваше Благородие! — на одном дыхании выпалил он, отчаянно пуча глаза, в которых плещется и паника, и экзистенциальный ужас, и…

— Ну⁉ — нахмурился лейтенант.

— С-содомит, В-ваше… — сообразив, что начало речи звучит очень уж двусмысленно, попаданец сразе же поправился, — Вон там содомит, Ваше Благородие!

— Та-ак… — недобро протянул лейтенант, и попаданец, не понимая толком, на кого разгневался флотский, зачастил:

— Я… срезал там, — он вильнул глазами на понимающе заухмылявшихся матросов из патруля, — а там… этот! Потрогай, говорит, сукин сын, а то сгною!

— Сгноит? — не понял моряк.

— Ну… военный, — уточнил попаданец, — унтер из Владимирского пехотного. Ну я его и того… в пах коленом.

Лейтенант коротко дёрнул подбородком, и матросы, выставив ружья, тяжёлой подкованной трусцой поспешили в указанном направлении. За ними без особой суеты, но и не медля, пошёл офицер в сопровождении ополченца. Молча, и этак нехорошо молча…

— Та-ак… — протянул лейтенант, резко остановившись при виде унтера, всё ещё лежащего, и, что характерно, с приспущенными штанами и подштанниками, ещё больше сползшими от падения.

— Картина ясна, — внезапно успокоившись, констатировал моряк, глядя на подвывающего унтера, осознавшего уже, что попал в неприятности, но не понимающего ни степень их глубины, ни…

… а впрочем, оно и к лучшем — по крайней мере, по мнению Ваньки.

— Сгною, — очень ко времени прохрипел унтер, — я тебя, сукина сына…

… и он добавил несколько выражений совершенно зоологического характера, в которых унтер встретился, так сказать, со всей Ванькиной роднёй, и…

… задницей.

— Ну ничаво-то ня боиться, — ошарашено качнул головой бойкий, совсем ещё молоденький патрульный матросик, — савсем ужа пяхота бярегов ня видит!

— Ну так… — развёл руками ополченец, и повернувшись к лейтенанту, добавил, — вона оно как, Вашбродь… сами видите.

— Н-да… — хмыкнул офицер, и, взяв у Ваньки нужную информацию, отпустил его восвояси.

— Опаздываешь, — недовольно нахмурился хозяин, когда слуга наконец-то появился в дверях небольшого, но единолично занимаемого кабинета, что по нынешней тесноте лучше многих слов говорит о влиянии чиновника.

— Виноват, батюшка! — истово, по Станиславскому, отыграл попаданец, притворив за собой дверь, — Верите ли, с запасом по времени вышел, но в такую, значит, историю ненароком вляпался…

Он, делая акценты на нужных местах, поведал хозяину о случившемся.

— Ишь ты! — восхитился тот, — Какие шалуны в пехоте встречаются! Так значит, и до того… примащивался?

Он скабрезно подмигнул, на что Ванька растерянно растопорщился всем телом, выражая непонимание и растерянность случившимся.

— Так это… — заморгал он, — сейчас-то понимаю, к чему все эти странности были, а так-то… Да и откуда мне такое знать, батюшка⁈

— Не было, значит, у предыдущих хозяев, греческих наклонностей? — развеселившись, осведомился чиновник, откинувшись на спинку стула и доставая из стола коробку с сигарами.

— Да кто ж их знает, батюшка? — нейтрально отозвался Ванька, делая растерянный вид, — Так-то даже разговоров не ходило, а уж чтоб такое, так ни сном, ни духом!

— Позвольте… — опомнился он, и, взяв из рук хозяина сигару, обрезал её специальной гильотинкой, после чего, вернув, подал огня. Чиновник не торопясь, со вкусом, раскурил сигару, после чего, всё так же неторопливо и со вкусом, принялся расспрашивать раба о происшествии, соскакивая то и дело на дела во Владимирском полку и делясь с ним своими догадками по разным случаям.

По всему выходит, что Борис Константинович воспринял это случай не то чтобы близко к сердцу…

… а скорее как возможность.

Но это, разумеется, по субъективному мнению попаданца.

— Совсем ты меня заболтал, — спохватился барин, сверившись с золотыми часами, вытащенными из нагрудного кармашка.

— Так… — он потарабанил пальцами по крышке стола и встал, идя к двери. Ванька, услужливо распахнул её и выскочил следом, пристроившись в кильватер.

— Со мной пойдёшь, — веско обронил чиновник, быстро идя по коридору к выходу, — расскажешь всё… а то туда же — то руки подавать не хотят, а то…

В кухмистерской, каким-то чудом угнездившейся в большом полуподвальном помещении, задний двор которого выходит на косогор, на который и смотреть-то боязно, обедают всё больше чиновники, торговцы, какие-то непонятные, но явно причастные к контрабанде люди, и, разумеется, офицеры — те из них, кто имеет какое-то касательство к батальонной или полковой казне.