КГБ в смокинге. Книга 2 - Мальцева Валентина. Страница 60

Свою карьеру во внешней разведке Воронцов сделал на виртуозной «прокачке» крупного английского ученого, работавшего в области ядерной физики и предоставившего в распоряжение советской спецслужбы ценнейшую стратегическую информацию. Воронцов, занимавший тогда должность третьего секретаря советского посольства в Лондоне, находился на том неизбежном для любого сотрудника КГБ этапе жизни, когда изменения в карьере напрямую зависят от фортуны. Умнейшие работники «конторы», владевшие несколькими иностранными языками, обладавшие аналитическим складом ума, недюжинными оперативными способностями и энциклопедическими знаниями о тех странах, в которых работали, — годами засиживались в посольствах, консульствах и представительствах СССР за рубежом, но так и не могли пробиться наверх, поскольку их труд Лубянка оценивала по единственному критерию: кого ты завербовал и какие результаты получил от этой вербовки?

Воронцову не просто повезло — он, что называется, на пустом месте вытащил счастливый билет. Помог его величество Случай. Как-то, вдрызг разругавшись со своей супругой (спустя четыре года они разошлись), Воронцов так завелся, что нарушил одну из строжайших служебных инструкций, а именно: покинул посольство, во-первых, никого не оповестив и, во-вторых, пешком, без машины. Выбежав под холодный лондонский дождь, Воронцов зашагал куда глаза глядят, внутренне ощущая жгучее желание напиться и забыть обо всем. Но через несколько минут, на подходе к ближайшему бару, его остановил сгорбленный старичок в шляпе с обвисшими полями. Как оказалось, он в течение нескольких часов сидел в кафе неподалеку, высматривая кого-нибудь из советского посольства.

— Вы русский дипломат? — спросил старикашка.

Теми же инструкциями разговоры с незнакомыми людьми на улице были категорически запрещены. Но Воронцов чутьем профессионала понял, что в этой неожиданной уличной встрече нет и намека на провокацию — уж слишком беспомощно выглядели прогнувшиеся под струями дождя поля черной шляпы, чересчур уж наивным был взгляд выцветших серо-голубых глаз старика. Да и потом, рассудил Воронцов, кто, какая разведка могла знать, что он поссорится с женой, опять приревновавшей его к посольской библиотекарше, и, как с цепи сорвавшись, выбежит на улицу? Для дежурного топтуна британской МИ-5, пасущего советских дипломатов с утра до ночи, сморчок в шляпе был слишком стар и немощен.

— Да, я русский дипломат, — вежливо ответил Воронцов. — А что вам, собственно, нужно, сэр?

— Какой пост вы занимаете в посольстве?

— Сэр, что вам угодно?

— По своему рангу вы можете увидеться с послом? — Да.

— Тогда я должен сообщить вам нечто важное, — не опуская глаз, ответил старик…

Так появился на свет ставший впоследствии живой легендой внешней разведки КГБ агент «Фокс». Воронцов, надо отдать ему должное, собрал все возможные сливки с информации, доставленной этим удивительным дедом, оказавшимся в вопросах политики на редкость наивным и даже мечтательным человеком. Считая в глубине души глубоко безнравственной работу над созданием оружия массового уничтожения, он (и разве только он в те годы?) всерьез полагал, что Советский Союз — единственная страна в мире, способная спасти человечество от ядерной катастрофы. И потому бескорыстно, даже не помышляя о каком-либо вознаграждении, передавал советской разведке стратегические тайны Пентагона и блока НАТО, которые даже по очень высоким критериям КГБ невозможно было переоценить. Знал бы этот старик с глазами невинного младенца, что его шифровки приближают именно то, чего он боялся больше всего на свете… Но «идейный агент», конечно же, не узнал ничего.

«Фокс» проработал на Лубянку ровно три года — до того дня, когда его прямо из секретной лаборатории Центра ядерных исследований под Шеффилдом вывели за дрожащие руки двое дюжих ребят из британской контрразведки. Впрочем, этих трех лет хватило Юлию Воронцову, чтобы вырасти от капитана до полковника, а потом, после суда над «Фоксом» (восьмидесятилетнего старца, по иронии консервативного британского правосудия, приговорили к пожизненному заключению), он был переведен в США, где стал резидентом, то есть занял важнейший пост во всей внешней разведке КГБ.

Шли годы, кости несчастного пацифиста уже давно истлели в земле, а его счастливчик-куратор продолжал преуспевать на скользком поприще политического шпионажа, последовательно продвигаясь к вершинам власти. Блистательную карьеру Воронцова не подмочил даже весьма редкий для людей его профессии развод: магическое напоминание о шифровках «Фокса» заставляло даже самых суровых пуритан в руководстве КГБ забывать о высокой нравственности советского чекиста.

И вот теперь, когда он, казалось бы, окончательно закрепился на втором по важности посту в КГБ (должность начальника Первого главного управления по традиции приравнивалась к титулу первого зампредседателя), почва начала уходить из-под ног генерала Воронцова.

…В половине шестого утра ему позвонил Андропов. Шеф КГБ был по обыкновению немногословен. Да и сама форма телефонного разговора исключала ненужные подробности. Однако Воронцову хватило буквально двух фраз могущественного патрона, чтобы понять: ситуация пиковая. Обычно Андропов избегал телефонного общения с высокопоставленными сотрудниками своего ведомства. Отвечая за внешние операции Комитета, Воронцов прекрасно понимал причину андроповского беспокойства: поиски этой журналистки все еще не дали результата. Однако ранний звонок Андропова свидетельствовал о том, что дело, скорее всего, вышло на «запредельные» этажи — иначе к чему было шефу менять свои привычки и ни свет ни заря поднимать с постели начальника Первого управления? Воронцова пугал такой поворот. Будучи не только прекрасно информированным, но и достаточно искушенным в хитросплетениях кремлевских интриг, он почти не сомневался, что через какое-то время Андропов станет генеральным секретарем ЦК. А раз так, то пост председателя КГБ ему, Воронцову, был гарантирован. И потому любая заминка на пути Андропова воспринималась Воронцовым как личная помеха. Не зная точно, что произошло за одну ночь после их последней встречи, Воронцов предполагал худшее. Реально ни один из членов Политбюро для Андропова угрозы не представлял. Непоправимым мог быть лишь коллективный демарш членов Политбюро, в руках которых появилось нечто конкретное и очень серьезное против шефа КГБ. Естественно, с ведома Брежнева, который буквально помешался на справедливости и в подтверждение любого доноса требовал неопровержимых доказательств. Звонок Андропова мог означать одно: либо у Брежнева уже есть такие доказательства, либо, по крайней мере, будут в ближайшее время…

Ровно в десять в кабинет вошли трое. Один из них, высокий и тощий полковник Евгений Терентьев, возглавлял отдел оперативной координации с разведками восточноевропейских государств. Второй был подполковник Юрий Малышев, выпускник МФТИ, доктор физико-математических наук, которого сослуживцы из руководящего звена Первого управления называли за глаза «зампотех», — он ведал всей компьютерной службой и картотеками внешней разведки. То есть имел, по понятиям «конторы», абсолютный допуск и, соответственно, располагал безграничным доверием руководства. Третьим был шестидесятидевятилетний генерал-майор Игорь Иванович Карпеня — самый старый работник управления и первый заместитель Воронцова. Этого угрюмого, малоразговорчивого и въедливого, как кислота, генерала боялись все сотрудники. В поросшей легким седым пухом тыквообразной голове типичного белорусского мужичка-середнячка размещались первоклассные мозги аналитика и стратега, обладавшего к тому же уникальной памятью. Несмотря на пенсионный возраст и застарелый диабет Карпени, Воронцов и думать не хотел о том, чтобы отпустить своего заместителя на покой. Игорь Карпеня держал аппарат управления в ежовых рукавицах, брал на себя всю «черную работу» по чисткам, выволочкам и прочему, позволяя Воронцову сохранять в неприкосновенности лоск и светские манеры разведчика-интеллектуала, «генерала в штатском», к чему он, правая рука Андропова, всегда стремился.