Благословенный. Книга 4 (СИ) - Коллингвуд Виктор. Страница 33

Во-вторых, недостаточное образование родителей не позволяло им выбрать достойный курс для детей. Скажем, все пансионы, коих тогда в Петербурге открылось под три дюжины, а в Москве считалось до двадцати, были хуже даже, чем народные школы, от которых отличались только тем, что в них преподавались иностранные языки. Учители из сих школ ходили в пансионы давать там уроки, которые всегда спешили пораньше кончить; немногие брали на себя труд действительно дать знания по своим предметам; другие же рассеянно выслушивали заданное и вытверженное учениками, которые, конечно же, тотчас все забывали.

В общем, выпускники этих пансионов знали правила хорошего тона и французский, но не имели никаких полезных знаний и были решительно ни на что не годны!

Пожалуй, единственным приличным заведением был пансион университетский, от есть открытый при Московском университете. Там иной раз преподавали профессора, а слушатели, имея целью затем поступить в университет, старались внимать им надлежащим образом.

Впрочем, государственные учебные заведения тоже были малополезны. Скажем, в Пажеском корпусе учили фехтованию, танцам и верховой езде; выпускники его должны были стать галантными придворными, а вовсе не деловыми людьми. Конечно, есть специфические образовательные учреждения, типа Морского кадетского корпуса, или Артиллерийской школы, где преподают точные науки и учат управляться со сложными, по местным меркам, механизмами. Но и там выпускают «полуфабрикаты», требующие повышения квалификации во время службы юнгой или подофицером, и, по сути, мог бы запросто изучить все нужные сведения на практике. Вон, скажем, Багратион: образования никакого, все свои полководческие способности приобрёл во время службы. И ничего, вышел в люди!

Вот и получалось, что образование русскому человеку не сильно-то и нужно. А как это изменить — я не представляю. А ещё это дорого. Очень дорого!

С высшим образованием тоже было неладно. Во всей России был один только университет, Московский, и не вошло еще во всеобщий обычай посылать молодых дворян доканчивать в нем учение. Существовал еще Санкт-петербургский Университет при Академии Наук, но это было учебное заведение Шрёдингера: формально существуя, фактически он выпускал по 3–4 студента в год, что, впрочем, никого не беспокоило. Родители предпочитали домашнее воспитание, тем более что при вступлении в службу от сыновей их не требовалось большой учености. И даже существующие университеты почти бесполезны: там не дают образования, а лишь «прослушивают лекции». Ни экзаменов, ни семинаров, ни докладов, ни лабораторных работ — ничего!

Ну и встал вопрос — что со всем этим образовательным нигилизмом делать?

Конечно, мы предприняли некоторые меры. Скажем, сделали льготы по срокам военной службы, уменьшив для грамотных срок «солдатчины» на два года. С подачи Сперанского сделали для выпускников университетов льготы по поступлению на государственной службу и по её прохождению. Но я желал немного другого — чтобы не правительство кнутом и пряником загоняло людей в учёбу, а сами мои подданные осознали важность и нужность знаний. А вот это, я вам скажу, задача ещё та! И, когда такие люди, пусть в единичных экземплярах, вдруг возникали, я радовался просто неимоверно. Сегодня один из таких людей появился в моём кабинете.

Начиналось все самым банальным образом: я получил длинное, восторженное письмо, опущенное в ящик, устроенный возле Зимнего дворца.

Письма эти сначала обрабатывались моими статс-секретарями, чтобы отсеять явный шлак, которого набиралось, пожалуй, под 99%. И вот один из них, Трощинский, представил мне это письмо с самыми лестными от себя комментариями.

Письмо оказалось просто огромным; читая его, я то улыбался, встречая наивные идеи, которые и я когда-то разделял и от которых, столкнувшись с суровой реальностью, отказался; то удивлялся остроте предвидения моего анонимного корреспондента. Круг поднятых в письме тем был многообразен, но больше всего меня привлекло и удивило, что господин немалую часть обращений отвёл под мысли о народном просвещении. Никогда ещё никто иной не затрагивал этой темы! Это же предлагал употребить духовенство на просвещение народа, учредив для него гимназии, освобождённые от древней схоластики, настаивал на всеобщем развитии просвещения, призывая завершить дело, начатое Екатериной, и, в числе прочего, «не желая быть голословным», заявил о своём желании устроить в своей родной Малороссии, в городе Харькове, новый университет! Сделать он это планировал «по подписке», то есть собрав необходимую сумму с добровольных жертвователей; от меня просил лишь высочайшего на то дозволения.

Послание этого господина тогда так взволновало меня, что я вскочил с места и прямо вместе с письмом прошёлся по коридорам Зимнего дворца, обойдя его из конца в конец.

Вот оно! Вот такие-то люди мне и нужны: молодые, горячие, мечтающие о великих свершениях. Да, в голове у него много мусора, что понятно: все его идеи доморощенные, он сидел и думал над ними в одиночку, без дискуссии, без критического осмысления, и, разумеется, без проверки на практике. После подробного обсуждения, пожалуй, окажется, что все почти его затеи, — вздор. Однако, человек хотя бы видит неустройства нашего бытия, задумывается над ними, и в меру своих способностей и кругозора пытается найти какое-то решение. Вот для чего я устанавливал эти ящики для писем! Таких людей надо искать и приближать к себе — это огромный, на сотни каратов, алмаз, требующий извлечения из окружающей его сейчас пустой породы…

Немного успокоившись, я поручил Трощинскому срочно найти мне этого человека. Мой статс-секретарь, не будь дурак. привлёк к этому делу Архарова, начальствовавшего над следствием и сыском. Николай Петрович, как обычно, подошёл к делу с выдумкой. прежде всего он по некоторым признакам определил, что писавший ко мне, вероятнее всего, служит по гражданскому ведомству. Взяв это за рабочую основу, он поручил нескольким своим сотрудникам обходить департаменты с заранее срежиссированным представлением. Зайдя в присутственную залу, этот господин из следствия громко здоровался со столоначальником, и затевал с ним разговор следующего содержания:

— Дорогой NN, вы слышали последние новости? Государю поступило некое письмо по поводу народного образования. Он крайне заинтересовался личностью отправителя, но, поскольку тот сохранил инкогнито, ответил ему в газете. очень интересный ответ!

Затем чиновник Архарова клал газету на стол и они со столоначальником выходили вон, якобы для конфиденциальной беседы. А тем временем филер Архарова через окно или замочную скважину наблюдал, кто из молодых чиновников, слышавших разговор, заинтересуется им настолько что подойдёт и посмотрит газету. И вот этот господин — Василий Назарович Каразин, — стоит теперь передо мною. Совсем молодой человек; умное, симпатичное лицо, смышленые глаза, и весь такой из себя почтительный. Как оказалось, ничего дурного или тайного он за своим инкогнито не прятал, а просто от природы был очень скромен. Ну ничего, мы это поправим.

Разумеется, прежде чем устраивать аудиенцию, я навёл о нём справки. Происходил Василий Назарович то ли из греков, то ли из сербов. Отец его во время первой русско- турецкой войны поступил на русскую службу, где дослужился до полковника не получил от Екатерины поместья в Харьковской губернии. И вот, единственный сын его Василий, отслужив в Семёновском полку, увлёкся науками и непонятно каким образом в голове его созрел дерзновенный план устроить частный или «вольный» университет — дело, до сей поры в России неслыханные.

Я показал ему письмо:

- Вы написали эту бумагу?

- Я, государь! — с поклоном ответил Каразин, зардевшись, как девушка.

- Разрешите пожать вам руку и сердечно поблагодарить за благие пожелания и чувства истинного сына отечества! Желал бы я иметь побольше таких подданных!