Тюрьма - Светов Феликс. Страница 67

— Какая ж там речка, в Пензе?

— Припять. Или что-то в этом роде.

— Ну-ну — говорит,— понятно. «Огненное искушение», о котором ты тут с Сергеем балаболил, «странное приключение» — это и есть рыбалка с бабой в Пензе? И «эфир» —в Пензе, который про «дядю» играет?

— Хорошая у тебя память, Боря, цепкая. А что с Серегой?

— На общак вытащили. Он не такой, как ты, не боялся. Он в Бога верил, а ты на воду дуешь.

— Не будем ссориться, Боря,— говорю,— я так рад, что вернулся, не надеялся, думал никогда. Теперь мне ничего больше не надо. Давай спать.

— Тебе не надо, у тебя, когда и не было ничего, спал. Небось, и на общаке не маялся? А мне много надо…

Прямо надо мной решка. Сквозь отогнутые железные полосы «ресничек» проглядывает небо. Оно все еще светлое — луна, что ли, или над Москвой вечное зарево? Гуляет ветерок, прохладно. В камере тихо, и мне кажется, я задохнусь от радости и счастья. После грохота и мелькания, после смрада и потного ужаса, постоянного — из дня в день, из ночи в ночь, непрекращающегося, не способного перестать — всегда!

«Огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного, — повторяю я про себя и гляжу на светлое небо между ржавыми полосами «ресничек». — Но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явлении славы Его возрадуетесь и воеторжествуете…»

И они возникают передо мной, как на движущейся ленте конвейера: Гарик, Верещагин, Наумыч, Костя, Иван, Яша, Олег, Ян, шнырь, Машка, Петро, Стас, комиссар, полковник, Василий Трофимыч, Султан, Князек, Малыш, Виталий Иванович, Афганец… Как они там, что с ними сейчас, что будет завтра?.. Господи, помилуй их и спаси, — шепчу я,— не забудь! Изведи, Господи, из темницы душу мою! Помилуй, Господи, всех, с кем сподобил мне пробыть эти месяцы, от уз и заточения свободи т от всякого злаго обстояния избавь! Только Ты, Господи, можешь помочь им — если помог мне, если не оставил меня, не забыл обо мне! Не забудь и о них, Господи, прошу Тебя, Господи, умоляю Тебя, Боже мой!..

3

— Подвинься, Гриша, давай полежим, я тебя потрогаю…

— Ты что, Артур! Отстань от меня!

— Да ладно тебе — «отстань!» Не я, так другой.

— Пусти руку, сломаешь!

— Я тебе и ноги переломаю.

— Да отстань ты от меня… Пусти, больно!

— Заладил… А мы тихоонечко, это спервоначалу больно, а потом…

— Пусти!

— Куда ты торопишься… недоделанный? Время есть, не боись, не шлепнут, а за твои пятнадцать лет… Зубами? Чистая баба! А мы в ротик подушечку… Сперва подушку, потом… Подержи его, Андрюха!

Я вылезаю из матрасовки, задремал после обеда. Боря ушел на вызов. По ту сторону дубка — возня, сопение…

— Вы что, ребята? — спрашиваю.

— Целку из себя строит… Может, придавить тебя, суку? Только спасибо скажут…

— Уйди, слышь, уйди!.. Закричу.

— Напугал… Держите его, на всех хватит!

— Перестань, Артур,— говорю,— что ты в самом деле?

— Да пошли вы все! Связываться лень, чистая богадельня. Давно бы отпетушили, сам бы ложился. Скоро год здесь — так? И никто ни разу не попробовал?

— Прекрати, Артур— до меня дошло.— В своем уме?

— Не в тюрьме, что ли? Или, думаешь, тебя на зоне баба ждет? Такие и будут… Да его еще на осужденке под шконку загонят, в воронке — хором, а уж на пересылках, в столыпинах!.. Ты думал, с девочками можно, а с тобой — нет?.. Да кто вы тут — недоделанные или у вас не стоит?

— У нас этого не будет, — говорю.

— Если я захочу — не будет? Ты — против меня?

— А что ты со мной сделаешь?

— То же самое.

— Не выйдет, — говорю, — утихни.

— Да я тебя счас… схаваю, сука!

— Не блажи, Артур, ты тут один — не проходит.

— А ты, Андрюха, что скажешь? — спрашивает Артур. — У меня своих дел по самую эту, — говорит Менакер,— я в чужие не лезу.

— Что у вас за хата! — кричит Артур. Этот вас пасет, через день к куму, а вы молчите, глотаете? Да он под тебя сидит, писатель, ослеп с горя?.. Я думал, на спецу отмокну, курсак набью, а на вас поглядишь — с души воротит!.. Да пусть он задавится, недоделанный, нужен он мне, еще и жрете с ним — ну, недолго осталось! Не дрожи, мразь!

— Утихни, Артур, — говорю.— Чего ты сорвался?

— Мало ты, Серый, понюхал, не показали, погоди. Думаешь, я таких не знал? Во Владимире не такие сидят? Валерку Буковского знал?

— Володю Буковского,— говорю.

— Валерка. Все знают. Гремит. И по радио, и… Валерий Буковский. Они, понимаешь, на что клюнули — он и его кореша? Им канал на волю — позарез. А где найти —к нам, передайте дальше. За чай почему не передать. Не жалко. Они подгоняют ксиву, а кум слышит… Как узнал, его дело. Они нам чай и кум нам чай…

— Отдали?

— Что отдали?.. Чай мы у них забрали, у Валерки, и у кума забрали, а… Зачем отдавать, ничего у нас нет, никто не подгонял, какой с нас спрос?

— Сколько ты раз сидел, Артур? — спрашиваю.

— Я всю дорогу сидел. И сидел, и выходил, и убгал. Я и сейчас уйду. Хотел дураку память оставить. Пожалеет… Мне б с тобой, Серый, на воле встретиться, я б тебя научил.

— Чему? — спрашиваю.

— Свободу любить. Сидишь пять месяцев, а желтенький.

— Откуда ж ты убегал, Артур?

— Откуда не убегал, спроси! Последний раз с суда. Маленько не доехал. Подгоняют воронок… Здесь, на Каланчевке, горсуд. А за нами сразу другой. Развернулся и— боком. Я выпрыгнул, мой мент еще в дверях, гляжу — раз в жизни бывает! Думать нечего — под воронок и пошел! А там толпа, к вокзалам — не будет пес стрелять по толпе! Бегу, себе не верю — воля! Что думаешь — ушел!

— И долго ты гулял?

— Месяц. На хате накрыли, на чужой. Я и зашел случайно… Да знал я, что туда не надо! Из-за бабы горим… Слышь, Серый, ты писатель, должен понимать: баба — человек или кто?

— Думаю, человек.

— А хрен мне в том, что ты думаешь! Я тоже думал, ты человек, назудели — такой-сякой, я тебе место уступил, лежи, не жалко, а ты сопишь в две дырочки — какой от тебя толк? У Валерки Буковского чай был, а у тебя и того не возьмешь… Отдай тапочки — у тебя и сапоги, а я босой? В отстойнике, как вели сюда, отдал судовому, его передо мной полосатые разули…

— В сапогах жарко, — говорю.

— Тебе жарко, а мне колко. Не научили тебя, чего с тебя поиметь… Хотя Бедарев имеет. Эх, имеет он с тебя, Серый!

— А ты откуда знаешь?

— Знать не надо, в наличности. Он чем хвалится: письмо для тебя хранил, получил через… Что он вам, дуракам, травит, развесили уши! Не понял, откуда письмо?

— Не понял,— говорю.

— Что ж ты его не спросил?

— А я никогда не спрашиваю, захочет, расскажет,

— Он тебе расскажет, как же. Осужденный Бедарев, ежу понятно. Ему и письма, и передачи, и свидания. То ли худо? Он и обделывает дела. Свои и чужие. Думает, игра двойная, всех об… А не поймет, не с теми сел играть… Они из него дешевку сделают, не отмоется. Он и на парашу попадет, погоди… «Дорогой Боря!» — пишет тебе сеструха, так? Что думаешь, кум того письма не читал?

— Откуда мне знать. Пусть читает, Боре письмо, не мне.

— Отвечать будешь — «целую, Боря»? Так напишешь?

— А ты хочешь за то чай получить?

— За что получить?

— За мое письмо.

— От кого получить?

— От почтальона.

— Я б с тобой поговорил, Серый, я могу научить, у меня не заржавеет, да не ко времени, меня сегодня-завтра уберут, я тут лишний. Здесь все стучат! Андрюха — вон сидит, зубами щелкает, не стучит? Если он на воле со своим кентом сводил счеты, что ты тут от него хочешь?

— Не мели, Артур,— говорит Менакер.

— Сосунки-первоходки! Кто из вас чего стоит, чтоб пачку чая перевесил? Ты пожалел недоделанного, думаешь, если его кум попросит, он тебя не заложит? Кум ему такую хату устроит, голову из параши не вытащит, застрянет до суда, а на суд понесут, ногами не дойдет. Не заложит?