Желудь (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич. Страница 9

Аккуратно переходя от дерева к дереву, он старался находиться в тени их силуэтов. Держа дистанцию где-то в километр. Стараясь. А вообще, вся эта история выглядела предельно странно. Он не понимал, отчего эти ребята только от его поселения двинулись пешком. А раньше, что? Людоловы ведь уходили вдоль реки. Зачем ноги сбивать? Греби себе и греби, время от времени проверяя наличие следов. Тут же они еще и время теряли, так как лодка не могла идти нормально, ориентируясь на темп пеших.

Но, не имея ответа, Неждан продолжал осторожно идти следом. До самого вечера, когда они остановились и начали разбивать лагерь на берегу. Не таясь. Да и чего им опасаться? В таком количестве и вооружении это они главный хищник всей округи. На такую толпу у костра даже голодный медведь не факт, что полезет.

Чуйка подсказывала Неждану опасность. Нарастающую. Но он все одно решил подойти поближе, чтобы послушать их речь и понять — кто они, куда и зачем идут, ну и так далее. Вон — огонь развели. Расселись.

Пятьсот шагов до них.

Сто.

Неждан старался ступать, тихонько сдвигая в сторону все, что может хрустеть перед тем, как наступить. Словно бы скользя.

Прислушался.

Ничего. Слишком тихо говорили.

Еще полсотни шагов. И он прижался к большому дереву. Спиной. И смачно выругался на великом и могучем. Потому как из-за деревьев у него в тылу выходило три бойца. Один из которых заухал совой, переполошив всех у костра…

[1] Праща на палке. Здесь имеет в виду фустибол — одно из позднеантичных изобретений. Праща крепилась на палке, что позволяло не только увеличивать рычаг, но и резко поднимать удобству и простоту контроля. А значит, и имел ниже порог освоения.

[2] Хотя карманы появились раньше — в средние века. Но только с XV века начали мало-мало расширять бытование.

[3] Автор опирается на гипотезу, что в районе XII века до н.э. славяне отделились от балтославянского единства через взаимодействие западного крыла балто-славян с Унетицкой археологической культурой. Оформившись в самостоятельный этнос в междуречье Эльбы и Вислы (как Лужицкая археологическая культура). После чего медленно мигрировали под давлением кельтов (прямым и вторичным), из-за чего заметно латенизировавшись. Достигнув к III веку до н.э. ареала Зарубинецкой археологической культуры (ЗАК), уперевшись там в скифо-сарматский мир, что закончилось катастрофой I века н.э. и разгромом ЗАК сарматами, вызвавшей ее сильную деградацию.

[4] Макуауитль это дубинка с плоской ударной частью, в кромки которой были вставлены пластинки острого камня, из-за чего его нередко сравнивают с мечом.

Часть 1

Глава 5

166, июнь, 12

Светало.

Где-то недалеко заливисто пел соловей.

Неждан завтракал, как и все вокруг…

Накануне вечером драки не получилось.

Парень вскинул свое копье, приняв стойку и начав лихорадочно обдумывать пути отхода. Однако только он собрался рвануть в сторону реки, чтобы прыгнуть в нее и уплыть, как один из засадной троицы неожиданно произнес:

— Неждан! Ты ли это?

Парень промолчал, но явственно вздрогнул. Услышать свое имя от этих незнакомцев он не ожидал. Поэтому говорящий, поняв, что не ошибся, продолжил:

— Не узнаешь меня? Это же я? Жирята[1].

И выступил вперед, так, чтобы отблески костра попали на его лицо. Отчего в памяти парня всплыло смутное воспоминание. Да. Это тело встречало прежде этого человека. В гости наведывался. Родич он, хоть и дальний.

— Жирята? Худой ты больно Жирята. Болел, что ли? — произнес Неждан, выходя из стойки и ставя свое копье рядом с собой.

— Почему болел? — опешил тот.

— Отец сказывал, что в юности ты был намного полнее и волосы густые буйно вились.

— Дурное тебе отец сказывал. Дурное. — нахмурился этот боец, невольно коснувшись обширной залысины. Впрочем, ставя также свое копье рядом, к ноге, как и Неждан.

Остальные же засмеялись.

Нехитрая шутка удалась и хорошо разрядила обстановку. Так, с улыбками к костру и вышли.

Познакомились.

Разговорились.

Речь местных автоматически переводилась осколком старой личности в понятный обновленному Неждану язык. Ну и обратно так же. Но это не спасало. Там, с Вернидубом, он не стеснялся и мало обращал внимание на реакцию седого, а тут вдруг осознал, насколько это странно выглядит.

Беда заключалась в том, что во II веке нашей эры очень многих понятий, явлений и предметов носители языка не знали. Их еще или не придумали, или они в здешние края не попали. Из-за чего слов для их обозначения и не имелось. Вот Неждан «на автомате» и вставлял эти слова из привычного ему русского языка. А осколок старой личности просто озвучивал их как есть, не имея возможности перевести или адаптировать. Из-за чего они буквально ударяли им по ушам.

Ведь славянский язык, еще общий во II веке, не прошел через массу исторических процессов. Даже первая палатализация его не коснулась. А потому в нем не было шипящих вовсе, равно как и большинства мягких согласных. Да и с гласными ситуация была дикая для современного человека, связанная с актуальным бытованием сверхкратких и долгих, а также носовых, то есть, произносимых в нос.

Все это приводило к тому, что речь звучала отрывисто, грубовато и жестковато, со взрывными ускорениями. И чем-то напоминала манеру общения брутальных самураев из фильмов про «Японию, которую мы потеряли». Хотя, конечно, это изрядная натяжка.

А вот русский язык прошел довольно сложный и извилистый путь. Сначала тысячу лет смягчения, сделавшись совершенно певучим и мягоньким, словно манная каша без комочков. А потом вторичное отвердевание и кучу всего другого. Включая, обширное заимствование в разных формах из самых разных языков.

Поэтому русские слова местным казались совершенно иноземными. Любые. Как собственно родные, появившиеся в рамках словотворчества, так и заимствованные. Посему они, как и Вернидуб, кривились, слыша их. А когда не улавливали смысл из контекста — переспрашивали.

И переглядывались.

Много.

Видимо, Неждан их сумел удивить.

А на ту историю с водой отреагировали также странно, что и Вернидуб…

— А второй-то кто? — улучшив момент поинтересовался Борята, бывший в отряде за главного.

— Какой второй? — опешил Неждан из-за слишком резкого перехода.

— Ты ведь живешь с кем-то, а сказывал, что всю семью угнали в полон.

— Так и есть. Раненого выхаживаю. Он них попытался сбежать. Вот они ему и распороли бок да голову чуть не пробили. Лежал без памяти, когда его нашел.

— А кто такой? Как звать?

— Вернидуб его зовут. А кто и откуда не спрашивал.

— Вернидуб? — оживились все в этой компании.

— Знаете его?

— Кто же его не знает? Далече они зашли. Далече.

— Он бы уже домой отправился, да я против. Слаб еще. Ему дней двадцать али более того нужно еще в покое находиться. По голове сильно ударили, может от усталости упасть без памяти. Но как сил наберется — домой пойдет. Надеюсь, до холодов доберется.

— Вряд ли он до весны уйдет, — усмехнулся Борята.

— Отчего же?

— Сам и поведает, если пожелает.

Неждан напрягся от таких слов, но давить не стал. Не в том он положении находился. Так что продолжил разговор, заодно проясняя важные для себя вещи.

Прежде всего ему было нужно понять социальное и политическое устройство. Просто чтобы не вляпаться. Память-то старой личности оказалась отрывочной. Слишком отрывочной. Вот и спрашивал. Поэтому довольно скоро узнал, что находится на землях большого рода. Ну, клана, если на привычный ему манер. Зовется тот по своему покровителю — тихим медведем[2]. В нем семь родов. А при них совокупно сто восемьдесят две семьи малые, что состоят из родителей да детей до инициации.