Минус Финляндия - Семенов Андрей Вячеславович. Страница 43

— Разобрать оружие! — подал запоздалую команду Гольдберг.

Начался минометный обстрел траншеи. На счастье штрафников, немцы били из малокалиберных ротных минометов, которые могли нанести ущерб, только закинув мину в саму траншею, а вероятность такого попадания была невелика. Через долгих десять минут обстрел стих. Погибло всего семь штрафников. Одна мина все-таки угодила в цель и взорвалась на дне траншеи.

— Наблюдаю до батальона пехоты, — доложил Коля.

— Рота, к бою! — подал команду Гольдберг. — Все, кто с оружием, — к брустверу. Остальные сидят на дне и готовятся в любой момент подменить.

Завязался бой. Немцы несли потери, но и стрелявшие по ним штрафники иногда отваливались от винтовок с простреленным плечом или головой. Когда напряжение достигло своего наивысшего предела, по наступающим немецким цепям с левого фланга снова заработал пулемет. Три станковых с фронта и один с фланга сломили немецкую атаку. Вражеские цепи, пригибаясь к земле, стали отбегать обратно.

Отбив атаку, Гольдберг созвал на совет сержантский состав и Колю, как единственного офицера кроме него самого.

— Ну и что вы себе думаете? — протирая пенсне платочком, спросил майор, оглядывая подчиненных.

Те, еще не отошедшие от второго за день боя, пожали плечами.

— А что тут думать? — за всех ответил Ворошилов. — Минометики — это несерьезно. Это все розочки в парке Чаир. Они сейчас подтянут артиллерию и начнут ровнять нас с землей.

Панические настроения пресек командир роты:

— Значит, так! Легкораннные пусть оттаскивают тяжелых в тыл. Документы на них я завтра оформлю. Командирам взводов пересчитать личный состав и через десять минут доложить мне о количестве оставшихся людей. Постоянный состав роты — в наблюдение. Остальные отрывают норы. Копать в стене, обращенной к противнику. Расстояние между норами — пять-десять метров. Разойдись!

Сержанты пошли по своим взводам, и через пару минут невредимые штрафники с тоской во взорах провожали спины раненых, которые, помогая друг другу, поковыляли туда, откуда пришли час назад. Было понятно, что те, кто сейчас уходит, уже выжили. А судьба тех, кого пока не задело ни пулей, ни осколком и кому необходимо было остаться на позиции, еще не решена. То, что было до этого — атака немцев и даже сам штурм траншеи, — детская игра и забава по сравнению с тем, что им предстоит еще пережить за сегодняшний день. Сейчас немцы подтянут артиллерию, и тогда…

Коля вылез из траншеи и пошел вдоль нее в ту сторону, откуда бил такой хороший и такой полезный пулемет. Ему было интересно посмотреть на неизвестных бойцов, которые не сдали своей позиции и очень вовремя пришли на помощь штрафникам при штурме и при отражении немецкой атаки. Судя по звуку, до того места было метров триста. Коля прошел и триста, и четыреста метров, но пулеметного расчета не обнаружил. Он повернул назад, укоротил шаг и еще пристальней посматривал вправо-влево, желая непременно обнаружить пулеметчиков.

«Фантастика! — удивлялся он тому, что никого не нашел. — Пулемет — не иголка. Его не спрячешь в карман. Нельзя незаметно унести с поля боя сорок пять килограмм железа! Тут нужен расчет из двух человек. Где же они?!»

Коля около часа бродил вдоль траншеи, разыскивая пулеметный расчет, но так никого и не нашел. Вернувшись, он доложил о своих розысках Гольдбергу. Майор в ответ только блеснул стелами пенсне, но ничего не сказал.

…И настал ад.

Сделав несколько пристрелочных выстрелов, немцы стали методично закидывать траншею осколочно-фугасными снарядами. Каждые несколько секунд раздавался очередной взрыв.

С началом обстрела Коля нырнул в отрытую кем-то нору и нашел там старшего сержанта Ворошилова. Выждав с минуту и прислушавшись к грохоту разрывов, старший сержант достал кисет и стал сворачивать самокрутку. Коля удивился такому самообладанию.

— Не боись, — ободрил его Ворошилов, облизывая скрученную бумагу языком. — Попадет, так капец, а не попадет, так незачем напрасно нервничать.

Нора была тесная. Они с Ворошиловым развернулись лицом друг к другу, откинулись спинами к стенке норы, а ноги согнули в коленях.

— Немцы нас раками угощают, — пошутил Ворошилов.

— Какими раками? — не понял Коля.

— Пушка у них есть такая, РаК-40. Вообще-то, она противотанковая, но осколочно-фугасные снаряды тоже потребляет. Вот немчура подтянула штуки четыре этих пушек и угощает нас. А скорострельность у них будь здоров! Слышишь, как шуруют?

— Слышу. Как думаешь, у них много еще снарядов осталось?

— Не считал. Но на нас с тобой у них никаких снарядов не хватит. Не изготовил еще Крупп снаряда на Валеру Ворошилова. Понял?

— Понял, — кивнул Коля.

Некоторое время они сидели молча.

Ворошилову скучно было молчать, когда снаружи сплошной грохот, и он окликнул Колю:

— Осипов, а Осипов?

— А? — Коля тоже прислушивался к взрывам.

— Ты в Москве хоть раз был?

— Был.

— А в Ленинграде?

— И в Ленинграде был.

— Ну и как там?

— Нормально.

— А ты Кремль видел?

— Видел.

— И как он тебе?

— Ничего. Стоит.

— А крейсер «Аврору» видел.

— Видел.

— И как?

— Ничего. Стоит себе на Неве, недалеко от Зимнего.

— А ты газировку пил когда-нибудь?

— Пил.

— А мне пока не довелось, — вздохнул Ворошилов. — Но уж после войны я ее вволю напьюсь. Очень уж мне, понимаешь, газировки хочется попить.

— Попьешь еще.

— У нас, еще до войны, председатель с парторгом из города привозили бидон газировки. Но до города больше двухсот верст. Пока они ехали, всю растрясли. Мы попробовали. Ничего особенного. Так… Сладкая вода. А вот когда она с газом, тогда, говорят, совсем другое дело.

— С газом вкуснее, — согласился Коля.

— А ты тезку моего, маршала Ворошилова в Москве видел?

Коля вспомнил первомайский парад сорокового года, как он стоял на трибуне возле Мавзолея, вспомнил Ворошилова на коне. Именно он, а не Сталин произносил тогда торжественную речь.

— Видел. Я даже самого товарища Сталина видел.

— Врешь! — не поверил старший сержант.

— Честное слово. Перед войной. Вот как тебя сейчас видел.

— Еще скажи, что за руку с ним здоровался.

— За руку не здоровался, врать не буду, а видеть — видел, — желая убедить Ворошилова в том, что он все-таки видел живого Сталина, Коля добавил: — Мне тогда сам Калинин орден вручал.

— Тебе?! Орден?!

— А кому же еще? Мне.

— Это за что же?

— За Финскую.

— Так ты — кадровый?

— Кадровый, — подтвердил Коля. — Я с тридцать шестого года в армии.

— Я тоже кадровый, — на всякий случай, чтоб собеседник не зазнавался, заметил Ворошилов. — Я в армии с осени тридцать девятого. На Финской мне не довелось воевать. Наша часть за Уралом стояла. Но меня два раза хотели на командирские курсы посылать.

— Чего ж не послали?

— Образования не хватило, — с горечью за то, что так и не стал офицером, признался Ворошилов. — У меня всего четыре класса. Я же из деревни.

— Я тоже из деревни. Но у меня целых семь классов было. — Коля сказал это с чувством некоторого превосходства над ровесником.

Ворошилов думал об Осипове. Коля думал о Ворошилове. Оба они думали примерно одно и то же. О том, что все у них изначально было примерно одинаково. Оба родились в деревне, далеко от города. Обоим по двадцать пять лет. Оба родились и выросли в одной и той же стране, которая награждала их орденами. Оба умеют воевать. А судьба получилась разная! У каждого — своя.

Осипов — вроде капитан, а на деле и не капитан вовсе, а штрафник. Жизнь его — тьфу! Не убьют в этом бою — убьют в следующем. Ворошилов это знал очень хорошо, потому что не сотни, а тысячи людей прошли на его памяти через штрафную роту, и лишь десяткам повезло искупить кровью. Если судить по справедливости, то он-то, Валера Ворошилов, уже в прошлом году мог бы стать лейтенантом, а сейчас, глядишь, тоже, может, вышел бы в капитаны. Грамотешки не хватило. Закончил бы Ворошилов хотя бы семилетку, тогда бы он, а не Гольдберг командовал ротой. И выслуга бы шла не Гольдбергу, а ему, Валере Ворошилову, и войну он закончил бы подполковником, а не старшим сержантом. Несправедливая, все-таки, эта штука — жизнь.