По подсказке тени - Леблан Морис. Страница 2

— Готово, — сказал Люпен.

Сперва он осторожно заглянул в щель, потом, к моему величайшему изумлению, преспокойно вошел. Последовав его примеру, я убедился, что метрах в десяти от стены посажена густая рощица лавров, позволяющая незаметно подойти поближе.

Люпен остановился среди кустов. Я приблизился к нему и так же, как он, раздвинул ветви. Моим глазам открылось столь неожиданное зрелище, что я невольно ахнул; Люпен же процедил:

— Черт побери! До чего занятно!

В пространстве между двумя домами без окон мы увидели тот самый дворик, что был изображен на старой картине, купленной мною у старьевщика.

Тот самый дворик! В глубине, у задней стены, виднелась легкая колоннада той самой греческой ротонды. Посредине те самые каменные скамьи на круглой смотровой площадке, от которой четыре ступени вели к бассейну, выложенному замшелыми плитами. Налево высился тот самый колодец с затейливой железной крышей, а рядом — те самые солнечные часы со столбиком и мраморной доской!

Тот самый дворик! Все это было невероятно странно, тем более что у нас с Люпеном не выходила из головы дата, 15 апреля, указанная в углу картины! Мало того, сегодня 15 апреля, и именно в этот день человек шестнадцать — восемнадцать, столь различного достатка, столь непохожих по манерам, решили собраться в этом заброшенном уголке Парижа.

В тот миг, когда мы их увидели, все они сидели отдельными кучками, кто на скамьях, кто на ступеньках, и ели. Неподалеку от моей соседки с дочерью расположилась вся семья рабочего и чета нищих; поодаль, выложив ломти ветчины, банки с сардинами и швейцарский сыр, сгрудились лакей, толстяк в засаленной куртке, пехотный капрал и две сестрицы, отличавшиеся худобой.

Была половина второго. Нищий и толстяк достали трубки. Мужчины курили у ротонды, женщины подошли к ним поближе. Казалось, все здесь друг друга знают.

Мы находились довольно далеко от них и не слышали, о чем они говорят. Однако заметно было, что у них идет оживленная беседа. Больше всех выделялась барышня с собачкой: окруженная слушателями, она пылко что-то доказывала, подкрепляя свои слова энергичными жестами, тревожившими собачку, которая яростно лаяла.

Вдруг кто-то вскрикнул, и сразу же зазвучали вопли ярости; все ринулись к колодцу.

Оттуда в это время вылезал мальчик, сын рабочего. К поясу его был прицеплен железный крюк, от которого тянулась веревка; трое его братьев поднимали его, крутя ворот.

Капрал оказался расторопнее других: он первым налетел на парнишку, но тут же в него вцепились лакей и толстяк, между тем как нищие и тощие сестрицы вступили врукопашную с родителями мальчика.

В мгновение ока мальчик остался в одной рубашке. Лакей, завладев его одеждой, пустился наутек, преследуемый капралом, который вырвал у него из рук штаны, но их тут же выхватила у него одна из сестер.

— Они сошли с ума, — прошептал я, не зная, что и думать.

— Ничего подобного, — отозвался Люпен.

— Вот как? Неужели вы понимаете, что происходит?

Наконец Луизе д'Эрнемон, которая, очевидно, была у них посредницей, удалось восстановить порядок. Все снова уселись, но теперь у отчаявшихся людей наступил упадок сил, они застыли молча, изнуренные усталостью.

Потянулось время. Наскучив ожиданием и проголодавшись, я сходил на улицу Ренуара и купил кое-какую еду; мы подкрепились, не сводя глаз с непостижимой комедии, которая разыгрывалась перед нами. Казалось, с каждой минутой собравшимися овладевает все большее уныние; спины их гнулись все ниже; они застыли в безнадежных позах, поглощенные думами.

— Не собираются ли они здесь ночевать? — спросил я, изнемогая от скуки.

Но около пяти часов толстяк в засаленной куртке вынул часы. Все последовали его примеру: казалось, они мучительно, с часами в руках, ждут, когда же свершится некое, весьма важное для них, событие. Но событие не произошло, и спустя двадцать минут толстяк безнадежно махнул рукой, встал и надел шляпу.

Послышались сетования. Две тощие сестры и жена рабочего опустились на колени и перекрестились. Барышня с собачкой и нищенка, рыдая, обнялись, и мы видели, как Луиза д'Эрнемон печальным движением притянула к себе дочь.

— Пойдем отсюда, — сказал Люпен.

— Вы полагаете, ожидание окончено?

— Да, и нам самое время удирать.

Мы беспрепятственно удалились. Люпен свернул налево по улице Ренуара и, оставив меня на тротуаре, зашел в первый дом, соседствовавший с двором, отгороженным стеной.

Потолковав с привратницей, он вернулся, и мы остановили автомобиль.

— Туринская улица, тридцать четыре, — бросил Люпен шоферу.

Первый этаж дома тридцать четыре по этой улице занимала нотариальная контора, и нас почти сразу же пригласили пройти в кабинет мэтра Валандье, приветливого и улыбчивого человека средних лет.

Люпен назвался капитаном в отставке Жаннио. Он, дескать, хотел бы построить дом по своему вкусу, и ему рассказали о подходящем участке земли рядом с улицей Ренуара.

— Но этот участок не продается! — воскликнул мэтр Валандье.

— Вот как? А я слышал, что продается.

— Отнюдь нет, отнюдь нет…

Нотариус поднялся, достал из шкафа какой-то предмет и показал его нам. Я был поражен. Это была точь-в-точь такая же картина, как та, что я купил, и как та, что висела у Луизы д'Эрнемон.

— Вы имеете в виду участок, изображенный на этом холсте, так называемый двор д'Эрнемонов?

— Именно его.

— Так вот, — подхватил нотариус, — этот двор был некогда частью обширного сада, принадлежавшего откупщику д'Эрнемону, тому самому, который был казнен во времена террора. Наследники постепенно продали все, что можно было продать. Но этот последний клочок земли остался и впредь будет оставаться в их общем владении до тех пор, пока…

Нотариус рассмеялся.

— До каких же пор? — спросил Люпен.

— О, это целая история, причем весьма любопытная; иногда я для забавы листаю пухлую папку с документами, посвященными этому делу.

— Можно полюбопытствовать?..

— Почему бы и нет, — ответил мэтр Валандье, который, судя по всему, был рад рассказать нам эту историю.

И, не дождавшись уговоров, он приступил к рассказу.

Едва началась революция, Луи Агриппа д'Эрнемон объявил, что уезжает к жене и дочери в Женеву, а сам запер свой особняк в Сен-Жерменском предместье, рассчитал слуг и перебрался вместе с сыном Шарлем в скромный домик в Пасси, где никто его не знал, кроме преданной старой служанки. Там он скрывался три года в надежде, что его убежище не будет обнаружено и впредь, но как-то раз, когда он отдыхал после трапезы, к нему в комнату вбежала служанка. Она заметила в конце улицы вооруженный патруль, который двигался по направлению к их дому. Луи д'Эрнемон проворно вскочил, и в тот миг, когда в дом застучали, проскользнул в дверь, которая вела в сад, испуганно крикнув сыну:

— Задержи их хотя бы на пять минут!

Возможно, он хотел бежать, но обнаружил, что у выхода из сада его поджидают. Семь-восемь минут спустя он вернулся, с полным самообладанием ответил на вопросы и, не сопротивляясь, дал себя увести. Его сына Шарля тоже арестовали, хотя ему едва минуло восемнадцать.

— Когда это произошло?

— Двадцать шестого жерминаля, на втором году революционного летосчисления, иными словами…

Мэтр Валандье помедлил, взглянул на календарь, висевший на стене, и воскликнул:

— Да ведь сегодня как раз годовщина того дня! Арест откупщика произошел именно пятнадцатого апреля.

— Любопытное совпадение! — заметил Люпен. — Учитывая, какие были времена, надо полагать, этот арест имел для него самые серьезные последствия?

— Последствия были воистину трагические, — усмехнувшись, ответил нотариус. — Через три месяца, в начале термидора, откупщик взошел на эшафот. Шарль, его сын, остался в тюрьме, а все их имущество было конфисковано.

— Они были несметно богаты, не так ли? — вставил Люпен.

— В том-то и дело! Именно в этом вопросе начинается путаница. Все их богатство, впрямь несметное, бесследно исчезло. Оказалось, что особняк в Сен-Жерменском предместье был еще до революции продан какому-то англичанину, равно как и все замки и земли в провинции, драгоценности, коллекции и прочее добро откупщика. По распоряжению конвента, а затем при директории были предприняты тщательные розыски. Но они ни к чему не привели.