По подсказке тени - Леблан Морис. Страница 3

— Во всяком случае, оставался дом в Пасси.

— Дом в Пасси купил за бесценок некий гражданин Броке, тот самый представитель Коммуны [1], который арестовал д'Эрнемона. Гражданин Броке заперся там, забаррикадировал двери, укрепил стены, и когда Шарль д'Эрнемон наконец вышел на волю и явился домой, новый обитатель встретил его ружейными выстрелами. Шарль подал на него в суд, проиграл дело, затем предложил продать дом за немалые деньги. Гражданин Броке держался непреклонно. Он купил дом и не желал с ним расставаться; он не расстался бы с ним до самой смерти, если бы Шарль не заручился поддержкой Бонапарта. Двенадцатого февраля тысяча восемьсот третьего года гражданин Броке наконец убрался восвояси, но так велика была радость Шарля и, несомненно, умственные силы его были так подорваны перенесенными невзгодами, что, едва он вступил на порог отвоеванного дома, не успев даже дверь отворить, он пустился петь, плясать — словом, повредился в уме.

— Гром и молния! — проворчал Люпен. — Что с ним было дальше?

— Его мать и сестра Полина (которая в Женеве вышла замуж за одного из двоюродных братьев) обе умерли, заботы о больном взяла на себя старая служанка, и они поселились вдвоем в доме в Пасси. Шли годы, и ничего достойного внимания не происходило, как вдруг в тысяча восемьсот двенадцатом году последовала неожиданная развязка. Старуха служанка на смертном одре в присутствии двух специально приглашенных свидетелей сделала поразительнейшие признания. Она объявила, что в начале революции откупщик перевез в дом в Пасси мешки, полные золота и серебра, а за несколько дней до ареста эти мешки исчезли. Если верить тому, что позднее поведал ей Шарль д'Эрнемон со слов отца, сокровища были спрятаны где-то в саду, между ротондой, солнечными часами и колодцем. В подтверждение она показала три картины, или, вернее, три холста, поскольку тогда они еще не были обрамлены, — откупщик написал их в заточении и ухитрился передать ей с наказом отдать их его жене, сыну и дочери. Предвкушая обладание сокровищем, Шарль и старая служанка хранили тайну. Потом был суд, возврат дома, душевное расстройство хозяина, напрасные поиски, предпринятые служанкой, а сокровища по-прежнему находились там, в саду.

— И они все еще там?

— Они останутся там навсегда, — воскликнул мэтр Валандье, — если только… если только гражданин Броке, который несомненно что-то учуял, не добрался до них. Но едва ли это так: гражданин Броке кончил жизнь в нищете.

— А что потом?

— Потом принялись искать. Приехали из Женевы дети Полины, сестры Шарля. Обнаружилось, что Шарль был тайно женат и у него остался сын. Все эти наследники взвалили на себя бремя поисков.

— А Шарль?

— Шарль жил в полном уединении. Он не выходил из своей комнаты.

— Никогда?

— Да нет, и это самая необычная, самая таинственная подробность дела. Раз в году Шарль д'Эрнемон, влекомый каким-то бессознательным стремлением, выходил из своего убежища, проделывал тот самый путь, который проделал в свое время его отец, пересекал сад и усаживался то на ступеньки ротонды, изображенной на этой картине, то на край вот этого колодца. В пять часов двадцать семь минут он поднимался и шел домой, и до самой смерти — а умер он в тысяча восемьсот двадцатом году — ни разу не бывало, чтобы он пренебрег этим непостижимым паломничеством. Причем он совершал его всегда пятнадцатого апреля, в годовщину ареста.

Мэтр Валандье не улыбался больше: таинственная история, которую он нам поведал, взволновала его самого.

— А после смерти Шарля? — на мгновение задумавшись, спросил Люпен.

— В тех пор, — подхватил нотариус с торжественностью в голосе, — вот уже скоро сто лет наследники Шарля и Полины д'Эрнемон ежегодно посещают это место пятнадцатого апреля. Первые годы были посвящены усердным поискам. Перерыли каждую пядь земли, перекопали каждый клочок сада. Теперь все кончено. Поиски почти прекращены. Изредка вдруг, ни с того ни с сего, перевернут какой-нибудь валун, пошарят в колодце. Наследники просто рассаживаются на ступенях ротонды, подобно бедному умалишенному, и ждут, точь-в-точь, как ждал он. Видите ли, в этом и кроется их трагедия. Вот уже сто лет, как все отпрыски этой семьи, сменявшие друг друга, утратили — как бы сказать? — волю к жизни. Они лишились отваги, лишились предприимчивости. Они ждут. Ждут пятнадцатого апреля, а когда приходит пятнадцатое апреля, ждут чуда. Все они постепенно впали в нищету. Мои предшественники и я мало-помалу продали сперва дом, на месте которого был выстроен другой, более доходный, затем, один за другим, участки сада и прочее. Но с этим уголком наследники не расстались бы и под страхом смерти. Они единодушны: и Луиза д'Эрнемон, прямая наследница Полины, и нищие, рабочие, лакей, цирковая плясунья и прочие отпрыски несчастного Шарля.

— А каково ваше мнение обо всем этом, мэтр Валандье? — помолчав с минуту, задал Люпен новый вопрос.

— По-моему, там ничего нет. Разве можно с доверием относиться к россказням старой, выжившей из ума служанки? Разве можно придавать значение причудам душевнобольного? Кроме того, если бы откупщик и впрямь обратил свое состояние в деньги, не кажется ли вам, что эти деньги уже давно отыскались бы? На таком клочке земли можно спрятать документ, драгоценность, но не мешки с сокровищами.

— А как же картины?

— Разумеется, это довод. Но считаться достаточным доказательством он все-таки не может.

Люпен склонился над картиной, которую нотариус извлек из шкафа, и после долгого осмотра спросил:

— Вы говорили, картин было три?

— Да, одна из них здесь, ее вручили моему предшественнику наследники Шарля. Другая принадлежит Луизе д'Эрнемон. Судьба третьей неизвестна.

— И все три картины были помечены одной и той же датой? — переглянувшись со мной, продолжал Люпен.

— Да. Ее проставил Шарль д'Эрнемон, когда незадолго до смерти велел вставить в рамы… Это все та же дата, пятнадцать — четыре — два, что означает пятнадцатое апреля второго года по революционному летосчислению, поскольку отца и сына арестовали в апреле тысяча семьсот девяносто четвертого года.

— Ах, вот как, — протянул Люпен. — Значит, цифра два означает… — Он на несколько мгновений задумался, потом снова заговорил: — Не ответите ли вы мне еще на один вопрос. Не предлагал ли кто-нибудь свои услуги для разрешения этой задачи?

— О чем вы говорите! — возопил, воздев руки к небу, мэтр Валандье. — Да это бич нашей конторы! С тысяча восемьсот двадцатого по сорок третий год наследники семьи д'Эрнемон восемнадцать раз вызывали в Пасси господина Тюрбона, одного из моих предшественников: всякие обманщики, гадальщики, ясновидящие обещали им отыскать сокровища откупщика. В конце концов было установлено правило: всякое постороннее лицо, желающее предпринять розыск, обязано предварительно внести в контору определенную сумму денег.

— Какую?

— Пять тысяч франков. В случае успеха к этому лицу переходит треть сокровищ. В случае неуспеха внесенные деньги достаются наследникам. Так что теперь я живу спокойно.

— Вот пять тысяч франков.

— Как! Что вы говорите? — так и подскочил нотариус.

— Я говорю, — повторил Люпен, доставая из кармана пять купюр и преспокойнейшим образом выкладывая их на стол, — я говорю: вот он, мой взнос в пять тысяч франков. Будьте любезны выдать мне расписку и пригласить всех наследников д'Эрнемона прибыть в Пасси пятнадцатого апреля будущего года.

Нотариус не мог опомниться от изумления. Да я и сам, как ни приучил меня Люпен ко всяким театральным жестам, был весьма удивлен.

— Это серьезно? — проговорил мэтр Валандье.

— Серьезней некуда.

— Как бы то ни было, мое мнение вам известно. Все эти неправдоподобные россказни ничем не подтверждаются.

— Я придерживаюсь другой точки зрения, — возразил Люпен.

Нотариус окинул его таким взглядом, каким смотрят на умалишенных. Потом, решившись, взял перо и по всей форме на гербовой бумаге составил договор, гарантировавший капитану в отставке Жаннио, сделавшему взнос в пять тысяч франков, треть суммы, каковую ему удастся обнаружить.