Эмиль из Леннеберги - Линдгрен Астрид. Страница 21

Эмиль рассвирепел. Что ей надо в его яме?! Ведь он-то хотел поймать настоящего волка! Потом он задумался. Может, не так уж плохо, что старостиха угодила в яму? Не мешает проучить ее как следует, чтобы она подобрела и чтобы злости в ней поубавилось. А может, и совесть в ней проснется! И Эмиль закричал Альфреду и Иде:

– Сюда! Сюда! Посмотрите на эту страшную лохматую зверюгу!

Втроем они стояли на краю ямы и смотрели вниз на старостиху, которая в своей серой шерстяной шали и впрямь походила на волчицу.

– Ты точно знаешь, что это оборотень? – дрожащим голосом спросила маленькая Ида.

– Еще бы не оборотень! – ответил Эмиль. – Злобная старая волчица, получеловек-полуволчица – вот кто это, и опаснее ее на свете зверя нет!

– Ага! Оборотни еще страсть как прожорливы! – подхватил Альфред.

– Поглядите на нее, – сказал Эмиль. – Она, верно, немало сожрала на своем веку. Зато теперь ей конец. Альфред, дай-ка мою ружейку!

– Не стреляй, Эмиль, миленький, неужто ты не узнаешь меня?! – завопила Командорша, до смерти испугавшись, как только Эмиль заговорил про ружье. Она ведь не знала, что у Эмиля было только игрушечное ружье, которое ему смастерил Альфред.

– Слыхал, Альфред, что прорычала волчица? – спросил Эмиль. – Я что-то не разобрал.

Альфред покачал головой:

– И я ничего не понял.

– А мне и дела нет до ее слов, – сказал Эмиль. – Дай-ка мою ружейку, Альфред.

Тогда старостиха заорала:

– Вы что, ослепли, что ли, это же я свалилась в яму!

– Что она говорит? – спросил Эмиль. – Хочет знать, видели ли мы ее тетку?

– Мы ее не видали, – поддержал мальчика Альфред.

– Нет, куда там, да и, к счастью, тетку ее тетки тоже, – выпалил Эмиль. – Иначе яма была бы битком набита старыми волчицами-оборотнями. Дай мою ружейку, Альфред!

Тут уж Командорша заголосила что было мочи, а потом, всхлипывая, забормотала:

– Вот злодеи, вот уж злодеи-то!

– Она говорит, что любит пальты? – удивленно спросил Эмиль.

– Да, ясное дело, любит, – ответил Альфред, – только у нас ни одного пальта нет.

– Не-а, во всем Смоланде не осталось больше ни единого пальта, – подтвердил Эмиль. – Все слопала Командорша.

Старостиха завыла пуще прежнего. Она поняла, что Эмиль узнал, как подло она обошлась с Дурнем-Юкке и другими бедняками. Она так убивалась, что Эмилю стало жаль ее, потому что сердце у этого мальчика было золотое. Но если хочешь, чтобы жизнь в богадельне стала лучше, так просто отпустить старостиху нельзя.

– Послушай-ка, Альфред, – сказал он, – приглядись получше к волчице, по-моему, она чем-то похожа на Командоршу из богадельни, а?

– Ой, чур меня, упаси и помилуй! – воскликнул Альфред. – Да Командорша будет почище всех смоландских оборотней, вместе взятых.

– Это уж точно, – согласился Эмиль. – Ясное дело, волчицы-оборотни просто добрые по сравнению с ней. Она-то никому добра не сделает! Все-таки интересно, кто в самом деле стащил ту колбаску из шкафа на чердаке?

– Я! – жалобно закричала Командорша. – Я! Сознаюсь во всем, только вытащите меня отсюда!

Эмиль и Альфред с улыбкой переглянулись.

– Альфред, – сказал Эмиль. – Ты что, ослеп? Неужто не видишь, что это Командорша, а никакой не оборотень!

– Что за наваждение! – воскликнул Альфред. – И как это мы могли так обознаться?

– Сам не понимаю, – ответил Эмиль. – Она похожа на волчицу-оборотня, только у той не может быть такой шали.

– Нет, шали у оборотней нет. Но вот усы тоже есть, верно?

– Ну и дела. Теперь, Альфред, надо помочь Командорше, тащи лестницу!

Наконец в волчью яму спустили лестницу. Старостиха с громким плачем выбралась наверх и бросилась наутек, только пятки засверкали. Никогда в жизни ноги ее больше не будет в Каттхульте! Но прежде чем старостиха скрылась за холмом, она обернулась и крикнула:

– Колбаску взяла я! Прости меня, Господи, но под Рождество я совсем запамятовала про это! Клянусь, что запамятовала!

– Хорошо, что ей пришлось посидеть здесь часок и вспомнить про свои подлости, – сказал Эмиль. – Видать, не такая уж глупая выдумка эти волчьи ямы.

Командорша неслась вниз с холма во весь дух и порядком запыхалась, когда наконец добежала до богадельни. Все ее старички и старушки спали в своих завшивленных постелях, и Командорша ни за что на свете не рискнула бы теперь потревожить их сон. Она кралась по дому неслышно, словно призрак, чего никогда раньше не делала. Они все до одного были целы и невредимы. Она пересчитала их, как овец: Дурень-Юкке, Калле-Лопата, Юхан-Грош, Придурок-Никлас, Пройдоха-Фия, Кубышка, Виберша и Блаженная Амалия – все были здесь, она всех их видела. Но вдруг она увидела еще кое-что. На столике возле постели Блаженной Амалии маячило… о ужас! там маячило привидение! Конечно, привидение, хотя оно и было похоже на поросенка. А может, это оборотень стоял и глазел на нее своими жуткими белесыми глазами?

Слишком много страхов выпало на долю Командорши за один день, и сердце ее не выдержало. Она со стоном рухнула на пол. Так она и лежала, словно убитая, пока солнце не заглянуло в окна богадельни.

Как раз в этот день родственники из Ингаторпа должны были приехать в гости в Каттхульт. Но вот беда, чем же их потчевать? Разве что свежепросоленным шпиком, сохранившимся в бочонке в кладовой, да жареной свининой с картошкой и луковым соусом – свининой, которую не стыдно подать на стол самому королю, случись ему заехать на хутор!

Но когда вечером мама Эмиля записывала в синюю тетрадь историю того дня, надо признаться, она была очень огорчена, и листки бумаги по сей день хранят расплывшиеся кляксы, словно над листками этими кто-то плакал.

«ДЕНЬ МОЕЙ ВИДЫ, – вывела она заголовок. И потом: – Сиводня он целый день просидел в столярке, бедный рибенок. Конечно, он мальчик благачистивый, но порой, сдается мне, он малость не в себе». А жизнь в Каттхульте шла своим чередом. Минула зима, и наступила весна. Эмиль частенько сидел в столярной, а все остальное время играл с маленькой Идой, ездил верхом на Лукасе, возил в город молоко, дразнил Лину, болтал с Альфредом и выдумывал все новые и новые проказы, которые делали его жизнь богатой событиями и разнообразной. Так что к началу мая он уже вырезал не менее ста двадцати пяти деревянных старичков, красовавшихся на полке в столярке! Что за мастер был этот ребенок!

Альфред не проказничал, но и у него были свои огорчения, вот так-то. Ведь он до сих пор не отважился сказать Лине, что не хочет на ней жениться.

– Давай уж лучше я скажу, – предлагал Эмиль, но Альфред и слышать об этом не хотел.

– Я же тебе говорил, надо половчее, чтобы не обидеть ее.

Альфред, право же, был добрый малый, и он никак не находил нужных слов, чтобы сказать о своем решении Лине. Но как-то субботним вечером в начале мая, когда Лина сидела на крыльце людской и упорно ждала, когда он подсядет к ней, Альфред решил: будь что будет! Свесившись из окна людской, он закричал ей:

– Слышь, Лина! У меня к тебе дельце. Я давно хотел тебе сказать…

Лина фыркнула. «Наконец-то дождалась чего хотела», – подумала она.

– Чего же, милый Альфред, – отозвалась она, – говори, что там у тебя?

– Да все, вишь, о женитьбе, ну, о чем мы раньше толковали… слышь, наплюем на эту женитьбу, ладно?

Да, так он и сказал, бедняга Альфред! То есть употребил еще более крепкое словцо. Ужасно, что все это приходится пересказывать. Может, и не следовало бы этого делать, так как я не хочу учить тебя скверным словам, наверное, ты уже немало знаешь их сам. Но ты должен помнить, что Альфред был всего-навсего простой работник из Леннеберги, куда ему до тебя! И он не сумел получше выразить свои мысли, хотя ломал себе голову много-много дней, бедняга Альфред!

Кстати, Лина не обиделась.

– Ты так думаешь? – спросила она. – Нуну, поживем – увидим!

И Альфред понял тогда, что, видно, ему никогда не избавиться от Лины. Но в тот вечер ему все же хотелось быть счастливым и свободным, и потому он вместе с Эмилем пошел на хуторское озеро удить окуней.