Ртуть (ЛП) - Харт Калли. Страница 17

Я лежала в темноте и дрожала, желая, чтобы она отвалила от меня. Я не хотела, чтобы меня преследовали эти призраки. Я хотела погрузиться в небытие, пока холод не заморозит меня, а тишина не лишит слуха, и я не превращусь в ничто и не забуду, что вообще жила.

Вместо этого я начала чувствовать кончики пальцев на руках. Затем пальцы ног. Затем руки и ноги. Постепенно, в течение времени, которое могло длиться час, а могло длиться и неделю, мое тело понемногу возвращалось. Испытываемая боль заставляла меня жалеть о том, что при жизни я не была лучшим человеком. Это, видимо, было наказание. Ребра грозили треснуть при каждом вдохе, но я как-то дышала. Внутренности словно вырвали из моего тела, разрезали на куски, а потом засунули обратно. Болело все, каждую секунду каждой минуты каждого часа…

Я молилась о забвении, которое никак не наступало. А потом, ни с того ни с сего, я открыла глаза, и темнота исчезла.

Кровать, в которой я лежала, не была моей. Единственный матрас, на котором я спала за всю свою жизнь, принадлежал Кэрриону Свифту, но это была не его кровать. Для начала, она была гораздо больше, и от нее не пахло ондатрой. Мое тело укрывали безупречно белые простыни, поверх которых лежало толстое шерстяное одеяло. Потолок высоко над головой не был бледно-золотистого цвета песчаника. В основном он был белым, но… нет. Он не был белым. Он был бледно-голубого цвета с размытыми полосами и пятнами голубовато-серого, образующими облака. Это выглядело великолепно. Стены комнаты были более темного оттенка синего, граничащего с фиолетовым.

Как только я разглядела этот цвет, а также не одну, а целых пять разных картин в тяжелых позолоченных рамах, развешанных по стенам, плюшевую кушетку в углу комнаты и полку напротив кровати, заставленную таким количеством книг, какого я никогда раньше не видела в одном месте, в тот же момент всепоглощающий страх вонзил в меня свои когти.

Я все еще была во дворце. Где еще я могла быть? Никто в Третьем округе не смог бы собрать столько денег, сколько требовалось для создания краски фиолетового цвета. Не говоря уже о том, что единственными произведениями искусства, которые я когда-либо видела, были выцветшие картинки в книгах, но эти были настоящими. Холст, написанный масляными красками, в настоящих деревянных рамках.

Я в панике выдохнула, и моя тревога усилилась, когда я увидела, как облако тумана образовалось от моего вздоха. Где я была и что, черт возьми, происходило? Почему я вижу свое дыхание?

Я попыталась пошевелиться, но тело не слушалось. Ни малейшего движения. Словно меня парализовало. Если бы я могла пошевелить ногами… ах, черт, нет. Нет, нет. Нет. Это не сработает. Я…

Я замерла, когда дверь в роскошную комнату скрипнула. Мои глаза были открыты. Бессмысленно было закрывать их сейчас, когда меня уже застали врасплох. Я была слишком встревожена, чтобы смотреть на того, кто вошел в комнату, поэтому оставалась совершенно неподвижной, глядя на облака, нарисованные на потолке, и затаив дыхание.

— Мастер Эскин сказал, что ты очнешься сегодня, — произнес женский голос. Тот самый голос, который пел мне. Который протягивал мне руку в темноте. — А я сомневалась в нем. Я должна была ему доверять. — Девушка, кем бы она ни была, тихонько рассмеялась.

Была ли она одной из служанок Мадры? Собиралась ли она выпотрошить меня, как только я перестану притворяться мертвой и посмотрю на нее? Здравый смысл отвергал обе эти возможности. Служанка не была бы такой болтливой. И зачем им было прилагать усилия, чтобы сохранить мне жизнь, если они планировали убить меня?

Я медленно повернула голову, чтобы рассмотреть вошедшую.

Она прислонилась к стене у двери, держа в руках стопку пыльных книг. У нее были светло-русые волосы, такие длинные, что доходили ей до пояса, заплетенные в две замысловатые косы, каждая толщиной с мое запястье. Сколько ей было? Двадцать четыре года? Двадцать пять? Примерно столько же, сколько и мне. У нее была бледная кожа и ярко-зеленые глаза.

Зеленое платье, надетое на ней, было настоящим произведением искусства. Парчовый лиф был расшит золотыми нитями, которые переливались на свету. Пышная юбка была украшена вышитыми листьями. Незнакомка улыбнулась мне, все еще сжимая в руках свои книги.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

Внезапно мне захотелось откашляться. Я изо всех сил старалась ответить на ее вопрос, но ничего не могла с собой поделать. Я начала отплевываться, по моим бокам расползалась паутина боли, когда тело дернулось.

— О, нет. Подожди. Позволь мне помочь тебе, — сказала девушка. Она бросилась в комнату, положила стопку книг на маленький столик у окна, затем взяла чашку и поднесла ее к кровати. Протянув ее мне, она просияла улыбкой. — Вот. Выпей немного. Эскин сказал, что ты захочешь пить, когда придешь в себя.

Я откинулась на кровать, прижав руки к телу и настороженно глядя на нее.

— Что там?

— Ничего. Просто вода, клянусь.

Ничего? Я взяла чашку, заглянула в нее и почувствовала головокружение. Она не лгала. Вода была налита до краев. Ее хватило бы на четыре дня. Я бы потратила месяц, пытаясь выбраться из долгов, в которые меня загнало бы такое количество воды в Третьем округе. А она просто… протягивала мне чашку?

— Давай. — Она неуверенно улыбнулась. — Пей. Я налью еще, когда ты закончишь.

Она разыгрывала меня. Или, скорее, обманывала. Я поднесла чашку к губам и начала пить, глотая так быстро, как только могла. Вода была холодной — такой холодной, что у меня заболело горло. Было больно пить ее так быстро, но я не дала ей ни секунды, чтобы передумать. К тому времени, когда она поймет, что мне не положена такая большая порция, вода закончится, но она уже не сможет ее вернуть.

Боги, она была чистой. Чистая вода. Почти сладкая на вкус.

— Ого, вау, — сказала девушка. — Помедленнее. Ты можешь заболеть, если не будешь… осторожна.

Но я уже допила. Я вернула ей чашку, ожидая, что теперь, когда я осушила ее до дна, она протянет руку за оплатой. Но она лишь улыбнулась и вернулась к столику у окна, где наполнила чашку из высокого медного кувшина. Я недоверчиво посмотрела на нее, когда она вернулась и снова вручила мне полную чашку, гадая, не сошла ли она с ума.

— Я Эверлейн. Я тебя навещала, — сказала она.

— Я знаю.

Она посмотрела на чашку и кивнула.

— Все в порядке. Можешь выпить, если хочешь.

На этот раз я отпила воды, наблюдая за ней и ожидая, когда она вытащит кинжал из своих пышных юбок и набросится на меня.

— Раз уж я назвала тебе свое имя, может, ты скажешь мне свое? — Она наклонила голову. — Боги, ты не возражаешь, если я придвину стул? Я весь день бегала по лестницам, а утром забыла поесть.

— Конечно?

Она — Эверлейн — усмехнулась, взяла простой деревянный стул и подтащила его к кровати. Как только стул был установлен в удобном для нее положении, она тяжело опустилась на него, заправляя за уши выбившиеся пряди волос.

— Хорошо. Вот так. Я готова. Кто же ты? Марика? Анжелика? — Ее яркие, как нефрит, глаза вспыхнули, когда она заговорила. — Я не очень терпеливый человек, — призналась она исповедующимся тоном. — Последние десять дней я называла тебя Лисс. Это имя казалось мне не хуже любого другого, но… — Она замолчала, свет в ее глазах потускнел, когда она увидела выражение моего лица. — В чем дело? Что случилось?

— Твои уши, — прошептала я. Я смотрела на них с тех пор, как она заправила за них свои распущенные пряди волос. Они были…

Я тяжело сглотнула.

Сделала глубокий вдох.

Они были заостренными.

Эверлейн прикоснулась пальцем к кончикам ушей, слегка нахмурившись. Когда она поняла, о чем я говорю, выражение ее лица стало пустым.

— Ааа. Точно. Они не такие, как твои, нет.

Феи развязали войну. Они были каннибалами. Отвратительными чудовищами, не обладающими ни выдержкой, ни чувством морали, ни каким-либо понятием о милосердии. Старейшие Бессмертные обрушили свой гнев на землю железным кулаком, оставив после себя хаос и разрушения. Семь городов ликовали, когда…