Белая ворона (СИ) - Вран Карина. Страница 12

— Простите, простите! — мать моя китайская в шоке: я же у нее послушная девочка, и тут такой афронт. — Наверное, она увидела вас издалека и сказала: лаоши[2]. Мэйли к вам относится с уважением!

— Правда? — тут же сменила гнев на милость плосколицая. — Малышка Мэйли зовет меня учителем? Какая хорошая девочка.

— Да, пока произношение у нашей дочки не самое лучшее, — продолжает выкручиваться мать. — Вы не сердитесь на нее, пожалуйста.

Или это она себя убеждает? Сама придумала, сама поверила — удобно.

Совестно, на самом деле, чуть не подставила свою добрую китайскую мать.

— Как можно сердиться на такую умную и красивую девочку? — и руки в мою сторону.

Тащусь от этих их перепадов настроения. Прям как переключателем щелкают. Только что орала, слюной брызгала, а теперь клешни свои тянет. Обниматься.

Женщина, у тебя свой детеныш есть, с ним и тискайся. Хотя… Не будем мать расстраивать. Не расплющит же она меня, в самом деле.

В общем, прощание с «друзьями» по играм вышло скомканным. И речь не только о моей примятой грубыми руками рубашечке. Стену мою китайскую под шумок растоптали. Грязными ногами (ладно, ботинками) по прекрасному… Эх, все равно бы долго моя поделка не простояла. В лучшем случае, до первого дождя.

— Мама… — за дверями подъезда виновато гляжу на свою защитницу.

— Все хорошо, А-Ли, — улыбается светло-светло. — Ты у меня самая лучшая. Я никому не дам тебя в обиду.

— Скажите, а это не вы живете в той квартире? — на выходе из лифта остановила нас… тетушка, наверное, так будет честнее всего, если описывать одним словом.

— Ши… — осторожное согласие от ма напоминает мне едва пережитый прокол с «чеши».

Много у них этих ши. Стишок вон тот до сих пор в кошмарах мне снится. «Жи-ши» всегда пиши с буквой «ы», так смешнее.

— Это ваша малышка? — продолжает импровизированный допрос тетушка.

Так и хочется наехать на нее. Нет, блин, она чужого китайчонка с распродажи взяла, там же все — одинаковые.

— Ши, — повторяет мамуля.

— Ай-йо! — вскидывает руки в жесте «сдаюсь» эта тетушка.

И начинает балаболить. Как любят местные: очень много слов в минуту и на повышенных тонах.

Тетушка Яо — наша соседка, живет через три квартиры от нас. У нее тоже есть дочь, только она сильно (относительно присутствующего ребеночка) взрослая — уже в институте учится, живет в общежитии при нем.

Конечно же, тетушка Яо (это она сама так попросила ее называть) скучает по дочери, но понимает, что жить отдельно — лучше. Учеба занимает много времени, институт не близко. Если ездить домой после занятий, то времени для сна совсем не останется.

Мы с родительницей слушаем и вежливо киваем. Старших тут принято уважать. Так что убежать от словоохотливой соседки — можно, но некрасиво. Хотя лично я не понимаю, зачем нам вся эта информация.

— Дети так быстро растут, — тетушка Яо устремляет на меня взор узких глаз, полный нерастраченной заботы. — У меня осталось немного игрушек Сяожу. Ей они уже не понадобятся, и мне грустно на них смотреть.

Тут на глаза тетушки набегают слезы. И становится совсем неудобно отказать: соседка просит нас забрать детские игрушки ее дочери. Взять тоже неудобно, так что мать настойчиво зазывает тетушку Яо к нам в гости, чтобы как следует угостить ее вкусной едой. Благодарность, вежливость и как бы взаимозачет.

К вечеру у меня — коробка с подержанными вещами, практически сокровищница для малявки. У тетушки Яо чуть больше свободного места в доме. И приглашение заходить к нам, если станет одиноко — моя мать снова проявила заботливость и чуткость. Еще в прибытке — бесплатная няня, если маме вдруг надо будет срочно отлучиться, тетушка Яо с радостью присмотрит за «чудесной девочкой».

Никогда не страдала от излишней доверчивости к людям, но тетушка Яо как-то располагает к себе. Нет мыслей о киднепинге и прочих подсудных действиях.

О, еще соседка приносит к столу несколько банок с маринованными овощами. Дайкон, фасоль, и корень лотоса. Всё сразу съесть, конечно, две миниатюрные женщины не в состоянии — это же три литровых стеклянных банки. Так что часть овощей плавно переходит на ужин.

И это вызывает небывалый всплеск эмоций у отца.

— Ум-м, — довольно урчит батя, как кот над плошкой со сметаной, только вместо сметаны в его миске — рис и маринованная редька, она же дайкон. — Так давно не ел. Думал, совсем забыл вкус.

Мама опирается локтями на стол, складывает ладошки лодочкой, укладывает поверх «лодочки» щеку. Любуется тем, как муж ест.

— Это от нашей соседки, госпожи Яо Джэйи.

— Вкусно! Так вкусно! — он закатывает глаза от удовольствия. — Прямо, как в детстве.

И ударяется в воспоминания. Слушаю внимательно, это же история моей новой семьи — интересно.

Оказывается, что батя в прошлом — деревенский житель. Его фуму — простые трудяги, живут с земли. Чтобы попасть в школу, юный Ли Танзин топал около часа каждый день в одну сторону. И столько же в другую после окончания занятий.

Централизованного питания для школьников тогда еще не было. Обед брали из дома. Кто что мог, то и нес. Частенько отец мой мог принести с собой в школу только банку с маринованными овощами. Их учительница сама готовила рис для таких учеников, как он. На уличной кухне, во внутреннем дворе возле общежития для учителей.

Чтобы получить хоть какое-то разнообразие, детишки менялись едой, которую взяли из дома. Один-два раза в неделю старая учительница готовила для них, кроме неизменного риса, суп с мясом.

Чаще всего тишайший каменный воин приносил маринованный дикий лук, который сам и собирал. Готовила мама, моя, выходит, бабушка. С нею, а также с дедушкой, мне еще предстоит познакомиться.

Учительница вышла на пенсию сразу после выпуска класса, где учился Ли Танзин. Ее рис, доброту и еженедельный суп с мясом папа сохранил в сердце. Как образец, каким нужно быть учителем и человеком.

Трудом и экономией родители отца скопили денег, чтобы отправить сына на учебу в большой город. Когда отучился и устроился на работу, батя стал помогать своим фуму, посылать им деньги.

Теперь они расширили хозяйство. Старую землю продали другим родственникам, сами смогли выкупить хороший участок, часть его определили под мандариновый сад. Первого урожая пока не получили, но очень его ждут.

И питаются, конечно, лучше. Такую простую еду, как маринованные овощи, может, и подают на стол в обычные дни, но на праздники стол богаче. А сын приезжает к ним теперь только на китайский Новый год, в период длинных отпусков.

Дикий лук и фасоль остались в прошлом.

И это прошлое, когда вдруг вернулось забытым вкусом из детства, видится пусть и трудным, но светлым.

Батя трет глаза.

— Чеснок в маринаде, — говорит в сторону. — Острый.

Против воли тоже шмыгаю носом. Фуму сразу подрываются: ай, дитятко могло простыть, надо срочно выпить теплой воды.

Ну, вы помните, основа медицины — теплая водичка.

— Вода, — пользуюсь случаем. — Написать? Покажи!

— Ай, А-Ли, — мамочка тоже трет глазки. — Это сложно. Даже для такой умнички. Давай, я покажу, как писать: «Один»? — выставляет вверх указательный палец и сгибает его, как бы в знаке вопроса. — Ты у нас — один драгоценный ребенок. Первый. Единственный. Гляди.

Берет блокнот и карандаш с холодильника. Рисует короткую горизонтальную черту. Немножко под уклоном и кое-где нажимает сильнее.

Улыбаюсь во весь рот и киваю. Веду пальцем по столу похожую черточку. Мама хлопает в ладоши.

— Умница, А-Ли!

Ладно, будем начинать с самых азов. Как там говорится? «Путь в тысячу ли начинается с одного шага[3]»? Даже в моем мире и регионе высказывание было известным.

Берегись, китайская письменность! Ли Мэйли шагает медленно, но неотвратимо.

— Дорогая, насчет того детского садика, — батя вытягивает руку, гладит меня по волосам. — Я одобряю. Наша умная дочь должна получить лучшее образование.

Да ну ёпрст, батя! Таким крутым быть — это противозаконно.